Письма к И. В. Бертенсону

с. Вишня, 1880 г., декабря 27

Впервые опубликованы в журнале "Русская школа", 1896, № 1, 2. Письма адресованы первому биографу Н. И. Пирогова Иосифу Васильевичу Бертенсону (1833 - 1895), почетному лейб-медику, редактору "Вестника Общества попечения о раненых и больных воинах", автору многих работ по вопросам общественной санитарии и гигиены. И. В. Бертенсон был знаком с Н. И. Пироговым со времен франко-прусской (1870) и русско-турецкой (1877 - 1878) войн. Эти письма послужили материалом для трех биографических статей о Н. И. Пирогове, опубликованных в журнале "Русская старина" (1881, № 3; 1882, № 12; 1885, № 1). Содержание писем существенно дополняет биографические данные "Дневника старого врача", не законченного Н. И. Пироговым.

Хотя, многоуважаемый Иосиф Васильевич, я и не помню, чтобы когда-либо намекал о недостаточности моего содержания, как это пишет вам наипочтеннейший Евгений Венцеславич (Пеликан)¹ от доброты своей прекрасной души; но, действительно, было время, когда мне казалось, что я имел некоторое право на прибавку к моей пенсии в 1800 руб.; это было именно тогда, когда неудобозабываемый граф Толстой² на мой скромный вопрос, желал ли он, чтобы я продолжал данные мне поручения по университетским делам, исполнял и далее, ответил мне чрез г. Делянова³, что, по представлению его, графа Толстого, государю императору, я УВОЛЬНЯЮСЬ и получавшееся мною содержание от Министерства народного просвещения затем прекращается; между тем я получал от Министерства народного просвещения содержание по двум Должностям, а в ответе графа Толстого упоминалось только об увольнении от одной, именно от поручений, данных мне министром Головкиным⁴ по университетским делам, а не от должности члена Учебного комитета, и мне выслали свидетельство от Министерства народного просвещения на мою старую- пенсию от Медико-хирургической академии, в котором сказано, что я состою при Министерстве народного просвещения; так это свидетельство и теперь у меня в руках и я его ежегодно обязан представлять в местное казначейство для получения пенсии, не увеличенной ни на грош после того, как я был на службе в Министерстве народного просвещения почти 10 лет, да и теперь считаюсь якобы состоящим при нем. Мне кажется, я имел некоторое юридическое право требовать от Министерства народного просвещения разъяснения о моем положении в отношениях к нему; я не в отставке, мой формулярный список находится в этом же министерстве, имею от него свидетельство, что же я такое? Но после такого неблаговидного поступка со мною графа Толстого я предпочел поступить как тот итальянский монах, который, уходя из протестантской Германии, взошел на пригорок, спустил штаны и изрек: "aspice denudatas, barbara terra, nates"⁵. Сверх весьма неучтивого отношения ко мне со стороны классического графа, которому humaniora не пошло впрок и не сделало его гуманным, нерасположение его ко мне завершилось еще и тем, что и другое дело, а именно представление меня к аренде Головкиным, высочайше утвержденное и переданное Министерству государственных имуществ, кануло ко дну. Во всем сказанном Вы можете убедиться документально, если потрудитесь посмотреть на бумаги, которые я пересылаю моему сыну в Петербург с поручением сообщить Вам их содержание; может быть, это будет для Вас небезынтересно.

¹ (Пеликан, Евгений Венцеславович (1824 - 1884) - профессор С.-Петербургской медико-хирургической академии.)

² (Толстой, Дмитрий Андреевич (1823 - 1889) - граф, русский гос. деятель, реакционер. В 1865 - 1880 гг. - обер-прокурор синода, в 1866 - 1880 гг. - министр народного просвещения. С 1882 г. - министр внутренних дел, шеф жандармов.)

³ (Делянов, Иван Давыдович (1818 - 1897) - граф, русский гос. деятель, попечитель Петербургского учебного округа (в начале 60-х гг.), товарищ министра народного просвещения и министр народного просвещения (1882 - 1897).)

⁴ (Головнин, Александр Васильевич (1821 -1886) - русский гос. деятель, министр народного просвещения (с 1861 по 1866 г.), член кружка вел. кн. Константина Николаевича по преобразованию морского ведомства и Министерства народного просвещения.)

⁵ (Полюбуйся, вражеская земля, на обнаженные ягодицы!)

Я дал поручение сыну (Владимиру Николаевичу) зайти к Вам¹. Если вся эта проделка графа Толстого еще несколько интересует меня, то только потому, что она некогда была обидна для моего самолюбия; в средствах же к жизни я, благодаря бога, не нуждался. Обидно и не для одного самолюбия то, что личность, обязанная своим высоким положением только одному несчастному случаю, имела право сильного унизить и заподозрить пред главой государства достоинства человека, бескорыстно посвящавшего всю жизнь бескорыстному служению истине и отечеству. Я верю в Nemesis, хотя еще более верую в божие правосудие; враги мои, ненавидевшие меня только за то, что не был уступчив, вел не по-ихнему, сошли со сцены, не оставив после себя ничего, кроме нелестных для их памяти воспоминаний и упреков.

