Часть вторая. Панавгия

где ведется совет о первоочередной необходимости просвещения умов всеобщим светом, в котором все смогли бы всецело увидеть всё

^* (При жизни Коменского выходила дважды малым тиражом (см. "Светочи Европы...", общее примеч.). Наш перевод - по изд.: I. A. Comenii... consultatio catholica... - Pragae, 1966, с. 97-162. Название "Панавгия" (от греч. pan - "всё" и ayge - "сияние") заимствовано у итальянского платоника Франческо Патрици (1529-1597): так именуется первая часть его "Новой философии вселенной", учение о свете как "образе Бога и его благости", как первом источнике природного и духовного познания (три остальные части трактата Патрици, соответственно, - "Панархия", учение о всеедином, "Панпсихия", учение о мировой душе и "Панкосмия", учение о мироустройстве). Знакомство Коменского с этим сочинением Патрици явствует из предисловия к "Синопсису преображенной в божественном свете естественной философии" (Лейпциг, 1633; второе издание, "пересмотренное автором спустя 28 лет после первого издания", - Амстердам, 1663; английский перевод первого издания под заглавием "Розенкрейцеровский божественный свет, или Синопсис физики Я. А. Коменского" - Лондон, 1651), где, хотя и без упоминания Ф. Патрици и Б. Телезио, их философские принципы, наряду с учениями Парацельса о трех началах и Гуго Гроция о логическом выводе, названы в числе принимаемых Коменским основ "физики", т. е. философии бытия и природы. Если у Патрици свет - прежде всего бытийное и познавательное начало, то Коменского свет увлекает уже главным образом как начало просвещения всех самых глубоких слоев народа и самых отдаленных уголков земли, что позволяет говорить о чешском мыслителе как о предшественнике будущих идеологий просвещения (см.: Сарек Jan Blahoslav. Comenius as the predecessor of the Enlightenment and of Classicism with particular regard to Panaugia. - Acta Comeniana, XXV, 1969, c. 35-46). )

^** (Часть вторая "Всеобщего совета", "Панавгия" (Всеобщее просвещение). Гл. 1. Почему автор предпринимает рассмотрение света и как он будет его проводить. Свет или нечто подобное свету - наиболее универсальная, про-стая, ненавязчивая и свободная среда, способная установить единение между людьми. Премудрость как свет ума, изначальный свет как источник мировых идей (101-102). Гл. 2. Виды света - вечный, внешний, внутренний - и соответствующие виды тьмы (102-103). Гл. 3. Панавгия есть всеобщий свет ума, всесовершенно показывающий всем людям все их благо и истину, почему надлежит освободить от тьмы прежде всего ум. Мудрые и глупцы. Единственный способ решения неясностей - выведение их на яркий свет и рассмотрение всего без насилия и ненависти; единственный способ выбраться на путь единения, простоты и свободы - движение в полноте света (102-106). Гл. 4. Подобно тому как умному свету учат примером, наставлением и исправлением, так Бог воспитывает человеческий род с помощью трех светильников (трех книг, трех театров, трех зеркал, трех законов, трех сводов правил, трех источников света): мир (мастерская божественной премудрости), человеческий врожденный ум (божественный наставник), слово Писания (107-109). Гл. 5. Природа, первый источник умного света, сотворена Богом, неприметно учит человека, служит ему, развертывает в себе всю полноту божественной премудрости. Для разумного созерцателя природы она являет умный свет и обещает ему всемогущество, в рамках своих сил и возможностей (109-110). Гл. 6. Человеческий дух и ум, второй источник умного света, именуемый также совестью и сознанием, есть чудодейственная сила познания и освоения всего в мире, образ божий в нас. Врожденные понятия ("любое целое больше своей части" и др.), врожденные инстинкты (воля к свершению, свобода выбора и др.), врожденные способности (силы) - неотъемлемые свойства человека. Знание истины, добра, долга; числа, меры, веса. Безграничность человеческого познания, безошибочность врожденного света, однако при необходимой заботе о его чистоте (111 - 116). Гл. 7. Слово божие, третий источник света, безусловно существует, хотя книги божественных откровений не должны быть предметом слепой веры. Критерии и признаки отличия истинно божественного слова от подложного: благочестие, здравомыслие, простота писателей; свидетельство церкви и мучеников; ясность стиля, чистота наставлений, согласие между истинами откровения, душевная крепость. Евангелия во всем отвечают критериям истинности; согласие Нового завета с законом Моисея. Напротив, Коран не во всем является божественным откровением. Призыв ко всем другим народам мира представить для разбора и оценки имеющиеся у них божественные книги (116-123). Гл. 8. Человек созерцает божественный свет трояким оком чувства (непосредственное зрение), разума (отраженное зрение) и веры (преломленное зрение) (123-125). Гл. 9. Подобно тому как внешнему зрению помогают очки, телескоп и микроскоп, так оку ума помогает троякий метод: синкритический (сравнивающий), аналитический (разрешительный) и синтетический (сочетательный). Искусство применения всех методов при ведении совета об исправлении человеческих дел. Все последующее рассуждение должно быть строго научным (mathematica), т. е. быть построено на четких определениях, четких постулатах, четких теоремах и четко сформулированных проблемах (125-128). Гл. 10. При правильном восхождении к источникам умного света мы откроем "пангармонию" простейших начал бытия, которая в свою очередь усилит и упорядочит излияние света. Эта пангармония проявляется в разных областях познания: в виде параллелизма в геометрии, симметрии в оптике, в виде красоты, согласия, благолепия. Для преодоления заблуждений необходимо искать гармонии (параллелизма, согласия, симметрии) во всех трех "книгах божиих". Виды гармонии в мире, человеческом уме, писании и восхождение от этих частных видов гармонии к величайшей пангармонии, связующей все в мире. Хвала пангармонии (128-132). Гл. 11. Доказательство всего сказанного выше о свете на примере физического света в 78 теоремах о свете ("всякий луч распространяется по прямой", "никакой луч не исчезает бесследно в сфере своего действия", "при ослаблении света подступает мрак", "свет не бежит от тени и от мрака, наоборот, мрак боится света и бежит от него" и т. д.). Темнота подчиняется "закону света" (132-142). Гл. 12. Вслед за вышеизложенной теорией света следует практика применения света для изгнания тьмы и обеспечения видения, в 21 "проблеме" с решениями (142- 146). Гл. 13. Древние не знали универсального света, потому что Бог соблаговолил лишь постепенно открывать людям умный свет; потому что люди по своей природе представляют собой как бы ветви единого дерева человечества, которые не одновременно расцветают и плодоносят; и потому что подлунный мир представляет собой как бы школу, поделенную на классы. Будучи творением, а не Богом, человек способен лишь шаг за шагом осваивать "книги божии". Тем не менее со временем человеческий ум получает все более помощи для своего развития, а именно растут знания, взаимное общение, распространяются школы, науки, изобретена типография, расширяется мореходство, оптическое искусство позволяет при помощи подзорных труб лучше рассмотреть небесные тела. Теперь остается широко распахнуть универсальный путь всеобщего света перед людьми (146-150). Гл. 14. Бес-конечное разнообразие мира, занятость людей повседневными делами и "смешение языков" препятствуют универсальному просвещению, однако эти препятствия можно преодолеть, разработав пансофню, всеобщую мудрость, пампедию, всеобщую культуру ума, и панглоттию, универсальное искусство языка. За этими тремя разделами "Всеобщего совета" будет следовать панортосия, т. е. всеобщее исправление в собственном смысле слова. Возможность, основания и методы разработки названных дисциплин (150-154). Гл. 15. Для восприятия всеобщего света очи людей должны избавиться от бельма предрассудков, для чего настоятельно необходимо полагаться только на божии книги, а не на человеческие измышления, во всем доверять только своим собственным глазам, неизменно храня при этом внутренний душевный мир (154-160). Гл. 16. Прошение к Отцу светов о ниспослании полноты просвещения (160-162).)

