Устный рассказ (Занятие 35)

Работа над устной речью проводилась и раньше, когда учащиеся выступали с сообщениями, докладами и развернутыми устными ответами.

Устные рассказы имеют свою специфику, которая связана с особенностями устного слова. Они необходимы для развития связной речи учащихся.

Занятие 35

Цель занятия

Познакомить учащихся с особенностями устных рассказов; научить детей их анализировать; подготовить к созданию самостоятельных устных рассказов и их исполнению.

Оборудование

1) Магнитофон с записью устных рассказов И. Андроникова "Первый раз на эстраде", "Земляк Лермонтова"; 2) выставка книг: И. Андроников. "Я хочу рассказать вам...", А. Раскин. "Когда папа был маленьким" и др.

Основные этапы работы

Вступительное слово учителя. Известный советский писатель С. Антонов так говорит о специфике рассказа: "В самом широком смысле слова рассказом издавна назывался процесс устного повествования. В отличие от разговора, в котором участвует несколько человек, рассказ ведет, как правило, один. Остальные слушают. Скрытый в современном литературном термине "рассказ" оттенок указывает на особое значение персоны рассказчика-повествователя. Ранние русские повести-рассказы то и дело снабжались подзаголовками: рассказ старого солдата, рассказ старика, рассказ отца Алексея, рассказ провинциала, рассказ юнкера, рассказ Петра Петровича Б. Этим как бы подчеркивалось, что читателю предлагается не беллетристика, не "сочинение", а некий документ, записанный со слов свидетеля: либо участника события, либо истолкователя. Персона рассказчика накладывает глубокий отпечаток и на манеру повествования, на стиль, оставляет впечатление непринужденности и правдоподобия".

Хорошо известно, что одно и то же можно сказать разным тоном, выразив тем самым разное отношение к сказанному и вызвав соответствующую реакцию слушателей.

От чего зависит выбор нужного тона? Как его найти? Готовясь к высказыванию, автор ставит перед собой вопросы: что для меня самое важное? Для чего я выступаю? Чего я хочу? Чем я могу обогатить своих слушателей, их ум и сердце? Чтобы ответить на эти вопросы, надо знать аудиторию и определить основную мысль высказывания. Это поможет решить вопрос о выборе тона высказывания, который должен соответствовать его содержанию, подчеркивать его основную мысль, отношение автора к тому, о чем он говорит. Главное в данном случае - суметь донести свое отношение к тем фактам, событиям, лицам, о которых идет речь в высказывании: если говорящий восторженно относится к описываемой природе, слушатели должны почувствовать это по тону; если выступающий уверен, что он прав, тон его должен убеждать и т. п.

Анализ образца. Теоретические сведения, содержащиеся во вступительном слове учителя, иллюстрируются на материале ученического рассказа "Как я чуть не утонула" (упр. 150). Рассказ следует записать на магнитофонную ленту или прочитать его, ориентируясь на те пометки о паузах, темпе и тоне произношения, которые даны рядом с текстом. Следя за рассказчиком, учащиеся проверяют по пособию "Развивайте дар слова", как пользуется он основными средствами выразительности для раскрытия темы и основной мысли рассказа. Если потребуется, некоторые части рассказа могут прочитать другие члены факультатива с определенным заданием: передать тоном шутливый характер изложения, поставить логические ударения на выделенных словах; соблюдая паузы, прочитать в быстром темпе и т. д.

Прослушивание и анализ устного рассказа И. Андроникова "Земляк Лермонтова". Ираклий Андроников хорошо известен учащимся как автор и исполнитель устных рассказов, с которыми он часто выступает по радио и телевидению. Особенность И. Андроникова как рассказчика состоит в том, что он не читает ранее написанные рассказы, а создает их во время выступления.

Как говорит И. Андроников, напечатанные, они (устные рассказы) теряют большую часть своих выразительных средств, а тем самым и содержания. Они просто пропадают без мимики, жеста, без интонаций, без портретного сходства с теми, о ком идет речь, без экспрессии исполнения, без "самоличности" рассказчика, наконец.

Перед прослушиванием следует сказать учащимся об умении автора-рассказчика перевоплощаться в создаваемые им образы, обратить их внимание на своеобразную манеру рассказывания, на искусство импровизации, которым И. Андроников в полной мере владеет, на умелое использование средств звуковой выразительности (тона, темпа, пауз и др.). Во время рассказывания он не только передает зрителям и слушателям свои мысли, но и заражает их своим настроением, своими чувствами.

Анализируя прослушанный рассказ, участники факультатива отмечают своеобразие поведения и речи героя рассказа-экскурсовода Исаева, особенности его рассказа о прошлом. Как отмечает автор, "он рассказывает о Лермонтове так живо, так подробно, так достоверно, что кажется - он был командирован в ту эпоху и только недавно оттуда вернулся".