¹ (Я заблагорассудил послать Вам самим бумаги от Министерства народного просвещения, чтобы Вас не беспокоить посещением моего сына. Будьте так добры и перешлите прямо ко мне эти документы, когда они Вам не нужны будут.)

Но довольно; я употребляю assa foetida только в клистирах.

Что же Вам написать из моей автобиографии, которую пишу только для себя и моего семейства на память. Вот вам название глав из этой автобиографии: Вступление в Московский университет студентом-ребенком 14 лет в 1824 - 1825 гг.: я студент не в нынешнем вкусе и не по последней моде. Вступление в профессорский институт в 1827 - 1828 гг. лекарем 17 лет. Защищение докторской диссертации в 1833 г., после 5-летнего пребывания не по своей вине в Дерпте; послан был туда только на 2 года с тем, чтобы приготовиться для отправления за границу; но французская же июльская революция замедлила это отправление на 3 года, из них 2 зачислены в службу.

Пребывание в Берлине и Геттингене 2 года. Во время возвращения в Россию опасная болезнь на пути, в Риге, и в то время как я лежал больной в рижском военном госпитале, Иноземцев¹ мой товарищ, был избран гр. Строгановым (опять граф)², профессором хирургии в Москву, а я, москвич, остался на бобах и на госпитальной койке.

¹ (Иноземцев, Федор Иванович (1802 - 1869) - русский врач и общественный деятель, профессор Московского университета, товарищ Н. И. Пирогова по Дерптскому профессорскому институту.)

² (Строганов, Сергей Григорьевич (1794 - 1882) - граф, русский гос. деятель, попечитель Московского учебного округа (1835 - 1847).)

Нежданно и негаданно вдруг предложение бывшего ректора Дерптского университета и моего учителя Мойера¹ занять его кафедру в Дерпте, но не без оппозиции со стороны других факультетов, и особенно теологического. Итак, случай, болезнь, выводит на новое поприще, 5 лет профессуры, требовавшей ежедневно 8 ч занятий в клинике, аудитории и анатомическом театре со слушателями. В это время изданы: 1) Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций, на латинском и немецком языках, с атласом in folio²; 2) Анналы хирургической клиники за 1836 - 1837 гг.; 3) Клинические анналы за 1837 - 1838гг.; 4) Монография о разрезах ахиллесова сухожилия. 1840 - Академическая Демидовская премия за хирургическую анатомию фасций и артерий.

¹ (Мойер, Иван Филиппович (1786 - 1858) - профессор хирургии Дерптского университета, один из руководителей профессорского института при Дерптском университете в 1828 - 1832 гг., учитель и наставник Н. И. Пирогова. Содействовал его избранию профессором на кафедру хирургии в Дерптском университете (1836), уступив свое место.)

² (in folio (лат.) - формат в пол-листа.)

В 1840 г. вручаю Клейнмихелю, назначенному тогда попечителем (Петерб. мед.-хир. академии), [проект] об учреждении в России госпитальных классов для оканчивающих курс и молодых врачей. Проект принят, утвержден, и я вызван занять в академии кафедру госпитальной хирургии при 2-м военно-сухопутном госпитале и должность старшего врача хирургического отделения этого госпиталя с правом принимать в него и грудных больных. С тех пор постепенно начали организовываться госпитальные клиники и в русских университетах. Проекты этой организации и выбор лиц составлялись в Комитете при Министерстве народного просвещения Уварова (тогда еще не графа), в члены которого, т. е. Комитета, я был приглашен вместе с проф. Зейдлицем и д-ми Спасским и Раухом, под председательством М. А. Маркуса. Это было в 41-м г. и в то же время я был избран членом Медицинского совета (может быть, в 42-м г. не помню). В течение 5 лет издал: 5) 6 выпусков прикладной анатомии с атласом in folio; издание вследствие банкротства книгопродавца Ольхина не кончено; 6) Атлас анатомии для судебных врачей по поручению Министерства внутренних дел. В то же время я принял на себя читать на трупах курс патологической анатомии и в течение 14 лет вел протоколы 11 000 вскрытий трупов.

В 1845 г. я внес проект в конференцию мед.-хир. академии об учреждении Анатомического института, который, несмотря на жестокую оппозицию черниговцев, был утвержден попечителем Веймарном, и я в 1846 г. отправился за границу от академии для приискания ученого прозектора и для ознакомления с устройством заграничных анатомических институтов. Да, я и забыл упомянуть выше, что я был отправлен в Париж в 1837 г. Дерптским университетом (что в то время было редкостью) и вывез оттуда весьма лестное обо мне мнение Вельпо, с которым сблизился чрез мою хирургическую анатомию фасций и артерий. Пребывание же мое за границе в 46-м г. доставило академии лицо в виде молодого прозектора, рекомендованного мне проф. Гиртлем¹ и сильно меня заинтересовавшего своими прекрасными работами. Это был Грубер², выбором которого академия по справедливости может гордиться, так же точно, как и я сам. В 1847 г. было в первый раз в России применение эфиризации (эфирование) при операциях, делаемых мною в С.-Петербургских госпиталях: Обуховском, Петропавловском, Марии Магдалины и Детской, консультантом которых я бесплатно служил почти 14 лет.