Главы Панавгии

¹ (Иак. 1, 17 ("Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов, у Которого нет изменения и ни тени перемены"). Ср. небольшой трактат Николая Кузанского "О даре Отца светов" (1446), где все вещи рассматриваются как "явления", т. е. как "некие светы" (Николай Кузанский. Соч., т. 1.-М., 1979, с. 321-335).)

Глава I. Почему предпринимается рассмотрение света и что при этом необходимо соблюдать

1. В главе IX "Всеобщего пробуждения" мы видели, что преображение человеческих душ к лучшему требует какого-то средства - универсального, или всеобщего, простого, или самодостаточного и самодеятельного, но при этом мягкого и согласующегося с добровольностью. Посмотрим, можно ли нечто подобное найти? То есть можно ли найти такую вещь, которая, будучи простейшей, но, имея могущественное и в то же время влекущее воздействие, влияла бы на всех и на всё и всё единила, преображала и веселила своим влиянием?

2. Стоит нам заняться последовательным разысканием, как обнаружится, что вещь эта должна быть в чем-то подобна свету, ведь в мире не найти ничего столь же всеобщего, столь же всепроникающего, всеобразующего, всепреобразующего, всех веселящего, как ярчайший светильник небес, солнце. От его сияния и тепла ничто не может укрыться, да ничто и не хочет укрыться, ибо всякий взор рад его свету и всё в мире ощущает питающее и хранящее воздействие его животворной силы, так что солнце почитается носителем жизни, предводителем и правителем всех происходящих во всей области природы порождений.

3. Поскольку мы ищем в области человеческих сердец подобного же действователя (чье озаряющее, движущее и созидающее воздействие ощущали бы все души), то спрашивается, что еще может здесь нам подойти, как не умный и духовный свет премудрости?

4. Ясно, что если бы удалось превратить его в некое мощное свечение, способное просветить всех людей, раскрыть всю истину вещей и тем самым изгнать из человеческих очей весь мрак заблуждений и невежества, мы имели бы искомое; ведь громада наших неурядиц, о разрушении которой мы предполагаем совещаться, есть не что иное, как зловещий хаос мрака, а нет другого средства изгнания тьмы, кроме света.

Глава II. Существо и виды света, а также его противоположности, тьмы

1. Свет есть, говоря вообще, сияние, разлитое по вещам, являющее и обнаруживающее их, открывая наблюдателям формы, расположение, движения и взаимоотстояния, а тем самым взаимосоотношения вещей.

2. Тьма есть, наоборот, сумрак, обволакивающий и скрывающий вещи так, что невозможно разглядеть существо, качество и количество окружающих нас вещей, тем более их взаимоотношения.

6. Вечный свет есть тот неприступный для человеческих чувств блеск, в котором обитает Бог (1 Тим. 6, 16), во веки вечные наслаждаясь бесконечным блаженством и созерцая как себя, источник всяческого блаженства, так и основания всего существующего или могущего существовать вовне. Этому свету причастны творения, которым даровано соцарствие с творцом; в блаженном видении созерцая Бога, они непрестанно наслаждаются в нем преизобилием радости.

7. Этому вечному свету противоположна вечная тьма, для которой нет никакого места в божественном источнике света (потому что "Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы", 1 Иоан. 1, 5): вечная тьма имеет место лишь в творениях, предназначенных некогда для соцарствия с творцом, однако удаленных от лицезрения творца так, что они вовеки не могут увидеть ни одного лучика, ни одной искорки его света; это бездна вечного страха и ужаса (Пс. 48, 20; Матф. 25, 30).

8. Внешний свет есть то воспринимаемое телесными глазами сияние, которым Бог озарил зримый амфитеатр телесного мира; он имеет источником небесные тела, особенно солнце. Пока творец не зажег эти светила, не было ничего, кроме tohu vabohu², громадной и пустой бездны, лишенной движения, жизни и каких-либо образов. Впрочем, и теперь там, куда не достигает свет, все облечено непроглядной тьмой, как в глубоких недрах земли, а ночью - и на внешней поверхности земли. Вся прелесть вещей во тьме исчезает.

² ("Пустыня и пустота", древнеевр. (Быт. 1, 2: "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою").)

9. Наконец, внутренний свет есть зажженное в душе разумной твари сияние, озаряющее ее и направляющее ее пути. Свет этот опять же троякий, блещущий в трояких человеческих глубинах: в интеллекте, воле и чувстве.

10. Свет в интеллекте есть разумное понимание вещей, которым человек веселит свой дух, исследуя истину вещей и рассматривая их разумные основания. Поскольку этот свет есть озарение, он именуется мудростью - истинным знанием всего существующего, благоразумным и здравым обращением со всеми вещами.

11. Этому свету тоже противоположна тьма, невежество - поистине тьма, повергающая ум в косность и оцепенение или, если силою врожденного стремления он все-таки начнет метаться и куда-то двигаться, заставляющая его не только бесконечно спотыкаться среди ненадежных мнений, но и блуждать, делать всевозможные опрометчивые поступки и промахи, падать и в конце концов гибнуть.

