 |
Из писем к сыну (В. Н. Пирогову, 1874 - 1878)
с. Вишня, 18 января 1874 г.
Полный комплект писем к В. Н. Пирогову, относящихся к 1871 - 1879 гг., впервые был опубликован С. Я. Штрайхом в 1917 г. в кн.: Сборник отделения русского языка и словесности Российской Академии наук, т. XIV, № 4. Петроград, 1917, с. 7 - 67. Печатаются с сокращениями по текстам указанного сборника. Публикуемые письма Н. И. Пирогова к младшему сыну Владимиру относятся к 1874 - 1879 гг. Они существенно дополняют наши представления о взглядах Н. И. Пирогова на вопросы воспитания и обучения. Н. И. Пирогов в письмах решает важные этические вопросы о жизненных целях молодого человека и средствах их достижения в связи с нравственностью и проблемой выбора профессии (1875, январь) и др.
Таковы человеческие предположения, любезный Воля. Сначала январь, потом май, теперь сентябрь, а потом, как и теперь, - все то же неизвестное. Разумеется, не беда. Это время, надеемся, для тебя не будет потерянное и в Москве, где время, как и везде у нас, не по чем. Ты, как я вижу из письма, убедился, наконец, что в Москве не требуются для экзамена, да и вообще для учения, источники; предоставляется разработка их немецкому уму - а я уверен был в этом давно и потому советовал тебе ехать в Дерпт, где подготовка к экзамену была бы, без сомнения, радикальнее и сообразнее с духом твоей науки. Но ты против Дерпта, как и все русские, имеешь какое-то предубеждение, не зная, конечно, по опыту значения Дерптского университета.
Впрочем, может быть, Москва будет для тебя полезна тем, что ты присмотришься, а может быть, успеешь как-нибудь и устроить твою будущую карьеру при университете. Нет худа без добра. У нас выдумали судить о достоинстве будущих доцентов по экзаменам и для этого построили целую систему магистерских испытаний. Может быть, и действительно для России, при слабом состоянии научной литературы, нет другого средства судить о достоинстве будущего профессора, как испытав его знания руководств и некоторых лучших заграничных сочинений в том, или другом предмете. Но кто, занимавшийся наукой сколько-нибудь самостоятельно, не видит, что это средство куда как ненадежно. Можно прочесть несколько учебников и даже несколько основных трудов значительных дельцов науки, выдержать по ним испытание - и все-таки в конце концов не быть настоящим научным деятелем, каким должен быть каждый профессор.
Вот эта-то истина все еще не совсем знакома нашим университетам, а в Дерпте она уже давно была известна. Жаль, очень жаль, что обстоятельства мне не позволили вам дать образование в Дерптском университете, тогда образование в Германии сделалось бы для вас во сто крат благотворнее. Это мое глубокое убеждение; я прежде был того же мнения, но я думал, что оно было справедливо только для прежнего времени, а теперь я вижу, что время тут ничего не переменило.
Механизма московского магистерского испытания я все еще не возьму в толк. По твоему письму, испытуемый предлагает испытателю вопросы, которые он задает себе решить при экзамене; далее, как мне кажется из письма, эти вопросы испытатель вносит вместе с предложением о допущении к экзамену испытуемого в факультет. Но, как бы, то, ни было, вносятся эти вопросы в факультет или нет, мне непонятно то, почему экзаменатор (Геррье) определяет срок испытуемому для подготовки, и еще непонятнее, почему он предостерегает испытуемого от возможности быть экзаменуемым не им самим, а другим лицом1.
1 (Эта возможность, nota bene, казалось бы заставляла его сократить, а не откладывать в долгий ящик срок испытания, если он условливается с испытуемым о вопросах и способе подготовки к их решению.)
Если вопросы вносятся в факультет и, так сказать, легализируются им, то для экзаменуемого делается, за исключением, конечно, личности экзаменатора, все равно - не может же личность влиять в такой степени на решения научных вопросов, чтобы с переменой ее пришлось испытуемому изменить совершенно способ и средства подготовки к экзамену. Если же вопросы не вносятся в факультет и тем самым не гарантируются за испытуемым, то с переменой личностей экзаменатора, ему (т. е. испытуемому) придется, может быть, и переменить вопросы, и даже новый экзаменатор, может быть, вздумает изменить и весь механизм экзамена, предложив свои собственные вопросы.