¹ (Гиртль, Иосиф (1811 - 1894) - австрийский анатом.)

² (Грубер, Венцеслав Леопольдович (1814 - 1890) - русский анатом, профессор Медико-хирургической академии.)

Опыты над животными, потом над людьми привели меня в первый раз к применению эфирования per rectum; результаты моих наблюдений я изложил в изданных мною в 1847 г. на французском языке Etherisation par le rectum¹. Едва я кончил эту работу, как тогдашний директор Военно-медиц. департамента В. В. Пеликан² (расположением ко мне и дружбой которого я всегда дорожил) предложил мне отправиться по высочайшему повелению на Кавказ и испробовать анестезирование на поле сражения. В июле 1847 г. я, весьма благосклонно принятый князем Воронцовым и начальником штаба Коцебу, участвовал при осаде крепостного аула Салты; осада продолжалась целых 6 недель, были постоянно ночные вылазки, подкопы, штурмовали также одну часть аула; все это доставило несколько сотен раненых, и тогда у всех, требовавших операционного пособия, я употреблял эфирование моим прибором per os и per rectum³ в первый раз на поле сражения. И в первый же раз употреблена была мною неподвижная крахмальная повязка на поле сражения в сложных переломах конечностей. Статистика была ведена весьма аккуратно сопровождавшим меня ассистентом, д-м Неммертом (теперь покойным). Осмотрев на Кавказе и на юге России по поручению военного ведомства почти все военные госпитали (более 100), я возвратился зимой к новому, 1848 г. в полном неведении о чреватости его событиями и занялся изданием моего "Отчета о медицинском путешествии на Кавказ", с атласом, статистикой всех произведенных с анестезированием операций и моими исследованиями на живых и на трупах различных свойств огнестрельных ран; книга эта была переведена и на русский язык в журнале М.-х. академии. Уже при поездке моей по Кавказу я встречал на пути холеру, сильно свирепствовавшую в станицах и в войске; по возвращении в С.-Петербург она летом 1848 г. не замедлила и здесь явиться. Я организовал в моей госпитальной клинике особое отделение для одних только больных настоящей азиатской холерой и в течение 6 недель в моем отделении и других госпиталях сделал 800 вскрытий холерных; результаты этих наблюдений изложены в моей книге "Патологическая анатомия азиатской холеры", с атласом in folio, на русском и французском языках.

¹ (etherisetion par le rectum (фр.) - наркоз эфиром через прямую кишку.)

² (Пеликан, Венцеслав Венцеславович (1790 - 1873) - президент Медико-хирургической академии в 1851 - 1856 гг., с 1865 г.- председатель Медицинского совета министерства внутренних дел.)

³ (per os u per rectum (лат.) - через рот и через прямую кишку.)

Моя прикладная анатомия и патологическая анатомия холеры были удостоены большой Демидовской премии от Академии наук. С 1849 по 1852 г., сверх моих обыкновенных занятий по госпитальной клинике, патологической анатомии, Анатомического института (директором которого я был назначен) и по консультациям в 5 гражданских госпиталях (Обуховской, Марии Магдалины, Петропавловской, Детской и Максимилиановской лечебниц), я трудился над моими анналами госпитальной клиники и изданием книги на немецком "О счастье в хирургии". В анналах я описал мою операцию остеотомичной ампутации в суставе ноги. Восточная война (1851 - 1852) застала меня в этой работе, и я принялся за приспособление моей неподвижной гипсовой повязки на поле сражения, узнав из опыта при осаде Салты различные невыгоды крахмальной повязки Сетена в полевой хирургической практике; зашедши однажды к скульптору, я познакомился с гипсованием холста и тотчас же приложил его к наложению неподвижных и схемных гипсовых повязок, испытал их в госпиталях в различных видах и, достаточно убедившись в их удобствах, описал в одном томе анналов мою гипсовую повязку, а потом описал ее и в особой брошюре "Неподвижные гипсовые повязки". В этот же период времени я начал издавать выпусками мой большой атлас с текстом на иждивение академии под именем "Топографо-анатомической атлас разрезов на человеческих трупах".

Между тем настал 1853 г., потом война перенеслась с Дуная под Севастополь; я предложил себя к услугам при осаде и получил не без труда разрешение отправиться в Крым. Великая княгиня Елена Павловна¹ много содействовала моему отправлению под Севастополь, поручила мне руководить занятиями организованной ею тогда Крестовоздвиженской общиной сестер; впоследствии такое же поручение руководить занятиями сердолюбивых вдов дано было мне и по воле государыни императрицы Александры Федоровны, сверх этого, великая княгиня Елена Павловна предоставила мне сформировать небольшую корпорацию врачей-хирургов на ее иждивение, с тем, чтобы они находились в непосредственном моем заведовании и никуда не назначались военным ведомством без моего согласия; д-ра Каде, Обер-миллер, Хлебников, Беккерс, Тарасов, а впоследствии и С. П. Боткин² (при второй моей поездке в Крым) принадлежали к этой категории врачей.