12. Вторая ступень внутреннего света - воля, силою которой человек ищет среди всех вещей благо и, вкушая его сладость, привязывается ко всему святому и чистому.

13. Противоположная такому свету тьма - нечистота ума, загрязненные которой люди именуются сынами тьмы, потому что привязываются к темным делам.

14. Третья ступень внутреннего света - в совести, или чувстве; это безмятежная сердечная радость, приходящая от познания истины и приобщения к святости. О ней говорит Писание: "Свет сияет на праведника, и на правых сердцем - веселие" (Пс. 96, 11).

15. Противоположная этому свету тьма - тоска в душе, сознающей свою лживость и лукавство; такая тоска есть знамение вечной адской тьмы.

16. Чтобы все мы, смертные, узнавали эту душевную тьму и научились ее остерегаться, давайте прежде всего исследуем пути умного света, потому что, когда он чист и ярко сияет для воли чистым и далеко светящим факелом, он и ее увлекает за собой, и чувствам дает покой, по Христову слову: "Светильник твоего тела - око; если око твое будет просто, все твое тело будет светло" (Лук. 11, 34).

Глава III. Что такое желанная нам полнота умного света и насколько она необходима

1. Мы стремимся к свету, который показал бы людям всё их благо, причем всем и всецело, вне всякого самообмана и заблуждения. Это именно и будет Панавгией, сиянием всеобщего света.

6. Сейчас, когда нас обволакивают разнообразные туманы, а наши действия опутывают нас наподобие темного хаоса, мы - жертвы разнообразных иллюзий: благо нам кажется злом, зло благом, полезное вредным, вредное полезным. Отсюда следуют извращенные суждения о вещах, а за ними - уродливые решения и стремления: бежим от блага, ищем зла, потому что заблуждаемся в суждениях, а заблуждаемся потому, что, когда наши глаза направлены не непосредственно на вещи, а на тени вещей, они не могут не затуманиться.

7. В самом деле, человеческая природа устроена так, что первое основание всех ее добрых и злых действий коренится в уме. Конечно, тело исполняет движениями своих членов все, что велит царица воля, но эта царица велит то, что постановляет; постановляет она то, что выбирает; выбирает то, что понимает ум; опять-таки ум понимает то, что воспринимает от чувств; а воспринимает он все являющееся либо ясно, либо туманно, либо в подлинном, либо в искаженном и ложном облике, фигуре, положении. Таким образом, настоящим источником волений и действий является ум, и значит, этот источник и следует прежде всего очищать, если мы хотим, чтобы в нас текли чистые потоки волений, а за ними и действий.

12. Итак, всего-то и остается найти средство против невежества, единственно только невежества, окутывающего густым и губительным мраком и мир, и человеческие умы, - однако средство действенное, способное изгнать зловещий хаос тьмы и полностью развеять его. Таким средством может быть лишь полнота умного света, которая показала бы нам все вещи в их цельности, ясно и очевидно.

13. В самом деле, чтобы надежно уберечься от заблуждений, мало увидеть частицу истины, частицу блага, частицу возможного и должного. Если не видишь целого, то этим самым уже оставляешь место для ошибки, ведь пустота не существует³, и все, что в твоих понятиях оставлено пустым, не заполненным истинными, благими, должными идеями, обязательно заполнится неистиной, неблагом, недолжным. Самое достоверное познание частностей ни в коем случае не может уберечь от заблуждений.

³ (Коменский держался традиционного, идущего от Аристотеля ("Физика", IV 6-9) представления о несуществовании пустоты (ср. в "Школе-игре, или Живой энциклопедии", I 2, 1: "Мир един и со всех сторон взаимно так связан, что нигде нет никакого пустого пространства"). Это, казалось бы, естественнонаучное положение имело одновременно и нравственный смысл: всякое исчезновение добра в душе имеет результатом не душевную пустоту, а заполнение души злом.)

17. Не иначе дело обстоит и в нравственной области. Пускай даже в какой-то личности нам нравится почти все, но одна-единственная ее неприятная черта вызовет в нас такое неудовольствие, что общение или содружество с ней нам покажется ненавистно: как в музыкальном инструменте, единственный диссонанс нарушает здесь всю гармонию. Итак, невежество или ошибка в одной частности способны нарушить единодушное признание истины людьми.

18. Нечто подобное происходит, когда видят вещь целиком, но неясно, как бы сквозь туман; так тоже возникает незнание, ошибка, смешение. Апостолы при виде своего Господа встревожились и вскричали от страха, думая, что видят призрак. Почему так? Была ночь, тьма помешала узнать; нигде не написано, чтобы такое с ними случалось днем⁴. Как часто и с нами тоже бывает, что благотворнейшие вещи мы принимаем за страшилища, а губительные наоборот, встречаем как праздник или сами себе не доверяем и при виде чего-нибудь необычного (в философии, религии, политик) нам мерещится призрак! Это бывает только от смутности света познания.

⁴ (Матф. 14, 25-26 ("В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидев Его, идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак. И от страха вскричали"). То же, с упоминанием времени действия (ночь), - в Марк. 6, 49-50; Иоан. 6, 17-20.)

20. Кроме того, самой человеческой природе присуще желание быть свободной при избрании истины и блага. Оттого даже истина, это сладостнейшее питание ума, становится нежеланной, если навязана силой; и даже прелестное, эта всегдашняя приманка воли, не будучи предметом свободного избрания, оборачивается горечью. Диспуты и последующие декреты о том, что необходимо считать истинным и должным, часто имеют насильственную и принудительную форму; отсюда неизбежно получается, что у молчаливой, но представшей во всем своем блеске истины больше сил для победы, чем у шумливой и бойко защищаемой, и каждому легче добровольно согласиться с истиной, чем сдаться ей в споре, когда тебя словно толкают к этой истине взашей.

Глава IV. Может ли умный свет разгореться с такой полнотой? О трех божьих светильниках, или о трех источниках света

1. Создатель света тот же, что и создатель мира. Если бы он изначально не разжег в мире этот видимый нами свет, все так и осталось бы похоронено в вечном мраке. Если он точно так же не разожжет в умах желанный нам свет, впустую будем мы, жалкие и темные, терзаться до скончания века.