Во всяком случае, не понимаю, как может экзаменатор, не будучи сам учителем экзаменуемого и не зная коротко запасы его сведений, определять ему произвольно и от себя срок для подготовки. Он (т. е. экзаменатор) если это делает, то скорей для себя, для своей подготовки, чем для испытуемого. Еще более непонятно для меня то, что тот же самый экзаменатор, предлагающий испытуемому довольно долгий срок для подготовки, уверяет его, что, судя по известным данным (диссертации, личному знакомству и т. д.), он готов бы был допустить к приобретению степени и без экзамена. Эта московская логика для меня уже делается абракадаброй. Но тут ничего не поделаешь, нужно покориться обстоятельствам, и если не логике, то абракадабре фактов...
с. Вишня, 24 февраля 1874 г.
Любезный друг Воля, что у кого болит, тот о том и говорит: ты о деньгах, я о диссертации. Хотя мы с тобой и не коммунисты, но в наших понятиях об этих двух вещах мы оба как-то смешиваем мое с твоим. Что касается денег, то мама разъяснит тебе, надеюсь, насколько может простираться эта смешанность наших понятий; касательно же твоей диссертации, которая мне кажется столько же моею, сколько мои деньги твоими, я требую, наконец, знать что-либо положительное и более утвердительное.
Я очень хорошо понимаю и знаю по собственному опыту, что первые шаги на учено-литературном поприще неверны и внушают боязнь, а потому и заслуживает скорее похвалы, чем порицания, тот молодой ученый, который сделает их не опрометчиво, а с оглядкой, но согласись, душа, что всему есть предел: чтобы издать в свет на первых порах что-либо совершенное, пожалуй, при неуверенности в собственных силах и излишних опасениях за успех молодой ученый поработает за усовершенствованием своего труда, особливо и с необходимыми при сем "отдыхами", и целую жизнь: то, что вчера казалось оконченным, сегодня ему покажется слабым и негодным. Это будет нечто вроде тканья Пенелопы (кажется, она распускала ночью сотканное днем, делая это, конечно, не по сознанию несовершенства, а из любви, чего ни один молодой ученый из присущего ему всегда эгоизма уже верно не сделает).
Видя из твоих писем (особенно из последнего) и зная из твоей прежней жизни в Берлине твою нерешительность и склонность к развлечению (в известных пределах необходимую), я убедился, что мне следует непременно у тебя настоять о более точном определении срока. Когда ты уезжал, то я был почти уверен - и эту уверенность я почерпнул из твоих же слов, - что твоя диссертация уже готова к напечатанию; было говорено даже несколько раз о способе ее печатания (в журнале М-ва н. п.), к чему, по твоим же словам, было сделано уже тобою и несколько предварительных переговоров. Да иначе и было бы странно с твоей стороны оставаться более года у нас в Вишне, если бы для составления твоей диссертации требовалось продолжительное пребывание при источниках в Петербурге и Москве; я так понимал - и все-таки, основываясь на твоих же словах, - что уже материалы изготовлены тобой прежде в Берлине, требовалась только дальнейшая разработка, которая могла делаться и в деревенском уединении; в Петербурге же нужны только окончательная отделка, печатание и исполнение известных формальностей.
Теперь же я вижу, что тут делается что-то не так. И я невольно пришел к убеждению, что помехой в исполнении этих предначертаний, тобой же самим мне указанных, служит или твоя нерешительность (мне уже, как сказано, известная и подтверждаемая твоими письмами), твое недоверие к собственным силам (до известной степени, без сомнения, похвальное, перешедшее же за известные пределы, также, без сомнения, вредное), или же, наконец, увлечение в развлечениях, с халатными отношениями к труду, обыкновенно сопровождающими подобные увлечения. И вот я считаю, по данной мне власти над тобою от бога и по долгу совести, спросить тебя, или, лучше, твой рассудок, об определении срока.
При этом я тебе должен объявить решительно, что отговорок о невозможности определить срок я не приму во внимание уже по той простой причине, что и всему на свете есть определенный срок, а в человеческих делах он определяется волей и обстоятельствами - на сколько они не подлежат воле. А от тебя я требую определения только той части срока, которая подлежит твоей воле. Из этого, я надеюсь, ты усмотришь, что я вовсе не исполняю твоего желания об учреждении каких-то философских отношений к тебе, подобных тем, которые ты изобрел для самого себя. Эта белиберда объясняется в моих глазах следствиями петербургской масленицы. Помнишь ли, мы толковали с тобой о значении: omnia vincet labor improbus.
Вот этот-то labor improbus и должен помочь тебе в определений срока, границы которого ты, уже дав однажды себе и мне слово, я уверен, не переступишь, чтобы не унизить себя в собственных и моих глазах. Поверь мне, он, т. е. срок (и labor improbus), необходим, крайне необходим. Объяснись ясно и категорически: когда диссертация будет готова к печати и как ты намерен ее печатать; если печатание на свой счет уменьшит срок пребывания твоего в Петербурге, без определенной цели ни к чему не ведущего и деморализующего человека без определенных занятий, то уже этим одним достигнуто будет многое и в нравственном и материальном отношении.