¹ (Елена Павловна (1806 - 1873) - великая княгиня, дочь Вюртембергского принца Павла, жена великого князя Михаила Павловича. Известная участница подготовки буржуазных реформ 60-х гг.)

² (Боткин, Сергей Петрович (1833 - 1889) - русский врач-терапевт, ученый и крупный общественный деятель.)

Имея 6 месяцев, с октября по июнь, в заведовании моем перевязочный главный пункт в Дворянском собрании, госпитальные бараки на Северной стороне и госпитали в Николаевской батарее и в 5 частных домах Севастополя, я устал до крайности, а главное, до глубины души расстроенный госпитальной тогда неурядицей и самыми вопиющими злоупотреблениями администраций, я возвратился в Петербург, полагая чем-нибудь способствовать перемене военно-врачебного дела в Севастополе к лучшему. Я успел только выхлопотать для себя новую командировку в Севастополь с вновь набранными мною врачами, в числе которых был и С. П. Боткин, рекомендованный мне его товарищем по Университету Беккерсом и только что окончивший курс.

Мы приехали уже после падения Южной стороны Севастополя, расположились на Северной стороне, застав там еще несколько тысяч раненых и больных, которых перевязали и отправили в Симферополь; здесь я получил в заведование вновь выстроенные бараки; врачи, состоявшие при мне, и сестры были распределены по палатам, и между ними С. П. Боткину я предоставил тифозное отделение. Пробыв в Симферополе от октября до декабря 1855 г., я отправился в путь и осмотрел до 70 госпиталей Перекопа, Херсона, Екатеринослава, Харькова и пр., переполненных дизентеричными, тифозными ранеными и множеством больных, отморозивших себе ноги во время транспортов в открытых санях при 20° мороза. Тяжелое, страшное то было время, его нельзя забыть до конца жизни.

Возвратясь в 1856 г. в С.-Петербург, я принялся оканчивать мой анатомический атлас и напал на мысль вместе с разрезами замороженных трупов пластинками в трех направлениях представить первые опыты скульптурной анатомии; для этого я придумал обнажать разные (особенно подвижные) органы в нормальном их положении на замороженных трупах, работая чрез оледеневшие ткани долотом и молотком; вышли превосходные препараты, чрезвычайно поучительные для врачей: положение многих органов (сердца, желудка, кишок) оказалось вовсе не таким, как оно представляется обыкновенно при вскрытиях, когда от давления воздуха и нарушения целости герметически закрытых полостей это положение изменяется до крайности. И в Германии, и во Франции пробовали, потом подражать мне, но я смело могу утверждать, что никто еще не представил такого полного изображения нормального положения органов, как я; атлас мой разошелся по библиотекам европейских университетов, и теперь его нет более у книгопродавцев.

В это время (1855 - 1856) у нас принялись заниматься вопросом о воспитании; все убедились, что по прежнему шаблону нельзя воспитывать, если общество и государство желают иметь людей, а не обезьян и кукол; у меня также вырастали сыновья; знакомый из 20-летнего опыта с воспитанием студентов, бывших моими учениками, и зная его вопиющие недостатки, я под влиянием общего в то время настроения написал "Вопросы о жизни", пропущенные цензурой только потому, что они печатались с разрешения великого князя Константина Николаевича в "Морском сборнике". Резкое выражение, глубокое убеждение в нелепости тогда всеобщего почти сословно-специального воспитания и страшный разлад между школой и жизнью произвели сильное впечатление; это, может быть, не вполне забыто и теперь, когда так легко забывается все прошедшее. Министр народного просвещения Норов под влиянием этого впечатления, как он сам мне писал о том, пригласил меня занять место попечителя Одесского учебного округа; решившись оставить службу в М.-х. академии, я принял это предложение под условием, чтобы программа моих действий была принята министерством; дано было полное согласие, и вот с 1857 г.¹ начинается моя научно-педагогическая деятельность.

¹ (Н. И. Пирогов ошибся в дате. Он был назначен попечителем Одесского учебного округа в сентябре 1856 г.)