2. Но добрый Отец светов уже ведь и зажег его, уже помогает ему разгореться - лишь бы мы своим упрямством не мешали его работе! Его заботливая рука требует здесь от нас такого же соработничества, как и тогда, когда он желает из кремня и стали или других предоставленных природой средств извлечь с помощью наших рук внешний огонь для нашего внешнего употребления и внешний же происходящий от огня свет.

3. Рассмотрим, что же он приготовил здесь для нас, чтобы свидетельствовать Богу нашему еще и в том, что его благосклонность не оставила несделанным ничего, могущего служить нам на благо, и понимать отсюда, в чем надо искать средства и источники нашего блага.

4. Свет, чьи созданные Богом предпосылки мы разыскиваем, есть умный свет, озаряющий ум. Но что такое озарять ум? Учить. Обучение у нас совершается тремя путями, и Бог о каждом из них позаботился. В самом деле, человек учит человека прежде всего примером, когда, совершая что-либо у него перед глазами, молчаливо зовет его к подражанию. (В этом смысле справедливо говорят: "Показать другому свое искусство - значит научить его искусству".) Потом учат правилами, или наставлениями, показывая кому-либо орудия и рассказывая, чему они служат и как применяются. Наконец, учат, вмешиваясь в чьи-либо действия и при ошибках делая замечания, поправляя и советуя впредь не ошибаться.

5. Бог соблаговолил просвещать нас такими же точно способами. В самом деле, он учит нас на примере своих премудрых и плодотворных произведений, которых он создал перед нашими глазами столько, что они наполнили целый мир. Потом он дал в придачу нашей душе свет разума, постоянно наставляющего нас о законах всего, что нас окружает. Наконец, если мы заблуждаемся, он обращается к нам извне (или дает нам в руки свои сохраненные Писанием вечные заветы), запрещая и исправляя наши прегрешения.

6. Вот три светильника божьи, которые излучают озаряющее нас божественное сияние: мир, постоянная мастерская божией премудрости; наш ум, постоянно показывающий и объясняющий нам основания вещей; слово божие, постоянно предупреждающее и исправляющее наши ошибки.

7. Эти три светильника справедливо именуются также и тремя книгами божиими, и тремя театрами божиими, и тремя зерцалами божиими, и тремя законами божиими, и тремя нашими пандектами, и трояким источником премудрости. (...)

Глава V. О первом источнике умного света, природе вещей, или о развернутых в мире произведениях божьих

1. Под именем "мир" мы понимаем всю пространную машину⁵ неба и земли со всем их содержимым, сочлененную божественным искусством так, что во всем своем составе и во всех мельчайших частицах она являет абсолютнейший прообраз абсолютнейшей премудрости; все мы, рожденные людьми, допущены в мир словно в театр для созерцания разнообразной игры⁶ божественной премудрости.

⁵ (Универсальный механизм - определяющее для эпохи барокко представление о миропорядке. Мир понимался как совершенные часы громадной сложности. "Моя цель, - писал И. Кеплер в одном письме 10 февраля 1605 г., - показать, что небесная машина устроена не наподобие божественного живого существа, а наподобие часов (кто считает эти часы одушевленными, тот славу художника приписывает его творению), в которых совершенно всякое разнообразие движений происходит от одной простейшей магнетической силы, подобно тому как часы движутся от одной простейшей гири" (цит. по кн.: Comenius J. A. Vorspiele. Prodromus pansophiae. Vorlaufer der Pansophie. Herausgegeben, iibersetzt, erlautert und mit einem Nachwort versehen von Herbert Hornstein. - Dusseldorf, 1963, c. 231).)

⁶ (Ср. "Панортосия", гл. 2, об истории мира как драме, которая разыгрывается людьми по сценарию божественной премудрости.)

2. Соответственно, я хотел бы считать между нами установленным, (1) что мир есть, (2) что он от Бога, (3) что он построен ради видимого и развернутого изображения невидимых глубин божиих, (4) что люди посланы сюда, как в школу, учениками божией премудрости, (5) что творения, все и каждое, суть как бы живые божии книги в этой школе, (6) что число их такое, какое оказалось необходимым для изображения полноты невидимой силы, премудрости и благости, (7) что для этого существует все и всему этому надо учиться (8) всем посланным сюда (9) для почерпания истинной премудрости и (10) что таким образом нам обеспечено, если мы постигнем все это, наполниться светом и стать отовсюду озаряемым образом премудрого Бога. (...)

Глава VI. О втором источнике света, нашей душе, то есть о сияющем в нас образе божием

1. Другой театр, чтобы учить в нем своей игре, божия премудрость воздвигла внутри самого человека: это человеческий ум, или дух, вместе с прирожденным ему светом, который просвещает всякого человека, приходящего в мир, чтобы он мог искусно прослеживать, ясно понимать и свободно оценивать все существующие в мире основания вещей. Отсюда Сирах: "Душа человека иногда больше скажет, чем семь сидящих на высоком месте наблюдателей" (Сир. 37, 18). И Сенека: "Дух надлежит развертывать, и все заложенное в нем следует выводить на свет" (Письмо 73). А по распространенному мнению философов, в душах таится врожденный свет, в глубинах души запечатлены общие понятия и т. д.

2. Мы иногда называем это еще и совестью, или велениями совести, не в теологическом, а в природном смысле⁷: благодаря своей совести всякий человек сознает, какими инстинктами он движим, факелом каких идей озаряется в том и в другом случае его разум и что он может или не может сделать своими природными силами.

⁷ (Коменский по давно установившейся традиции делит философию на естественную (учение о бытии, "физику") и "теологическую" (учение о высших началах бытия, "метафизику"), а богословие, соответственно, на естественное, или "натуральное" (тоже рассматривающее природу и природные явления) и "мистическое" (говорящее о сверхприродном божестве). При рассмотрении совести "не в теологическом, а в природном смысле" берется во внимание ее антропологически-психологический аспект.)

3. Так или иначе, какими бы именами мы ни называли этот присущий умам свет, между нами обязательно должно быть согласие в том, (1) что свет этот существует; (2) что он дан нам, чтобы служить водителем, наставителем и законодателем при рассмотрении вещей; (3) что он есть по своей сущности и из каких частей состоит; (4) что свет этот может быть прослежен во всем (5) каждым человеком (6) вплоть до безошибочной достоверности, (7) так что и с этой стороны мы тоже оснащены всем вполне и не приходится говорить о нехватке чего бы то ни было, кроме разве что нашей благодарности и нашей энергии в применении своего внутреннего света.