Чувствуя свою сопричастность ко всему происходившему и происходящему, старик колхозник использует выражение "мы - народ": "Потом стало слыхать - едут. Вышли мы тут все к околице... Ну, мы - не мы. Нас-то в ту пору не было. Но все одно наши, тархановские. Те же мы, народ!"

Рассказчик оценивает поступки людей с позиции народа, умеет сопоставить жизнь настоящую и прошлую: "Дороги-то, сами знаете, какие были. Это теперь везде асфальт поналожен. А в прежнее время, как распутица, люди и лошади по уши вязли в грязи. Ну, да ей, Лизавете, тут в мезонине сидеть, а что люди, что скотина - это ей все одно было".

Речь рассказчика насыщена простонародными выражениями, близкими к сказочным: "что у нас на селе слез было - это и не сказать", "плакала, как мать родная", "как дитя родное, его жалела", "ну, бабка, конечно, молчок!". В рассказе использованы простые, лаконичные выражения, при помощи которых создается художественная картина: "Вышли и видать: едет к нам гроб черный на двух тройках, и людей за гробом идет - мгла. И все плачут".

"Михаил Юрич с народом замечательно обходился: уважительно, со вниманием. Бывало, услышит, что у нас на селе песни заиграют или хоровод водить начнут, бежит через плотину, куртку в рукава не успеет вдеть, кричит: "Постойте песни-то играть без меня, а то я чего, может, недовижу или недослышу"... Вы походите по колхозу, посоветуйтесь с народом, - продолжает он. - В четвертом, в пятом поколении вспоминают его. Вам, пожалуй, того расскажут, чего еще и в книгах нет. Замечательно вспоминают Михаил Юрича... Про бабушку не скажу. Про бабушку плохо говорят, про Елизавету. А чего ее хорошо вспоминать? Кто она такая? Крепостница, властелинка и самодурка!.. Дочери тоже жизнь загубила - Марье Михайловне. Эта не плохая была - Марья. Про нее тоже народ хорошо вспоминает: обходительная с людьми, деликатная, хорошенькая, хорошая. Михаил Юрич в нее, в мать, видно, и был: понятное дело - не в бабку!"

Большое место в рассказе экскурсовода Исаева занимает диалог, например диалог с ребятишками, которые просили присоединить их к экскурсии:

- Вы, ребята, мои условия знаете! Если кто из вас одно слово скажет, не стану разбирать, кто сказал: всех отправлю. Понятно? Будете находиться здесь до первого слова. И шапки оставляйте на улице. Идете к Михаилу Юричу...

Слова "к Михаилу Юричу" произнес, многозначительно понизив голос.

- ...А вы, - оборачивается он к ребятам, - ступайте!.. Возле самого памятника - разговоры! Неладно так! Давайте...

Ребята оправдываются:

- Мы тихо будем... По условию...

- Вы уж много слов сказали поверх условия, - возражает старик.

- Идите на улицу шептаться. Или уж точно: ни одного слова. Тогда оставайтесь...

...Он оборачивается:

- Давайте, ребята!.. Возле самого гроба диспут... Условие нарушаете опять. Ступайте...

Ребятишки смущенно улыбаются, но не уходят.

- Мы пошептали, дядь Андрей... учти впечатления...

- Новое дело: "Учти впечатления!" А в школе-то как же? Тоже впечатления! А сидите тихо, дожидаетеся, когда вызовут, а блюдаете дисциплину. А тут возле самого гроба... Притом еще человек посторонний... Ну, да уж... ладно, оставайтесь!.. Надобно согласиться, - поворачивается он ко мне, - впечатления очень большие. Я сам сколько лет экскурсии вожу... Сколько народу сюда идет! Вереница, можно сказать. А все же каждый раз, как подойду ко гробу, не могу спокойно говорить: волнуюся. Очень жалко Михаил Юрича!"...

И заканчивается рассказ Ираклия Андроникова словами необыкновенного экскурсовода, земляка Лермонтова, колхозного сторожа Андрея Исаева, полными грусти и глубоких раздумий:

"- Михаил Юрич, - говорит он, прощаясь, - бывало, как приедет, первым долгом на колокольню. "Мне вольней дышать там. Простор, говорит, вокруг далекой". Передают, он там и стихи написал, на колокольне. Вот эти. Нет, не эти! А также:

 Дайте волю, волю, волю, 
 И не надо счастья мне...

Жалко, до нас не дожил: была б ему теперь полная воля".

Если учитель не найдет пластинки с записью данного рассказа, можно проанализировать другой рассказ того же автора (например, "Первый раз на эстраде", отрывок из которого приводится ниже).