Как я уже сказал, о деньгах будет подробно объясняться с тобою мама, я скажу только, что более 2000 в год до окончания (т. е. напечатания, защиты, получения диплома и еще до получения места службы) при теперешних обстоятельствах (падении курсов, невозможном сбыте пшеницы, невозможности найти надежных арендаторов) я давать не могу тебе, а долгов ты после пережитых тобою плачевных испытаний, крепко надеюсь, не наделаешь на твою голову.
с. Вишня, 31 января 1875 г.
(Советую обратить серьезное внимание на data в письмах и приучиться, как это я сделал после многолетних попыток, начинать письмо всегда, за исключением официальных писем, годом и числом. Историку, и особливо с германским направлением, должно быть более чем кому-либо, известно, какую важную роль числа играют во всякого рода письменных документах, как бы они ни казались маловажными профанам и женщинам, преимущественно же ветреным блондинкам.)
Сколько ни думаю, любезный Воля, но никак не придумаю, каким потаенным воззрением ты руководствовался, переехав из Москвы в Петербург. Не понимаю также, к чему было скрывать от нас желание и причину этого переселения. Полагая, что ты не ошибся в предположении о возможности или, лучше, вероятности получить доцентуру в Москве, я остановился теперь сам на предположении, - по-моему, единственно еще сколько-нибудь разумном, - что ты переселился в Петербург с мыслью найти, может быть, и нечто лучшее или более подходящее для твоих склонностей, чем московская доцентура. Это, конечно, было бы Довольно целесообразно, но только в том случае, если бы не существовало вовсе опасения, погнавшись за двумя зайцами, не поймать, ни одного.
К сожалению, эта пословица в жизни оправдывается на каждом шагу, и особенно у нас в России, где зайцев много, а у охотников на них глаза разбегаются. Зная меня, надеюсь, ты мне никогда не приписывал желания того, чтобы мои дети кому-либо "глаза мозолили", не исключая и меня самого. Но средства и цель не одно и, то же. Настойчиво преследовать однажды обдуманную цель означает характер, а избирать для этого подходящие средства зависит от благоразумия и нравственных начал каждого: тут не годятся ни слишком большая эластичность совести, ни излишняя щепетильность и самоедство.
Теперь спрашивается - предполагая все-таки вероятность, основанную на очевидных доводах о получении доцентуры в Москве, - не удалился ли ты от цели или не удалил ли ты ее от себя, пустившись за новыми, отдаленными и менее верными поисками в Петербурге, - опять-таки предполагая, что ты их, действительно, имел в виду при твоем неожиданном для меня переселении? Напоминать о своем умственном существовании своим присутствием, действиями, беседою и т. п.1 еще не значит мозолить глаза и надоедать. Для чего бы давать другим, может быть, преследующим ту же самую, как и ты, цель, больший шаг успеха пред собою особенно, если найдутся и такие, которые не отступили бы и от мозоления глаз протекторам?
1 (Присутствие, слово и т. п. - это, не забудь, рефлексы, действующие почти незаметно и бессознательно на окружающих нас, но действуют постоянно и очевидно. Кто хоть сколько-нибудь изучал нравственный быт человека физиологически, тот не может сомневаться в мощном, хотя и незаметном для неоткрытого глаза, действии, по-видимому, самых незначительных впечатлений чрез рефлекс на наш нравственный быт.)
Такое отступление от своей цели было бы уже слишком щепетильно и сентиментально, в наше практическое время оно было бы и смешно по своей наивности. А что претенденты, даже и более компетентные, легко забываются в отсутствие (отсутствующие всегда не правы, это известно) и сами своим отсутствием дают предлог своим противникам обойти тебя - этого, конечно, ты не будешь отвергать различными софизмами. К сожалению, может быть, тебе придется упрекнуть себя в том, что не захотел посоветоваться с опытом при твоем переселении. Но теперь дело сделано, старайся сам уже не повредить себе.
Не нравится мне также известие, сообщаемое тобой, о предпринятом усовершенствовании твоей будущей магистерской диссертации; конечно, не потому, что она будет лучше разработана, а по некоторым антеценденциям. Некогда ты писал также и за границей о предпринимавшихся тобой усовершенствованиях диссертации (в Берлине и, кажется, еще в Лейпциге), но эти работы, оказалось, имеют над тобой слишком увлекательное действие. Nonum prematur in annum - прекрасно, что и говорить, - только вряд ли исполнимо для магистерской диссертации. Не лучше ли это правило соблюдать для работ, по своей натуре менее срочных, чем диссертации.