Первым делом моим было настоять на преобразовании Одесского лицея в университет; я в том же году, после совещания с профессорами, послал проект об учреждении университета; препятствие к утверждению его вышло из Министерства финансов, не дозволявшего увеличить для существования университета вывозную пошлину на пшеницу с портов Черного и Азовского морей; тем не менее, проект мой остался неотвергнутым и впоследствии осуществился в другом виде и при других средствах, без медицинского факультета, однако же, мною предложенного для всего южного и южно-восточного края. Вскоре, как я и предвидел в объяснениях моих с министром, начались столкновения моих убеждений со взглядами других властей за свободу мысли и слова в делах научных и общественных; случилась и перемена министра, мне предложено было другое место, попечителя Киевского округа в самое критическое время, в начале развития польского восстания. В Киеве выпали на мою долю новые трудности и столкновения. Я отстаивал мой коренной принцип, по которому попечитель обязан оказывать на учащих и учащихся одно лишь нравственное влияние и быть охранителем закона в университете, другие же власти желали навязать мне тайно-полицейский надзор, т. е. именно ослабить мое нравственное значение в глазах учащих и учащихся; не помогли ни протесты, основанные на явных, доказывающих вред навязываемых мне функций, фактах, ни то, что в течение моего 2-летнего управления, несмотря на возбужденное состояние умов, не было ни одной серьезной студенческой демонстрации, беспрестанно случавшихся тогда в других университетах. Тщетно я представлял, что, взяв на себя несвойственную своему призванию роль полицейского соглядатая, попечитель лишил бы себя возможности действовать в случае надобности энергически нравственным своим влиянием на среду людей, наиболее подвластных этому влиянию, и должен бы был прибегать к силе. Наконец, клевете удалось очернить меня, где следует, и я должен был оставить мой пост, несмотря на мою решимость и уверенность удержать необдуманный порыв учащейся молодежи в взволнованном политическими интригами крае. Я уехал в мое имение и принял выбор в мировые посредники, но через год новый министр народного просвещения Головнин предложил мне отправиться за границу и руководить вновь учрежденным профессорским институтом. Я принял это назначение с условием, по которому я должен был иметь влияние на выбор лиц и на организацию всего учреждения; к сожалению, когда я уже распорядился моими делами так, что отказ для меня сделался невозможным, я получил инструкцию, не заключавшую в себе моего главного условия; делать было нечего; приехав за границу, я вошел в сношения со многими профессорами, от которых узнавал о занятиях молодых ученых, присланных по выбору большей частью Департаментом народного просвещения и некоторых университетов, и делал, что мог для сообщения точных сведений министерству о ходе дела. Но мне оставалось довольно времени, чтобы принять предложение одного лейпцигского издателя-книгопродавца, и я принялся за разработку собранного мною при осаде Севастополя материала. Это было в 1863 г.; в Германии приготовились к Голштинской войне, и книга моя "Основы общей военно-полевой хирургии", напечатанная (на нем. яз.) в Лейпциге в 1861 - 1864 гг., пошла в ход. В ней я изложил мой взгляд на госпитали, медицинскую администрацию, перевязочные пункты и лечение ран. Предложенная мной система рассеяния раненых и энергический протест против зла, наносимого раненым госпиталями, произвели глубокое впечатление. В этой же книге уже излагался идеал Общества Красного Креста прежде, чем оно осуществилось на деле, - не осуществившийся еще и до сих пор - это нейтралитет врачей обеих воюющих сторон; противогнилостное лечение ран, тогда еще мало занимавшее умы врачей, я описал так, как его употреблял с различным успехом в течение 10 лет в госпитальной практике, в которой ввел ирригацию ран, заменив губки чайниками с водой, изгнав все цераты, мази и липкие пластыри, и ввел в употребление только одни противогнилостные растворы; старался изгнать и корпию, но скудные средства тогдашней госпитальной практики не дозволяли мне разнообразить мои испытания.

Наконец, моя неподвижная гипсовая повязка описана была мной с ее различными применениями к лечению ран в военно-полевой практике. Я был одним из первых в начале 50-х годов и потом в 63 годах, (в моих клинических анналах и в "Основах военно-полевой хирургии"), восставший против господствующей в то время доктрины о травматической пиэмии; доктрина эта объясняла происхождение пиэмии механической теорией засорения сосудов кусками размягченных тромбов; я же утверждал, основываясь на массе наблюдений, что пиэмия - этот бич госпитальной хирургии с разными ее спутниками (острогнойным отеком, злокачественной рожей, дифтеритом, раком и т. п.) - есть процесс брожения, развивающийся из вошедших в кровь или образовавшихся в крови ферментов, и желал госпиталям своего Пастера для точнейшего исследования этих ферментов. Блестящие успехи антисептического лечения ран и листеровой повязки подтвердили, как нельзя лучше, мое учение. После издания моих "Основ" я получил предложение и от нашего военно-медицинского ведомства, через директора департамента Цыцурина, заняться изданием руководства на русском языке. 1864 - 1865 годы я и посвятил дальнейшей разработке скопившегося у меня материала. Результатом была моя "Военно-полевая хирургия", в 2 частях, купленная у меня военным гражданским и морским военным ведомствами. В 1866 г. я возвратился в Россию, получив от бывшего министра народного просвещения Головкина приглашение посетить все русские университеты, преимущественно медицинские факультеты и представить результаты моего осмотра; но при перемене министерства я был уволен от исполнения данных мне поручений и поселился в моем имении. Занимаясь с тех пор хозяйством и практикой, я в течение последних 14 лет исполнил и еще два немаловажных поручения, которыми почтило меня, по воле в бозе почившей государыни императрицы. Главное управление Общества Красного Креста. Это были две экспедиции: одна в 1870 г. - для обзора военных госпиталей во время франко-прусской войны и в 1877 г. - экспедиция в Болгарию во время нашей последней восточной войны. Результаты моих наблюдений в области военно-полевой медицины и военно-медицинской администрации в эти две войны я сообщил в моем отчете (изданном в 1871 г.), выведенном из осмотра 70 военных госпиталей Германии, Эльзас-Лотарингии, и в моей книге "Военно-врачебное дело и частная помощь на театре войны в Болгарии и в тылу действующей армии 1877 - 1878 года". В заключение приведу в общих чертах начала, руководившие меня в двух областях моих занятий и обязанностей. В медицине я, как врач и начальник, с первого же моего вступления на учебно-практическое поприще поставил в основание анатомию и физиологию в то время, когда это направление - теперь уже общее - было еще ново, не всеми признано и даже многими значительными авторитетами (как, например, в то время в Германии Рустом, Греффе-отцом и Диффенбахом) вовсе, и даже для хирургии, отрицаемо. Мой первый авторский труд - докторская диссертация "Num vinctura aortae"¹ (я работал над ней с 29 по 33 г.) была основана единственно на анатомических исследованиях и вивисекциях над животными. По новости метода исследования она не осталась незамеченной и была переведена на немецкий язык в знаменитом тогда хирургическом журнале Греффе и Вальтера.