4. Что в душе человека скрыт особенный свет, открывающий ему облик мира, показывает различие в познании вещей между животными и нами. Ведь животные видят с нами одни и те же вещи, скажем солнце, чей блеск так же режет глаза им, как и нам, но какая разница! Что видят животные, видя солнце? Огненную массу - не больше: они не распознают присущего солнцу числа, движения, порядка движения, воздействий и т. д. Наоборот, зрячий человек видит единичность солнца, ничего подобного которому в мире больше нет; видит его шаровидную фигуру, имеющую свою окружность и центр, свою длину, ширину и глубину; видит, что посылаемые им лучи рассеивают мрак и несут в мир свет, который мы зовем днем; что от его тепла все произрастает; что оно иногда затмевается каким-то непрозрачным телом - как потом становится понятно, луной. Так и в любой вещи он видит очень много такого, что ни одно животное не увидит никакими рысьими или орлиными глазами. Почему? Только потому, что в человеке есть некий свет, светящий изнутри и показывающий ему вместе с воспринятой внешними чувствами вещью сразу же и все то, что необходимым образом, хотя и нечувствительно, сопутствует этой вещи. Лишенные его, животные не в силах проникнуть за поверхность вещей.

5. Отсюда можно понять, что снабдить таким светом разумное творение, способное наблюдать дела божии, надо было потому, что без него созерцание игры божественной премудрости было бы крайне несовершенным, наше наслаждение от нее - почти никаким, любвеобилие божие - почти невознагражденным. Бог пожелал, чтобы всякий раз, как вещи мира являют себя внешним чувствам, навстречу им устремлялся этот наш внутренний свет и, схватывая вещи, разбирал, исчислял, измерял, взвешивал их⁸ внутренне и внешне и, улавливая, что есть каждая вещь, к чему она и как существует, человек узнавал в вещах божественное искусство, славил его, подражал ему при желании и надобности в собственных произведениях и исподволь разгорался любовью и благодарностью к премудрому создателю. Словом, как больший мир надлежало украсить зримым светом, так малый мир, человека, - внутренним светом; иначе никто не видел бы рассыпанные повсюду сокровища божии и слепо, глухо, тоскливо было бы все вокруг.

⁸ (См. "Пансофия. Совет о создании книги "Пансофия", 1-4 и примеч. 5.)

18. И этим внутренним светом Бог наделил нас не только не менее щедро, чем внешний мир - внешним светом, но даже еще щедрее и полнее: внутренний свет души ясней и доступней для нашего разума, чем свет солнца - для телесных глаз. Солнце восходит, заходит и не всегда видно там, где мы его ищем; а наш внутренний свет не менее при нас, чем мы сами при себе. Солнечный свет не есть в то же время и глядящий на свет глаз, он есть для глаза нечто внешнее и привходящее; а умный свет присущ уму таким образом, что сам же и есть этот ум. Поэтому телесный глаз, видя другое, себя не видит, а ум в себе видит все и во всем себя, будучи образом того, кто создал все, кто проницает все и кто сам есть все.

Глава VII. О третьем источнике света, слове божием, обращенном к человеку и наставляющем его в наиважнейших вещах

8. Если у нас и в других местах есть книги, которые их хранителями превозносятся как написанные по божественному повелению и с божиих слов, то кто возьмет на себя наглость сразу и заодно объявить их все обманом? Крайне опасное дело - намерение противиться Богу, если его рука участвовала в написании этих книг; но явно противиться ему намерен всякий, кто не хочет слышать, не хочет признавать никаких слов Бога. Что это еще значит, как не делать глухим себя, слепым - Бога? Ведь Бог получается тогда каким-то слепым, глухим и немым идолом или тираном, который беззаботно, а то и насмешливо наблюдает наше падение и нашу гибель, ни в коем случае не желая вмешиваться, даже если можно помочь. Поскольку мечтать о таком нелепом Боге никто не может, да никто не хочет и представлять себе такого, и поскольку мы слышим, что некоторые книги считаются божественными, надо желать, чтобы они были истинно божественными, если мы поистине хотим услышать Бога. И это - первое, о чем здесь между нами должно быть прежде всего согласие: необходимо должны существовать книги, в которых звучит голос самого Бога, где бы в конечном счете ни приходилось эти книги искать⁹.

⁹ (Т. е. Коменский априорно на основании божественной благости выводит необходимость существования книг, содержащих подлинное божественное откровение; однако "найти" эти книги, т. е. на основании разнообразных исчерпывающих критериев установить их действительную божественность, предоставляется человеку, его разуму, опыту и мудрости.)

9. Поскольку, однако, можно попасться на обман, если мы будем принимать за божественные книги, таковыми не являющиеся, то всем смертным надо с равным старанием избегать и другой крайности: не принимать ничего небожественного за божественное, тем более что разные люди почитают божественными разные книги, другими проклинаемые как соблазнительные; ясно, что кто-то из них здесь ошибается или обманывается. Так что не будем приносить никаким идолам почестей, принадлежащих единому Богу живому; но и, с другой стороны, остережемся как огня хотя бы отчасти отказать Богу в том, что ему принадлежит. Если мы ходим так по острию ножа среди величайшей опасности, то пусть подлинный страх и трепет не оставляют нас и пусть мы не будем ни об одной книге, которая кем бы то ни было считается вестницей божественного слова, выносить окончательное суждение без доскональнейшего и идущего до самых оснований разбора дела. (...)

Глава VIII. О трояком оке, дарованном человеку для рассмотрения троякого света божия и всего являемого им: о чувстве, разуме, вере

2. Телесное око есть не что иное, как живое зеркало, вбирающее доносимые до него светом видимые образы, которые обитающая внутри душа рассматривает и рассуживает, когда они таким образом как бы достигают до ее окошек. Не знающий этого приблизься к глазу другого человека и загляни в него: увидишь там крошечные изображения противолежащих предметов (в том числе и своего лица) словно бы в зеркале. (...).