Любопытно бы было мне слышать хоть сколько-нибудь подсобно о тех "Errungenschaften", которых ты, по моему только предположению, имеешь в виду достигнуть пребыванием в С.Петербурге. В твоей, конечно, воле выбирать себе карьеру, наиболее подходящую твоим склонностям, но я полагаю, что, по крайней мере, на первое время вряд ли найдется для тебя более подходящая доцентура при университете. Очевидно, тебе нужно, при твоем желании заниматься историей научно, по-германски, одно из двух: или оставаться постоянно в этой колее, - значит, учиться и учить и в ней же чрез дальнейшие успехи и самоусовершенствование искать и способов существования (независимого, по возможности), или же получить такую должность, которая, обеспечивая более или менее средства существования (разумеется, вместе с получаемыми средствами от нас), оставляла бы тебе достаточно времени и возможности заниматься con amore и научно избранным тобой предметом.
Первое - это, без сомнения, доцентура; второе - это должность в роде синекуры. Спрашивается, что вероятнее достигается? Решить, кажется, не трудно. Я полагаю - первое. Во всяком случае, если ты намеревался, как я предполагаю (а иначе твое переселение в Петербург означало бы только охоту рассеяться и нечто вроде искания приключений и сильных ощущений), осмотреться и поискать более пригодного для себя в Петербурге, то ты должен действовать только в двух сказанных направлениях. А это требует большой осторожности. Если в Москве ты имел шансы на доцентуру, то, отыскивая ее в Петербурге, ты можешь себе легко повредить у своих московских доброжелателей и противников. Итак, смотри; не увлекайся, если уже не увлекся, старайся поддержать, хотя и письменно и другим способом, связи с Москвой, ослабленные твоим переселением.
с. Вишня, 20 октября 1876 г.
Что ты так долго не писал к нам, да и вообще, верно, все это время ничего не писал - это в моих глазах прискорбный признак отсутствия в тебе продуктивности. Как молодому человеку, имеющему хотя бы и в небольшой степени эту способность, можно бы было удержаться, испытывая на себе целую массу новых впечатлений, и не взять в руки пера, карандаша или кисти. Этого я не понимаю. Правда, продуктивность мы приносим на свет с собою, не всем удается ее развить в себе, ее легко и заглушить ленью, распущенностью и толчением воды - та же своего рода способность к этому толчению присуща большинству человечества, - у тебя же, насколько я тебя знаю, я объясняю печальное отсутствие признаков продуктивности именно этими тремя условиями и боюсь, что они с летами, если ты не обратишь на себя внимания, все более и более тебя будут одолевать, а на избираемом тобой научном поприще это дело плохое.
При твоем образовании и твоем любознании (которое, слава богу, еще ни лень, ни упражнения в толчении воды не успели подавить), если бы ты хоть немножко осилил себя отчетливостью пред самим собою, продуктивность не замедлила бы ясно обнаружиться, потому и есть в значительной степени продукт отчетливого любознания, требующий напряжения внимания, воображения и соображения. Теперь, по крайней мере, надеюсь, что ты, наконец, по прибытии в С.-Петербург пустишь в ход все заржавелые пружины твоей продуктивности и обнаружишь ее присутствие свету во второй раз в течение 4 - 5 лет. Один или два урожая в 5 лет - это все-таки не так худо, если только они действительно урожаи... Пожалуйста, одолевай свою леность, приводи почаще в действие усыпленную ею производительность и извещай почаще любящих тебя сердечно.
с. Вишня. 24 марта 1877 г.
Так как ты живо почувствовал, по словам твоего письма (этим оно начинается), неверность теории невмешательства и предоставления каждого самому себе, то я, пользуясь этим настроением твоего духа, и предоставляю себе прямое и непосредственное вмешательство в твои неожиданные для меня решения.
Начинаю с обращения к твоему благоразумию. Кто бы чем, как бы чем ни занимался, никогда не может отделаться от двух отношений к своим занятиям: внутренних и внешних, так как и все человеческие занятия имеют две стороны: внутреннюю, по отношению их к занимающемуся, и внешнюю, по отношению к окружающему его обществу. Ты, как и все, ты следовал до сих пор, поэтому неизбежному пути, да и не мог не следовать. Спроси же самого себя, для чего ты мучился и расстраивал свои нервы приготовлением к берлинскому экзамену, для чего прожил чуть не 2 года в Москве для экзамена на магистра, для чего работал над диссертацией, занимаясь предметом, тебя, как видно, мало интересовавшим или не свойственным твоей склонности к научным обобщениям?