¹ (num vinctura aortae (лат.) - относительно повреждения аорты.)

Мои анатомо-хирургические труды, изданные на латинском и немецком языках в то время, когда в Германии только один Лангенбек-старший был анатомом и хирургом вместе, не могли не обратить на себя внимания. Мои работы показали в первый раз с точностью и наглядно отношения фасции к артериальным стволам и указали на способы, наиболее удобные и точные к производству операции над артериальными стволами. Разрезы замороженных в различных положениях членов и полостей вместе с анатомической скульптурой дали способ определить с точностью, невозможной при обыкновенном способе исследования, нормальное анатомическое положение и взаимное отношение различных органов и суставов.

Мои анатомо-физиологические исследования перерезанных под кожей сухожилий, произведенные над животными, едва ли не в первый раз после забытых предположений Гунтера показали важное значение кровяного тромба и его способность к организации и к восстановлению нарушенной целости тканей.

В моих "Анналах хирургической клиники" я объявил во всеуслышание, что главное достоинство клиничного учителя состоит в откровенности и чистосердечии, требующих от него признания сделанных ошибок и промахов пред самими учениками, и в первых моих клинических анналах я дал пример этой откровенности, раскрыв все сделанные мною ошибки; критика, - конечно, нетрудная, - появившаяся в немецких журналах тотчас по появлении моей книги на свет, показала, что я вложил перст в раны многих клиничных учителей.

В книге "О счастье в хирургии" я указал многочисленными примерами из практики, на чем должно основывать это счастье и в чем искать его. В моих новых клиничных анналах, появившихся на свет через 14 лет после первых, я изобразил наглядно всю жестокость той борьбы, которую ведет хирург в госпитале с заразами и миазмами, и указал в первый раз на существование госпитальной конституции, особенной и своеобразной почти для каждого госпиталя. Анестезирование на поле битвы было в первый раз испытано мною, и тогда как многие врачи колебались употреблять его в голштинской первой и во второй войнах, мы в огромных размерах и почти без исключения анестезировали наших раненых при осаде Севастополя.

Неподвижная повязка, неизвестная или совсем забытая германскими, французскими и английскими хирургами, в 1849 - 1855 гг. введена была мной в виде моей гипсовой повязки в первый раз в военно-полевую практику и в 1870 г. была уже почти во всеобщем употреблении в германских военных госпиталях, хотя и вовсе не в том разнообразном ее применении, которое она находит в моих руках. Мой взгляд, основанный на горьком опыте о госпитальных заразах, изолировании, госпитальном карантине и необходимости рассеяния тяжело раненных, высказан уже 30 лет тому назад и, энергично подтвержденный мной за 16 лет, разделяется теперь почти всеми. Этот взгляд, по моему мнению, еще более утвержден, чем ослаблен, и введением листеровой повязки в хирургическую практику.

Неподвижность поврежденной части самой раны, антисептические средства при лечении раны, тщательная забота о свободном выходе ферментов, ее заражающих, и методичное давление, с возбуждением местной испарины в поврежденной части, - вот главные основы, по моему мнению, благотворного действия листеровой повязки, были не раз уже давно испытаны мной в госпитальной практике, и если они не дали таких блестящих результатов, как эта повязка, то причиной тому было несовершенство техники и недостаток в приспособлении удобного материала.

Открытое лечение ран, известное мне давно из опытов над животными, я также испытывал при больших пластических операциях, и при резекции суставов и костей, и при миотомиях и ущемленных грыжах и потому нисколько не удивляюсь результатам, заставившим о себе так много спорить современных хирургов.