3. Силой света образы вещей доносятся до глаза трояким способом. В первом случае открытая вещь предстает открытому глазу, будучи непосредственно расположена перед его взором для рассмотрения, - скажем, когда ты, читатель, разглядываешь открытыми глазами эту вот лежащую перед тобой книгу. Такое зрение мы называем прямым. Во втором случае на пути между подлежащей рассмотрению вещью и глядящим глазом располагается зеркало, которое, вобрав в себя образ предмета, отражает его, перенося к глядящему глазу, - скажем, если ты, читатель, взяв в руку стеклянное зеркало, будешь разглядывать в нем меня, или самого себя, или эту книгу. Такое называет отраженным зрением. В третьем случае между разглядываемой вещью и разглядывающим глазом располагается какое-либо препятствие, которое устраняется за счет размещения в этом промежутке какой-то другой прозрачной среды; например, если на дне сосуда лежит монета, которую отстоящий от сосуда глаз не в силах увидеть из-за слишком высокого края сосуда, это препятствие можно устранить, налив в сосуд воды: монета словно бы всплывет и ее можно будет видеть со стороны. Это зрение называют преломленным. Других способов внешнего зрения не дано. Попробуем в рассматриваемом нами внутреннем свете и в вещах, которые являет с его помощью Бог, найти теперь такую же тройственную аналогию.

4. Отовсюду окружающие нас в мире вещи излучают в нас лучи своей сущности, своих качеств и своих действий, благодаря чему мы можем их непосредственно ощущать (то есть видеть, слышать, обонять, вкушать, осязать): органы восприятия - глаза, уши, ноздри, язык, пальцы - премудрость божия дала нам, чтобы мы не оставались в неведении ни о чем происходящем вокруг. Вот эти от Бога дарованные нам чувства и есть наше первое око; им мы воспринимаем вещи мира непосредственно, прямым зрением.

5. Дальше, изваянные в уме понятия умопостигаемых вещей и запечатленные там инстинкты вместе с надстроенными над ними способностями - все, что постоянно возбуждает нас изнутри и показывает нам меру, число, вес вещей, - воспринимается неким внутренним оком, рассматривающим эти меры, числа и веса и собирающим их в некие общие образы, или идеи. Око ума, внутренне рассматривающее таким способом все упомопостигаемое и занимающееся взаимным различением последнего, мы называем разумом. Отчетливейший образ божественного ока в нас, он отраженным зрением разглядывает находящиеся вовне ума вещи так, как если бы они были уже расположены внутри ума: ум есть поистине зеркало вещей, вбирающее изображения всего существующего в мире; эта сила, взаимно сопоставляющая разумные основания внешних вещей и соответственно называемая разумом, созерцает не непосредственно вещи (единичные и индивидуальные, существующие вовне и воспринимаемые чувством), а отвлеченные идеи вещей в уме, подражая тут Богу, который содержит в себе все основания вещей и, видя себя, видит все.

6. Наконец, запечатленное в свидетельствах слово божие затрагивает в нас какую-то третью способность души, благодаря которой вещи достигают нас как бы путем преломленного зрения. Огромное множество вещей существует вне сферы наших чувств и нашего разумения (скажем, ни я, ни ты, ни кто бы то ни было в Европе не может ни чувствами уловить, ни вычислить разумением, что сегодня происходит в государстве Чили, мир там или война, жив ли, болен или уже умер там государь и т. д.), и, чтобы мы не исключали эти вещи из круга своих понятий и не лишали себя познания их со слов других людей, Творец наделил душу особой способностью, дающей нам познать гораздо больше, чем могут представить чувство и разум¹⁰. Способность эта есть готовность принимать, и даже с охотой, рассказанное нам другими (коль скоро есть достаточное подтверждение их свидетельствам); мы называем ее доверием, или верой. Такое рассказывание, или откровение, или свидетельствование есть своего рода прозрачная среда, позволяющая видеть расположенную за пределами видения вещь и создающая таким образом преломленное зрение.

¹⁰ (Вера, сверхчувственная и сверхразумная способность, понимается здесь очень широко, не только как религиозная вера, но и как повседневное доверие и как всякое откладывание непосредственной проверки предлагаемых нам утверждений.)

Глава IX. О трояком помощнике троякого ока, или о трояком методе тщательного и безошибочного рассмотрения вещей: анализе, синтезе и синкризисе

5. Первый метод - сравнительный [синкритический]; благодаря ему то, что невидимо само по себе, рассматривается в своем подобии. Скажем, не имея возможности рассмотреть свои внутренности, их число, расположение, объем и т. д., человек все-таки может в каком-то смысле увидеть их при вскрытии животного, поскольку здесь нет слишком уж большого несходства. О Боге, которого никто никогда не видел и не может увидеть (1 Тим. 6, 16), мы многое заключаем из его произведений, которые он выводит из сокровенных глубин своей вечности наружу, в пределы нашего зрения, словно тени своего всемогущества, премудрости и благости. Прежде всего премудрость, благость и всемогущество невидимого Бога можно видеть в его живом образе, человеке. В самом деле, если человек, малый червь, благодаря дарованной ему искорке божественного света способен мыслью обнять небо и землю, то неужели сама бездна света, Бог, не может одновременно видеть все? Если добрый человек может и должен сострадать страдающим, несчастным, одаривать нуждающихся, гневно противостоять наглым преступникам, а смиренных и умоляющих грешников щадить, то неужели сам источник благости не делает того же и бесконечно большего? Если человек силой разума может укрощать могучих животных, воздвигать с помощью искусных машин башни, передвигать горы, иссушать моря, то неужели не совершит, что хочет, тот, чье всемогущество необоримо? И т. д. На том же основании можно рассматривать все, что в своем существе скрыто, но обнаруживает себя своими подобиями, или своими действиями, или следствиями своих действий и любыми другими знаками.

6. Второй метод - разрешительный [аналитический]; с его помощью неразличимые в составе целого части можно вывести на свет и, приблизив к глазам, рассмотреть с исключающей ошибку отчетливостью. Пример - анатомическое рассечение тела, выносящее все на вид и показывающее, как из перегородок, вен, нервов, артерий, мускулов и костей образуется совокупность тела.

7. Последний метод - слагательный [синтезирующий]; благодаря ему любое целое можно познать через ранее познанные части, причем понимание расположения, строения и свойств отдельных частей позволяет познать характер и действие целого. Пример - философское рассмотрение устройства и свойств костей, связок, мускулов, крови, жидкостей, желчи и т. д., дающее понять, что может делать или претерпевать составленное из них тело или, если его действия и претерпевания уже известны, как и в силу чего эти действия и претерпевания происходят.

8. Первый, сравнительный, метод не будет неправильным сравнить с зеркалом, поскольку он основан на рассмотрении подобного в подобном, как в зеркале рассматривается не сама вещь, а ее отображенное подобие. Второй, разрешительный метод сопоставим с телескопом, поскольку основан на соответствии числа и свойств частей вещи требованиям целого (подобно тому как приближение вещи к глазам с помощью телескопа являет ее вблизи такой, какой она была вдали). Наконец, третий, слагательный метод уподобляется микроскопу в том смысле, что разбирает мельчайшие части вещи, чтобы судить о больших, и основан на соответствии строения частей строению целого.