Ты говоришь, что ты налагал на себя самим тобой скованные цепи. Прекрасно, тысячу раз прекрасно; ведь, знаешь ли, сколько высокого и прекрасного лежит в таком действии, когда человек, заметив в себе, как ты объясняешь, склонность увлекаться далеко при решении вопроса науки, решается ограничить себя сухим и трезвым исследованием, упражнять свою способность в этом исследовании и избирает, чтобы фиксировать свою мысль, сухой и непривлекательный вопрос, - словом, налагает на себя умственные цепи. И ты, мой сын, сделав это похвальное дело, преодолев себя, употребив и, без сомнения, с большой пользой для себя (которую ты теперь еще не можешь вполне оценить, а оценишь в будущем) столько времени для преодоления внешних отношений (для всех мыслящих людей более или менее тягостных) в твоих занятиях, доведши все это до кульминационного пункта, вдруг бросаешь почти оконченный труд по такой только причине, что ты "не предвидишь у нас других отношений к твоим исследованиям, как чисто формальных" (из твоего письма).
Рассуди хладнокровно, разве это благоразумно, разве этот поступок соответствует серьезному научному направлению, которому ты обрек себя? Возьми в судьи в этом вопросе не меня одного, спроси совета у всякого занимающегося серьезно наукой, и верно, каждый скажет тебе, что ты выбрал самое невыгодное время (кульминационный пункт твоих формальных или внешних отношений к твоим занятиям) для снятия с себя произвольно и с похвальным самоотвержением наложенных цепей. Решительность хороша только тогда, когда она основана на истинной необходимости, и я ничего не имел бы против твоего намерения сбросить эти цепи, если бы оно мотивировалось каким-либо случаем, влияющим на будущее житейское поприще и внезапно представившимся, если бы, например, открылось для тебя какое-либо место, обещающее в будущем прочную и выгодную основу...
Но ничего этого нет. Твой мотив основан, в сущности, или на одном суетном самолюбии, или на усталости (следовательно, слабости) носить наложенные на себя цепи1. Самолюбие нашептывает тебе: "Брось работу, которая не заслужит рукоплесканий окружающей тебя среды". Напряженность сил, необходимая для перенесения наложенных на себя оков, слабеет пред возгласами тщеславия и приводит тебя к опрометчивому решению бросить на конце пройденного с таким самоотвержением пути то, чем впоследствии ты мог бы справедливо гордиться. Не только твой лучший друг - отец, - но и каждый честный и посвятивший себя науке человек, верно, охнет не раз, узнав о таком вредном для тебя и замечательном по своей непоследовательности решении. Да, именно, замечательно непоследовательном, если подумаешь, сколько труда и самообладания было потрачено на выдержку молодых сил, и выдержка перед самым концом вдруг лопнула.
1 (Может быть, и еще что-нибудь, для меня таинственное.)
Ведь это "нравственное" банкротство, которое подтверждает только, что мы живем в веке нравственной и материальной несостоятельности, и ты, увлекаемый духом времени, беспечно хочешь потерять кредит, которым пользовался до сих пор у тех, которые так крепко верили в тебя и крепко надеялись на твою выдержку. Грустно становится смотреть на эти колебания, на эту утрату так прекрасно начатого самообладания. Хочешь ли ты, нет ли, выйти на университетское (профессорское) поприще - это все равно для меня; но окончить прекрасно начатое ты должен, ничто, ни ложное самолюбие, ни усталость не должны останавливать тебя, если ты не враг себе и если хочешь доказать отцу, что ты искренне его любишь и уважаешь, и это тем легче для тебя сделать, что любовь и уважение к отцу совпадают в этом случае с уважением собственного достоинства и с пользой для будущего твоего поприща, которое ты должен же, наконец, будешь избрать.
Ведь не захочешь же ты быть внесенным в кандидаты Общества нуждающихся в пособии литераторов и заниматься литературными трудами, не обеспечив себя ничем при явной возможности это сделать. Ведь "некий" кошемар, зависевший от selbstgeschmiedeten Fesseln и душивший тебя 2 года, еще не задушил тебя. Ведь подобного рода кошемары душили тебя и в Берлине, и в Москве, почему же петербургский кошемар, перед самым концом, стал так невыносим, что заставляет тебя броситься в неизвестное туманное будущее, очертя голову и, не покончив, наконец, хотя и со скучными, но, тем не менее, необходимыми формальными отношениями к твоим занятиям.
С магистерским дипломом ты мог бы на просторе заняться выбором поприща, наиболее для тебя доступного, привлекательного и удобного для твоей научной деятельности. Да, наконец, и твое самолюбие могло бы быть легко удовлетворено твоей диссертацией, ведь ты пишешь, что "не сомневаешься, что подготовленные тобой исследования нашли бы место в немецкой литературе", - почему же тогда ты не едешь подать и защищать диссертацию в Дерпт? Вот тебе средство. Я уверен, что там тебя примут хорошо, по памяти обо мне.