Моя остеопластическая операция, введенная теперь почти повсеместно в хирургическую практику, сначала была предметом недоумения и недоразумения всех сомнений и ложных слухов; так было и с предложенной мной системой рассеяния раненых, подавшей повод к ложному ее применению в нашей недавней восточной войне; надеюсь, что впоследствии, лучше понятая, она примется и в нашем отечестве с тем же успехом, которым она пользовалась во франко-прусской войне в Германии.

В моей педагогической деятельности я преимущественно заботился о соглашении школы с жизнью, о свободе научного расследования, о возбуждении в учащих и учащихся уважения к человеческому достоинству и истине.

В моих "Вопросах жизни", в статьях "Чего мы желаем?", в моих циркулярах Киевского учебного округа и в "Университетском вопросе", опубликованных мной в течение моей деятельности в звании попечителя, я изложил мои взгляды на образ действий и средства к достижению предположенной цели, и я уверен, что немалая часть тогдашних, близких ко мне педагогов и учеников засвидетельствует о последовательном проведении этого направления моих начал. Воскресные школы, в первый раз в России учрежденные мной в Киеве, введенный мной суд чести в высших классах гимназий под председательством директоров и наставников и мой регламент о наказаниях были предметом клеветы, ложных слухов и кривотолков; регламент наказаний, по моему мнению, был крайне необходим между учителями, директорами, инспекторами и учениками, когда без разбора почти никогда проступки учеников не соответствовали наказаниям, определяемым инспекторами и педагогическими советами. Все эти три учреждения не пережили меня, но, несмотря на одногодичное свое существование, принесли несомненную пользу. Воскресные школы, быстро распространившиеся и предоставленные в столицах на произвол общества, были закрыты именно поэтому, дав приют нелепой политической пропаганде, тогда как мною они назначались, за неимением других народных школ, к благому воздействию учебного ведомства на праздное народонаселение. Суд чести был оклеветан перед высшим правительством, как какой-то варварский самосуд, тогда как он именно уничтожил существовавший в крае самосуд между учениками высших классов и служил к развитию истинных понятий о достоинстве и чести между учащимися. Регламент наказаний, осмеянный нуждающимися в вспомоществовании литераторами, в один год понизил огромную цифру телесных и других тяжких наказаний на 90%, прекратив произвол директоров и инспекторов.

Я, как врач, обратил главное внимание, во время моего попечительства, наставников на различную индивидуальность учеников. Я настаивал преимущественно на том, чтобы они следили за индивидуальным внутренним бытом учеников, их склонностями и их пороками, из которых такие, как онанизм, были распространены и в наших, и в духовных училищах (на что я не раз обращал внимание и высшего духовенства). Я твердо был убежден, что Уважение и любовь к святому, высокому и прекрасному не могут быть иначе развиты в душе ребенка, как следя за развитием его индивидуального быта, его восприимчивости и склонностью к этим чувствам. Притворство и поддельность, так легко усваиваемые детьми при одном внешнем надзоре за школьным порядком и дисциплиной, не могли быть иначе искоренены, как откровенным и более свободным обращением с ними наставников, следящих за их индивидуальностью, и я настаивал, чтобы они следили не столько за соблюдением внешнего порядка, сколько приучали бы детей к откровенности, устраняя все, что приучает их к притворству.

В моей статье "Быть и казаться" я указывал и родителям на вредное влияние детских театров, балов и т. п., развивающих в детях поддельность, тщеславие и мишурность.

При моих взглядах на воспитание я главную надежду возлагал не на надзирателей и воспитателей ex officio¹, а на самих наставников, т. е. на знание и науку. Я полагал, что наука в руках дельного учителя есть единственное мощное средство в школах и к нравственному образованию. Дельный учитель в классе и при уроках всего лучше может узнать индивидуальные склонности ученика, его восприимчивость к высокому и прекрасному, его внимательность, развить которую есть главная задача учителя. Я не отдавал (предпочтения) в этом отношении, для меня самом главном в школьном деле, ни классицизму, ни реализму; для меня оба направления были одинаково пригодны для достижения поставленной мной цели, лишь бы ни то, ни другое не вводилось в школы с задней мыслью; опыт доказал, что не раз менявшееся у нас направление, не раз классицизм, заменявшийся реальным направлением, и реальное - классицизмом, не оправдало надежд, и, как я полагаю, именно потому, что эти перемены делались с задней мыслью воздействия на будущий образ мыслей и влечений" учащихся, как будто бы один род знаний может оказать более или менее вредное влияние на будущие убеждения и действия учившихся. Всякий род знаний может быть и вреден, и полезен, смотря по употреблению и применению к жизни, которое из него делают впоследствии; говорили, что классицизм будто бы возбудил первую французскую революцию; теперь утверждают, что естественные науки развили нигилизм, между тем наука и знание в отношении ко вреду и пользе безразличны, различны только условия жизни, склоняющие людей к тем или другим знаниям, в, ту или другую сторону.

¹ (ex officio (лат.) - по обязанности.)