Глава Х. Легкий путь к всеобщему просвещению через понимание Пангармонии начал

6. Прежде всего заметим: все наши сомнения и сами наши ошибки имеют началом свет и свидетельствуют в нас о свете, ведь если бы в человеке не мерцал свет разума, никто никогда ни в чем бы не сомневался¹¹. В самом деле, что такое сомнение, как не подозрение в ложности? А это подозрение так или иначе идет от света, то есть от какого-то нашего знания, в свете которого то или иное утверждение кажется нам неистинным. Больше того, сама ошибка есть свет, только искаженный окрашенной средой. Говорят: такое-то понятие превратно. Понятие? Вот вам и свет! Превратно? Вот вам и его искажение! Словом, умный свет предшествует всякому вопросу, сопутствует ему, исследует его, разбирает его, наконец, закрывает его и ставит на нем свою печать: истинно или ложно.

¹¹ (Ср. у Декарта: "Я сомневаюсь, следовательно, я мыслю" (и тем самым приобщаюсь к истине бытия).)

7. Все это надо не пропускать равнодушно, а с благодарностью принимать и проповедовать во славу Отца светов: ведь как везде в природе вещей, так и здесь он пожелал, чтобы рядом с болезнью было и лекарство от нее. Пускай светильники божии всегда немного ослепляют нас и сама их изобильность становится для нас, если мы не остережемся, поводом для обманов зрения и заблуждений, однако тут же рядом всегда есть и очистительные средства, противоядия от ошибок, лишь бы мы умели быть внимательны. Это противоядие, или очистительное средство от темноты нашего ума, мы назовем пангармонией, или таким соразмерением лучей света, чтобы при умении соблюдать это соразмерение мы безошибочно обретали свет широко разлившийся, яркий, никакой вредоносной примесью не затуманенный, никаким запутывающим искажением не загрязненный.

24. Наконец, из всего этого, словно из различных и гармонически созвучных хоров премудрости, возникает величайшая, цельная, всеобщая гармония, в которой все вещи и каждая в отдельности пребывают в прекраснейшем согласии со всеми и с каждой, во всем и в каждом. Через три постоянных интервала примы, терции и квинты (музыканты знают, что помимо этих трех звуковых интервалов нет больше никакого гармонического созвучия) все повсеместно приходит в согласие. Понимай [в свете этих гармонических созвучий] начала, середины и концы вещей: разнородное располагается на противоположных оконечностях каждой вещи и сопрягается в середине; эта пронизывающая все в мире троица есть вечный корень вечной гармонии в вещах и в наших понятиях (равно как и в музыкальном созвучии). Все остальное, где бы, в каком бы числе и в каком бы виде ни являлось, - просто октавы; понимай так всевозможные параллелизмы и пропорции великого к малому, высокого к низкому, первого к последнему, внутреннего к внешнему, видимого к невидимому, телесного к духовному, земного к небесному, временного к вечному и т. д.¹²

¹² (В прослеживании этих "параллелизмов", основным из которых является параллелизм системы бытия, системы мысли и системы речи, заключается сущность "синкризиса", метода сопоставлений, употребляемого Коменским наряду с анализом и синтезом. Существует мнение (Kyrasek J. Didakticka uloha synkrise u Komenskeho. - Pedagogica, № 2. Praha, 1957, c. 244-253), что синкритический метод (первоисточник которого - средневековая аnаlogia entis, учение об аналогичном устройстве различных уровней бытия) приобрел у Коменского важное значение под влиянием его педагогического опыта, где сопоставления, сравнения, примеры, уподобления всегда особенно эффективны.)

Глава XIV. Рассмотрение препятствий, которые еще и теперь, по-видимому, способны помешать всеобщему просвещению, но не смогут. Здесь же - разделение последующих трудов на Пансофию, Пампедию, Панглоттию и, наконец, Панортосию

2. Громадным препятствием для великого замысла встают, во-первых, бесконечное множество и разнообразие вещей при такой тонкости и запутанности их повсеместного взаимопереплетения, что, кажется, ни один сотворенный ум не в силах все распутать; во-вторых, бесконечные занятия людей, особенно тех, кого или судьба обрекла от рождения на рабство, или бедность понудила искать кусок хлеба, так что они неспособны посвятить себя взращиванию своего ума; в-третьих, бесконечное разнообразие и смешение языков, настолько лишающее нас разумного взаимообщения, что к большинству пародов земли мы не умеем даже подступиться.

4. Попытаемся же во славу Отца светов под водительством уже обретенного нами света одолеть эти три помехи следующим образом.

Прежде всего, мировую совокупность вещей надо привести к единому, неизменному, внутренне связному порядку, причем такому прозрачному, чтобы она предстала не безмерным хаосом, а как бы стройным войском¹³, где все располагается по своим легионам, центуриям, декуриям и связано внутри себя и между собой строгими законами. Мы назовем это Пансофией, всеобщей премудростью.

¹³ (Сравнение миропорядка со строем войска идет от аристотелевского "Протрептика" (сохранился лишь во фрагментах), где из упорядоченности вселенной делается вывод о разумности ее первоначала. )

5. Потом мы попытаемся составить распорядок занятий человеческой жизни, показав, что каждый человек, едва вступая в мир, должен ради всеобщей пользы упражняться в этих занятиях, и как сделать, чтобы всякий и смог, и захотел, и сумел помимо надобностей телесной и земной жизни отдавать себя еще и тому, что служит душе и будущей жизни. Это мы назовем Пампедией, то есть всеобщим духовным воспитанием.

6. Дальше мы будем искать способ, каким можно сделать более легким изучение языков, чтобы каждый человек мог быстро и без большого труда изучить любой язык или любое произведение, и каким образом какой-то один язык можно сделать общим для всего мира. Назовем это Панглоттией, всеобщей практикой языка.

7. Наконец, мы постараемся отыскать способ такого сочетания и такого применения всего этого, чтобы, если люди пожелают возблагодарить Бога и пойти просторными путями света, всем им стало лучше. Эту часть нашего Совета мы назовем Панортосией, то есть всеобщим исправлением человеческих дел, к которому мы и стремимся всеми нашими силами.