И вот после обращения к твоему благоразумию, объяснив тебе, что ты должен выбрать себе в России известное поприще и для этого удовлетворить, по необходимости, всем формальным требованиям, уже на 3/4 тобой почти исполненным, я обращусь и к другим добрым свойствам твоей души, которых у тебя немало, сколько я знаю. Не говоря уже о том, что не сдержать слова - скажу обещания, - данного родителям, не совсем благовидно, особенно при первом же шаге в жизни, и должно, что ни говори, все-таки быть для тебя не лучше кошемара; я полагаю, что и чувство привязанности, любви и уважения к твоим родителям не могло не сделать тебе упрека. Ведь ты не мог не знать, что твое легкомысленное решение, уничтожающее все хорошие следствия твоей произвольно на себя наложенной выдержки, подействует на них весьма неприятно.
Как же ты мог решиться, не посоветовавшись, по крайней мере, с тем, который (полагаю без излишней гордости), кажется, мог бы тебе служить примером в жизни; ты узнал бы тогда, что и он некогда был в подобном настроении, не хотел оканчивать экзамены, считал (слово неразборчиво. - Сост.) пустой формальностью; а теперь благодарит искренне тех серьезных, опытных и почтенных наставников (отца у него, к несчастью его, тогда не было, а если бы и жил, то не помог бы в этом отношении), которые удержали его от опрометчивого шага. Ты скажешь, что твой отец был тогда необеспечен и делал это из нужды.
Нет, любезный, отец твой и в нужде нужды не знал, и она одна его не удержала бы тогда. А твоя обеспеченность, на которую ты, надеясь, сбрасываешь и цепи, и кошемар, - полагаешься ли ты на нее? Да разве человек может на что-нибудь полагаться и разве не благоразумнее действовать и обеспеченному при начале своего поприща так, как бы он был не обеспечен? Я сделал уже раз ошибку, допустив твоего брата скоро слишком оставить научное поприще; но я полагал, что для него, при его наклонности к чувственным наслаждениям и материальным благам, полезнее бы было заняться вблизи нас хозяйством. Я ошибся.
Но во второй раз, с тобой, пока ты находишься в зависимости от меня, я никогда не соглашусь повторить ошибку. Пойми, что если ты желаешь пользоваться правами обеспечения от отца, то должен на себя принять и обязанности, соединенные с пользованием этими правами. Я не отвергаю моих обязанностей к тебе, но никогда не отступлюсь и от моих прав. Ты сам, положив руку на сердце и призвав все прекрасные качества твоей доброй и увлекающейся души, верно, также не отвергнешь этих прав, хотя в одном письме и желаешь, чтобы родители относились к тебе философски, как ты сам к себе.
Итак, пока ты не найдешь себе поприща и пока по необходимости ставишь себя в зависимое положение, то я полагаю, что оно должно действовать на развитого человека гораздо стеснительнее, чем им самим наложенные на себя нравственные оковы в научных занятиях, и от этого кошемара освободиться для него необходимее, чем от формального магистерского; а именно этот формально-магистерский кошемар и необходимо перенести для выхода в независимое положение, обеспечивающее тотчас же и вход в разные поприща жизни.
Результат всего сказанного тот, что:
1) Я не принимаю ни под каким видом твоего решения и твердо уповаю, что мой увлекающийся, но добрый и послушный сын не захочет поступить так, чтобы огорчить отца. Я полагаю, что он лучше решится выдержать до конца стеснение старого кошемара (многолетних цепей, к которым он уже привык), чем нажить себе новый, в сознании, что он действует вопреки советам и желанию своего отца.
2) Для удовлетворения своего самолюбия (весьма законного и натурального) диссертацию можно защищать на немецком языке в Дерпте, для чего будут доставлены и все возможные средства. Если этот совет будет принят, то я буду очень рад, что сын закончит свое научное образование там, где его отец начал свое научное поприще не без пользы для общества.
Дело пока остается между нами, и только, смотря по последствиям, я отнесусь к другим, компетентным лицам. А лучше бы было для нас обоих, если бы оно так и осталось между нами. Последствия также дадут ответ за тебя.
с. Вишня, 18 июня 1877 г.
Неужели ты едешь прямо из Петербурга в Варшаву? Надеюсь, что еще о том напишешь подробно.