Вот в главных чертах обзор моей 50-летней деятельности на двух поприщах. Согласно с вашим желанием я сообщил его для того, что знающим меня лично, может быть, интересно прочесть его (сам же я, написав его, не читал и потому прошу поправить вкравшиеся ошибки); для знающих же меня только по слухам он даст более точное понятие о том, что я делал, как думал и чего не сделал; наконец, каждый, прочитав его, может рассудить по-своему: заслуживает ли моя биография быть внесенной в историю науки и культуры моего отечества. Сообщенные вам документы, доказывающие, что культ произвола и интриги не чужд представителям научной и нравственной истины, которыми должны бы быть министры народного просвещения, я прошу возвратить опять мне, сообщив их, если желаете, и Евг. Венц. Пеликану, а ему засвидетельствуйте от меня мою искреннюю благодарность за добрую память обо мне.

Н. Пирогов

с. Вишня. 1881 г., Января 13

Милостивый государь Иосиф Васильевич!

Я выслал вам, как вы знаете, мои служебные документы по инициативе Евг. В. Пеликана, в доказательство, что я имел давно (не скажу нравственное) юридическое право на арендную пенсию, не имея никакого намерения употреблять их в виде улики или основывать на них какие-либо претензии.

Только инициатива сверху, проведенная сильной рукой, могла бы еще на основании этих документов восстановить юридическую правду; но, как вы справедливо заметили, болезнь будет для Евг. В. препятствием привести его инициативу к исполнению. В таком случае мои документы ни к чему вам служить не будут; сделав из них, если найдете для себя интересным, извлечение, перешлите их, пожалуйста, поскорее мне в ящик, под спуд, из которого они не выходили 15 лет. Отложив их в 66-м году в сторону, я махнул спокойно головой на произвол, сказав себе: насильно мил не будешь, и, ей богу, никогда не роптал.

Что касается до других бумаг, то, во-первых, да будет известно всем, кому о том ведать надлежит, что мой лекарский юбилей уже прошел, докторский еще не наступил, служебный же действительно наступит, судя по хранящемуся у меня документу от военного ведомства, в 1881 г., так (как) с 1831 по 1833 г. я обретался в Дерпте в числе учащихся не по моей вине, а по причине французской и польской революций.

Послужной мой список еще находится в Министерстве народного просвещения или бог знает где, но не у меня. Я не служу, без отставки, которую не получил. Главные черты моей автобиографии (которую пишу для себя только и для моей семьи) я вам сообщил только для того, чтобы зажать изложенными там фактами рот другим незнакомцам, если бы они вздумали что-либо сообщать обо мне непутное и шиворот-навыворот. Сохраните их на память для справок, в случае надобности и употребляйте их, не ссылаясь на них. Наконец, не забудьте, что Сабуров¹ не Лорис.

¹ (Сабуров, Андрей Александрович (род. в 1837 г.) - попечитель Дерптского учебного округа (1875 - 1880), министр народного просвещения в 1880 - 1881 гг.)

Ваш Пирогов

с. Вишня. 1881 г., Марта 29

Признаюсь откровенно, многоуважаемый Иосиф Васильевич, я не читал еще "Русской старины" за март, но и, не читав, я знаю, наверное, что вы, по вашей дружбе ко мне, не иначе отнеслись обо мне, как искренне и сочувственно, а потому и примите мою не менее искреннюю благодарность.

Не имели ли вы случай говорить с проф. Коломниным¹ об издании моей книги? Любопытно бы было знать ее судьбу. Как вы решились? Быть или не быть главным доктором Одесской городской больницы? Уведомьте при случае.

¹ (Коломнин, Сергей Петрович (1842 - 1886) - профессор Военно-медицинской академии.)

Как всегда, 
           вам искренне 
                      преданный

Н. Пирогов

с. Вишня. 1881 г. Апреля 16

Спешу вас уведомить, многоуважаемый Иосиф Васильевич, что на днях ко мне приезжал проф. Склифосовский (Ник. Вас.) из Москвы с письмом и посланием от университета и врачей для приглашения меня на мой юбилей в Москву, место моего рождения и первоначального образования. Как я ни отговаривался, но, наконец, должен был уступить Повторенным и усиленным настояниям московского посланника и дал ему слово приехать в Москву ко 2 мая, на 2 дня, но не иначе, как условно: 1) если буду к тому времени свободен от пароксизмов моего старого неприятеля - кишечного катара: 2) если сверху, со стороны предержащих властей, не будет ничего замечено в этом предприятии якобы демонстративного. Если уже нужно было покориться судьбе и decorum требовал оставить для отпразднования одного дня мое уединение и обыкновенный образ жизни, то катар мой принужден был избрать, или, вернее, принудил меня выбрать, из двух зол меньшее, т. е. предпочесть сухую Москву сырому Петербургу.

Засим я условился с проф. Склифосовским, что в Москву, на имя ректора университета Тихонравова (Ник. Сав.), будут посылаемы все депеши и от него же будут сделаны приглашения, распоряжения и т. п.

Ваш истинно преданный

Н. Пирогов