33. Пусть читатель помнит, однако, что мы просто перечисляем здесь свои цели, намерения, надежды, а не обещаем великих плодов - тем более в самом начале дела, предпринятого пока только одними нами. Смертному человеку не дано все предусмотреть, нигде не обмануться, только советовать и не нуждаться в советах. Заведомо не удастся избежать в нашем труде множества крупных и тягостных недостатков, а то и заблуждений: ни об одном человеке, который всего лишь человек, никогда нельзя будет сказать, что он "все сделал хорошо"¹⁴. Мудрым будет поэтому уже и тот, кто поймет свои недостатки, открыто признается в своем незнании и станет искать избавления от невежества и заблуждений, как своих, так и чужих.

¹⁴ (Быт. 1, 31 ("И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма").)

Глава XV. Всеобщее духовное просвещение требует очищения всех умов и избавления их от бельма предрассудков

15. Пускай те, другие, третьи привыкли идти за авторитетами, однако всем нам надлежит от этого совершенно отучиться, тем более здесь, где мы хотим полной основательности всего. В самом деле, авторитет велит по большей части примиряться с поверхностью вещей; наоборот, чувство и разум устремляются к основаниям вещей и жаждут разобраться в них. Авторитет по большей части покрывает и облекает истину; чувство и разум ее развертывают и являют. Соответственно тот вынуждает согласие убеждениями, эти склоняют очевидностью; тот вселяет веру, эти знание; тот касается вещей, эти коренятся в вещах; тот вносит раскол в умы, деля людей на секты, эти ведут всех к средоточию истины (которая для всех одна), объединяя всех.

16. В конце концов, если даже тот или иной автор, та или иная школа, церковь, полития внушает, повелевает, соблюдает истинные (vera), добрые, полезные вещи, для меня они станут достоверными (certum), добрыми, полезными не раньше, чем я сам узнаю их на опыте ("кто не имел опытов, тот мало знает", Сир. 34, 10). Если все равно к этому придется прийти, то почему не идти прямым путем? Или если многие идут путем разрозненных опытов, различая между множеством более или менее истинных, благих, полезных вещей, то почему не идти путем единого опыта, опираясь только на максимально истинное, максимально доброе, максимально полезное (т. е. на столь истинное, доброе и полезное, что ни одному человеку не сможет показаться иным)? Пока, преследуя их в едином устремлении, мы выбираем себе этот поистине царский путь и хотим, чтобы он был свободен от всяких отклонений, отступлений и противоречий, то самым надежным будет отложить все, что служит между нами предметом сомнения, и не видеть в нем ни чего-то совершенно ложного, ни чего-то совершенно истинного, а лишь такое, что без всяких скороспелых приговоров оставлено на какое-то время в неопределенности.

20. Нет ничего проще, чем вообразить, что ты уже нашел, уже имеешь истину; к этому склонны и заблуждающиеся, потому что нам ведь всегда легко вообразить то, чего мы хотим (а всякий человек хочет не ошибаться). Но благоразумному свойственно всегда больше остерегаться, чем надеяться, так что и нам тоже, если только мы не хотим быть намеренно неблагоразумными, надо всегда остерегаться ошибки; и будет надежней даже достоверные вещи лишний раз проверить, чем принимать что бы то ни было неопределенное за достоверное. Большое несчастье - вместо прекрасных образов вещей носить в зеркале своего божественного ума их уродливые призраки.

21. Пусть каждый из нас признает, что он такой же человек, как другие. Другие могли ошибаться? А почему ты не можешь? Разве у тебя перед глазами не тот же мир, как у других людей? Разве множество, разнообразие и сложность вещей не могли в чем- то точно так же затмить твои чувства? Или, может быть, свет разума в тебе не такой, как у других? Твой ум не мог, как у других, за-плутаться и затмиться среди теней мира? А возможно, у тебя в руках другая, чем у всех, книга божественных откровений? Если так, покажи! Если нет - то и с тобой, как с другими, может случиться, что книга божия останется для тебя закрытой или не полностью открытой. Устройство чувств, способности суждения, веры (то есть наклонности, в силу которой мы соглашаемся с правдоподобным) у тебя тоже такие, как у других; если чувства, суждения, вера могут обмануть других, то неужели не могут тебя, имеющего те же органы? А если не ошибаешься ты, то и они тоже, и значит, заблуждения не существуют! Но заблуждения существуют во множестве, по твоему же собственному свидетельству. Следовательно, где-то они есть; следовательно, у подобных существ они должны иметь подобную вероятность возникновения.

22. Если так ненадежны все люди, кто рискнет доверять хотя бы самому себе, не то что другим? Явно сомнительны нам те, кто строит себе науку, религию, политик) не из истины вещей, а из своих и чужих фантазий; но точно так же и мы подозрительны для других. (...)

23. А если мы сомнительны друг для друга, то будем остерегаться. Кого? Сначала самих же себя: как бы наши помыслы не оказались такими, какие они у большинства смертных, - очень похожими на сон, несуществующими видениями, которые заманивают, не насыщая.

24. С другой стороны, если благоразумный остерегается самого себя, то пусть он остерегается и других. Кого именно? Всех. Ведь все - люди, то есть шаткость и ненадежность. "Все мы блуждали как овцы", - восклицает пророк. Поэтому, когда человек идет за человеком, овца идет за овцой: блуждающий за блуждающим. Только Бог не блуждает, потому что, будучи вездесущим и всеведущим, не может. Только за Богом следовать туда, где он опережает нас своими делами, словами и знамениями, есть надежное предприятие.

41. Итак, показывая пример другим, я перед лицом Бога торжественно обещаю не привносить никаких предвзятых мнений и все выводить из общезначимых первоначал, чтобы все предлагаемое нами было свободно от малейшего пристрастия к каким бы то ни было народности, религиозной секте, языку, партии. Как математики рассматривают отделенные от тел фигуры, так я, рассматривая как расстройство, так и исправление человеческих дел, буду сторониться всякого духа розни. (...)

42. Последнее мое условие - считать слова мудрого мужа Людовика Вивеса¹⁵ о том, как надо вести рассмотрение в естественной философии, обращенными ко всем нам в этом нашем труде: "Здесь совершенно не нужно диспутов, а только спокойное созерцание; если что недостаточно ясно, требуется не спор, а еще более тщательное рассмотрение". (...)

¹⁵ (О Хуане Луисе Вивесе см. "Предвестник всеобщей мудрости", примеч. 25 и 33. Коменский восторженно говорит о нем, например, в предисловии к "Синопсису преображенной в божественном свете естественной философии".)

Всеобщего совета об исправлении дел человеческих