Я все-таки не вижу, из чего ты заключаешь с полной уверенностию о существовании твоего доцентства в Варшаве. Где официальные данные и какие они? Опять не обманись и не разочаруйся. Хотя бы похлопатал о каком-нибудь документе от Моск(овского) унив(ерситета) вроде свидетельства о выдержанном уже тобой магистерском экзамене. Хотя бы ты списался с ректором Варшавского университета, чтобы иметь в руках, прежде твоего отъезда в Варшаву, твое определение доцентом. Сообщаемые же тобой слухи или рассказы о том, что Благовещенский насчет твоего определения встретил затруднения или возражения со стороны Витте, доказывают, скорее, непрочность твоего определения в Варшаве, и поэтому мне неясно, откуда у тебя уверенность, когда ты не имеешь в руках никакого официального документа.
Вместо письма от меня к Витте, которое после переданного тобой слуха было бы бестактно, я бы советовал тебе справиться в министерстве. Неужели, прожив столько времени и, как я полагаю, без особенной для тебя пользы в Петербурге, ты не нашел необходимого входа и не открыл никакой связи с министерством, в котором намереваешься служить - в нашем, русском значении этого слова; это также одна из сотни твоих непредусмотрительностей. Если я соображу все твои действия в течение последних 2 лет, то покуда вижу пред собою только следующее: магистерскую диссертации повешенную на гвоздь, научную деятельность, ничем не обнаруженную, колебание в выборе поприща, будущие занятия еще весьма шаткими и общепринятое направление к достижению однажды определенной цели (определенного положения в обществе) без нужды нарушенным, а вместе с тем и внутреннее спокойствие духа самовольно и насильно потрясенным.
Неужели, бросив этот взгляд на прошедшее, окажется, что еще не пришло время серьезного решения и отрезвления? Неужели, по твоим соображениям, достигнутые тобой в это время колебаний и проволочек результаты твоего внутреннего развития (мне, конечно, неизвестные и только тобой одним называемые) так велики, что достаточно выкупаются тем, что ты не достиг, а мог бы и должен бы был достичь с внешней стороны? Дай бог, чтобы при беспристрастном суждении - судьей, конечно, тут можешь быть только ты сам - добытые результаты твоего внутреннего развития, и именно со стороны твоего ума и чувства, оказались достаточными для вознаграждения потери времени и растраты умственных сил. Но для меня, не имеющего возможности проникнуть внутрь твоего я, потери с внешней стороны слишком очевидны и слишком неутешительны, а здравый смысл убеждает меня, что человек, не умеющий уравновешивать свой внутренний быт c внешним, не принадлежит к числу здравомыслящих и надежных людей.
с. Вишня, 9 января, 1878 г.
Сегодня ровно полгода, как ты обещался кончить диссертацию в 3 месяца. Хотя ты и пишешь, что, наконец, - не в обещанный срок, а через 6 месяцев - ее кончил, но, по-моему, это не настоящее окончание. Окончить диссертацию, по-моему, значит, ее напечатать, т. е. сделать дело таким, чтобы его уже нельзя было более изменить; теперь же я еще не уверен, чтобы в одно прекрасное утро - при непостоянстве и неопределенности твоих тенденций - тебе не вздумалось, бы запереть в долгий ящик то, что ты в эту минуту считаешь поконченным.
Как бы то ни было, я желал бы знать, как представляется теперь диссертация в факультет - печатанная или в рукописи, если печатанная, то, я полагаю, можно бы тотчас же после переписки набело первых листов отдать ее в печать, не следуя Горапиеву nonum prematur in annum, так пошло бы скорее; печатают в С.-Петербурге не скоро, особливо научное сочинение, требующее многих корректур [...]
...О моем походе в Булгарию сообщит тебе в подробности Серг. Серг. Шкляревский.
с. Вишня, 1 ноября 1878 г.
Не можешь, любезный Воля, передать мне, как человеку, интересующемуся разного рода странностями и уродствами - это свойство лежит в моей профессии, - почему какой-то господин Иванов сначала соглашается, а потом отказывается быть твоим оппонентом? Неужели же эта странность твоего нареченного противника на диспуте показалась так безразличной, что ты нисколько не занялся расследованием ее причин? Я думаю, что ты умалчиваешь в твоем письме о причине только потому, что считаешь этот предмет для нас неинтересным, - и вот я, чтобы доказать тебе противное, пишу к тебе о разъяснении непонятного.
Если так все назначаемые факультетом оппоненты в университетах будут отказываться от исполнения своего рода обязанностей и будут заставлять экзаменующихся ждать по целым месяцам, пока найдется какой-нибудь благодетель для него, решающийся с ним поболтать час-другой на диспуте, го придется жутко всем чающим движения воды, в том числе и тебе. Я, по этой причине, и не удивлюсь твоему теперешнему настроению против университетской карьеры. Но если ты в этом случае и хочешь следовать мудрому правилу не увлекаться, то, с другой стороны, не забывай, что увлечения могут увлекающегося направлять и вперед и назад.