"Я остался один за кулисами, не зная, с чего начать мое слово, чем кончить. В это время в гостиную быстро вошел инспектор оркестра, сказал: "Оркестр уже на местах". Я ответил ему без звука, одними губами: "Хорошо". "Ну, вы у меня новичок, давайте я вас провожу". Он взял меня рукою за талию. И я пошел на негнущихся деревянных ногах той дорогой, которая всю жизнь казалась мне дорогой к славе.

За кулисами филармонии - коридорчик, где стояли в тот вечер челеста, фисгармония, глокеншпиль, большой барабан тамтам, не употребляющиеся в симфонии Танеева. Кончился коридорчик, и мы повернули влево и вышли к эстраде. Я поравнялся с контрабасами. Я уже вступал в оркестр. И тут инспектор сделал то, чего я меньше всего ожидал: он что-то пробормотал - что именно, я не расслышал - и убрал с моей спины руку. А я так на нее опирался, что чуть не упал навзничь, и, падая, схватился за плечо контрабасиста. Сказал: "Извините!" - и въехал локтем в физиономию виолончелиста. Сказал: "Я нечаянно", - наскочил на скрипичный смычок, смахнул полой пиджака ноты с пюпитра... И по узенькой тропинке между скрипками и виолончелями, по которой, казалось мне, надо было не идти, а слегка побежать, чтобы взлететь на дирижерское возвышение, как это делали некоторые любимые Ленинградом заграничные дирижеры, я стал пробираться по этой тропинке, цепляясь, здороваясь, улыбаясь... А когда добрался, наконец, до дирижерского пульта, то выяснилось, что меня навестило несчастье нового рода: у меня не гнулись ноги в коленях. И я понимал, что если даже сумею втащить на подставку левую ногу, то на правом ботинке Антона Шварца улечу в первый ряд. Тогда я применил новую тактику: согнувшись, я рукой подбил правое колено, втянул правую ногу на площадку, потом повторил эту манипуляцию с левой ногой, распрямился... окинул взглядом оркестр. Кто-то из оркестрантов сказал:

- Повернитесь к залу лицом!

Я повернулся - и обомлел. Зал филармонии, совершенно в ту пору ровный, без возвышений, без ступеней, зал, где я проводил чуть ли не каждый вечер в продолжение многих лет и пересидел во всех рядах на всех стульях, - в этот вечер уходил куда-то вверх, словно был приколочен к склону крутой горы. И хоры сыпались на меня и нависали над переносьем. Я не понял, что это объясняется тем, что я приподнят над ним метра на два и вижу его с новой точки. Я решил, что потерял перпендикуляр между собой и залом, и стал потихоньку его восстанавливать, все более и более отклоняясь назад, и восстанавливал до тех пор, покуда не отыскал руками за спиной дирижерский пульт и не улегся на него, отдуваясь, как жаба.

В зале еще шныряли по проходам, посылали знакомым приветы. У меня было минуты полторы или две, чтобы собраться и сообразить краткий план своего выступления. Но я уже не мог ни сообразить ничего, ни собраться, потому что в этот момент был весь как... отсиженная нога!..

Я ждал, пока успокоятся. И дождался. Все стало тихо. И все на меня устремились. Памятуя совет Соллертинского, я вырвал глазами старуху из тридцать второго ряда, повитую рыжими косами, - мне показалось, что она улыбается мне. Решил, что буду рассказывать все именно ей. И, отворив рот, возопил: "Се.во.дыня мы оты.кры.ваеммм се.зоныыы Ле.нинградысыкой го.сударственной фи.ла.ры.монииии..." И почти одновременно услыхал: "...адыской. астевеннной... мохониии..." И это эхо так меня оглушило, что я уже не мог понять, что я сказал, что говорю и что собираюсь сказать. Из разных углов ко мне прилетали некомплектные обрывки фраз, между которыми не было никакой связи. Я стал путаться, потерялся, кричал, как в лесу... Потом мне стало ужасно тепло и ужасно скучно. Мне стало казаться, что я давно уже кричу один и тот же текст. И стоя над залом, и видя зал, и обращаясь к залу, я где-то от себя влево, в воздухе, стал видеть сон. Мне стало грезиться, как три недели назад я в безмятежном состоянии духа еду на задней площадке трамвайного вагона, читаю журнал "Рабочий и театр" и дошел до статьи Соллертинского "Задачи предстоящего сезона филармонии". И вдруг этот журнал словно раскрылся передо мной в воздухе, и я, скашиваясь влево, довольно бойко стал произносить какие-то фразы, заимствуя их из этой статьи. И вдруг сообразил: сейчас в статье пойдет речь о любимых композиторах Соллертинского, которых не играют сегодня. Упоминать их не к чему: сегодня Танеев. И хотя я помнил, о чем шла речь в статье Соллертинского дальше, - связи с дальнейшим без этого отступления не было. Я еще ничего не успел придумать, а то, что было напечатано в первом абзаце, неожиданно кончилось. Я услышал какой-то странный звук - крик не на выдохе, а на вдохе, понял, что этот звук издал я, подумал: "Зачем я это сделал? Как бы меня не выгнали!" А потом услышал очень громкий свой голос:

- А се.во.ды.ня мы испол.няем Та.нее.ва. Пер.вуюсим.фонию Танеева. Це-моль. До-минор. Первую симфонию Танеева. Это я к тому говорю, что це-моль - по-латыни. А до-минор... тоже по-латыни!

Подумал: "Господи, что это я такое болтаю!" И ничего больше не помню!

Помню только, что зал вдруг взревел от хохота! А я не мог понять, что я такого сказал. Подошел к краю подставки и спросил: "А что случилось?" И тут снова раздался дружный, "кнопочный" хохот, как будто кто-то на кнопку нажал и выпустил струю хохота. После этого все для меня окинулось каким-то туманом. Помню еще: раздались четыре жидких хлопка, и я, поддерживая ноги руками, соскочил с дирижерской подставки и, приосанившись, стал делать взмывающие жесты руками - подымать оркестр для поклона, как это делают дирижеры, чтобы разделить с коллективом успех. Но оркестранты не встали, а как-то странно натопорщились. И в это время концертмейстер стал настраивать свой инструмент. В этом я увидел величайшее к себе неуважение. Я еще на эстраде, а он уже подтягивает струны. Разве по отношению к Соллертинскому он мог бы позволить себе такое?

Я понял, что провалился, и так деморализовался от этого, что потерял дорогу домой. Бегаю среди инструментов и оркестрантов, путаюсь, и снова меня выносит к дирижерскому пульту. В зале валятся со смеху. В оркестре что-то шепчут, направляют куда-то, подталкивают. Наконец, с величайшим трудом, между флейтами и виолончелями, между четвертым и пятым контрабасами, я пробился в неположенном месте к красным занавескам, отбросил их, выскочил за кулисы и набежал на Александра Васильевича Гаука, который стоял и встряхивал дирижерской палочкой, словно градусником. Я сказал:

- Александр Васильевич! Я, кажется, так себе выступал?

- А я и не слушал, милый! Я сам чертовски волнуюсь, эх-хе-хей! Да нет, должно быть, неплохо: публика двадцать минут рыготала, только я не пойму, что вы там с Ванькой смешного придумали про Танеева? Как мне его теперь трактовать? Хе-хе-хе-хей!..

И он пошел дирижировать, а я воротился в голубую гостиную, даже в самомалейшей степени не понимая всех размеров свершившегося надо мною несчастья".

Можно, наконец, самим озвучить один из рассказов и записать его на магнитофонную ленту, например рассказ Е. Ауэрбах "Доктор Соболева". Анализируя его, учащиеся отмечают, что в основу рассказа легли действительные события из жизни врача-чумнолога Любови Сергеевны Соболевой, что в экспозиции говорится, когда и где это было, называются настоящие фамилии действующих лиц. Описывая подвиг врача, автор и исполнитель рассказа стремится донести до слушателя основную мысль торжественным, взволнованным тоном, соответствующим героическому содержанию рассказа, то убыстряет, то замедляет повествование, делает паузы в наиболее ответственных местах, искусно пользуется логическими ударениями.

Подготовка набросков к устным рассказам. Выступления учеников с устными рассказам и. Обсуждение их. Ученикам предлагается вспомнить какой-нибудь случай из их жизни (возможные темы: "Когда я был (а) маленьким (ой)", "Как я получил 5(2)...", "Как мы выиграли в соревновании по ..."), записать начало, главные факты, яркие детали, концовку; подумать над тем, какие средства звуковой выразительности целесообразно использовать - особенно, в каком тоне будет произнесен весь рассказ.

Затем два-три ученика выступают с устными рассказами. (Желательно записать их на магнитофонную ленту - это облегчит обсуждение.) При обсуждении вначале анализируется содержание, композиция, язык рассказа, а затем его исполнение: как держался рассказчик, говорил ли он достаточно свободно, нашел ли он нужный тон и нужные интонации.

Постановка задачи. После проведенной работы детям предлагается или завершить ее, подготовив рассказ о себе (пусть случай, о котором пойдет речь в рассказе, будет забавным, смешным, поучительным - важно, чтобы рассказ было интересно слушать), или собрать материал для "услышанных" устных рассказов.