с. Вишня, 24 января 1879 г.
Нуте-ка, ребятушки, Побойтеся бога, Постарайтеся, а Зеленая1 сама пойдет.
1 (Т. е. "свая")
По ассоциации идей этот припев приходит мне под перо в то самое время, как начинаю к тебе поздравительное письмо. Поздравляю - шаг вперед, хотя и запоздалый - он мог бы быть сделан года 2 - 3 тому назад, но лучше поздно, чем никогда; шаг на пути, ведущем к определенной цели, - как я думаю, соответствующей твоим склонностям. "А зеленая сама пойдет", как-то припевают (нараспев) у нас на пруду Яков с рабочими, вбивая капером сваи против ледохода; только бога побойтесь, да постарайтесь, ребятушки!
Мой совет: как можно скорее, лучше тотчас же, не откладывая в дальний ящик, - что для тебя все равно, что в воду бросить, - примись писать на степень доктора - толкай и отворится. И это занятие совершенно совместимо с добросовестным приготовлением к лекциям - говорю по опыту. А выгоды от такого совместного занятия (приготовления лекции и сочинения) громадные и в научном, и в материальном отношении - и именно для тебя. Вот, хоть бы избранный тобой предмет о римской магистратуре - разве не годился бы для докторской диссертации?
У нас, на русском, едва ли существует дельная и своевременно научная книга о римской магистратуре. А тебе нужно же иметь в виду, как русскому ученому - и русскую научную литературу. Сегодня посылаем книги, можешь достать и еще другие, когда понадобятся, мы на книги не скупы. Начинай, послушайся моего дружеского совета, и после поблагодаришь сам меня за него.
Главное, не тяни канитель. Советую для твоих слушателей заняться несколько дикцией и читать без скачек с препятствиями, взошедших у тебя в привычку, которая слушателям будет не по нутру. Прочти (пред лекцией вслух у себя дома) раз у себя написанное с чувством, с толком и с расстановкой. Это очень помогает дикции.
Пожалуйста, напиши после 2 лекций твои наблюдения над самим собою и твоими слушателями. Я, как человек, на своем веку довольно провозившийся с разного рода лекциями, и читавший их 25 лет, и слушавший их лет 40, буду в состоянии судить о твоих преподавательских достоинствах, а это и для меня, и для тебя будет интересно. Напиши только подробнее.
с. Вишня, 22 марта 1879 г.
Это прекрасно и как нельзя более умно с твоей стороны, любезный Воля, что ты, как мне кажется, твердо решился заняться диссертацией на степень доктора. Дай бог, чтобы тебя ничто не отвлекло от этого прямого и самого торного для тебя пути. Твоя аудитория, как видно, миниатюрная, но на это не смотри; я нахожу, напротив, что для начинающего это очень хорошо; это его не развлекает в разные стороны, не делает тщеславным, не дает повода к гоньбе за эффектом.
Но вот что; я бы на твоем месте, при ограниченной аудитории, избрал бы и другой способ преподавания. Надо, впрочем, сообразоваться с обстоятельствами и знать хорошо почву, которую хочешь обрабатывать. Я бы составил на две, три и более лекций записку, дал бы ее моей пяти-шестиличной аудитории переписать и прочесть и назначил бы colloqium вместо лекции. Маленькая аудитория, познакомившись у себя на дому с содержанием записки, должна бы была сделать замечания, возражения, потребовать разъяснения неясностей на лекции, которая и состояла бы со стороны доцента в комментариях и разъяснениях.
Для тех доцентов наук книжных, которые не имеют огромной массы слушателей и которые не обладают особым даром слова, я считаю этот способ преподавания практичным и наиболее полезным. Уже то одно, что при этом способе доценту не придется прибегать к антидотам против морфиоподобных действий чтения лекций, есть огромная выгода в моих глазах, именно в моих, так как я имею необыкновенную способность засыпать на самых интересных лекциях. Впрочем, все дело в почве, и там, где это можно сделать, - в маленькой аудитории, - главное дело для доцента узнать ее, сколько можно вернее. А как ее узнаешь, если не сделаешь осторожной пробы?
Осторожной подчеркнуто, потому что в нынешних аудиториях завелась специфическая фанаберия. Вон, пожалуй, один профессор в Харькове, даже в ветеринарной аудитории, нажил беду от фанаберии. Но, скорее, от собственной неосторожности или также собственной, не менее глупой, фанаберии. Как бы то ни было, но осторожное зондирование почвы - дело важное и первостатейное для доцента. Не столько от своих личных достоинств, сколько от хорошего знания этой почвы зависит весь успех Доцентского дела.
Будь хоть семи пядей во лбу, да если не знаешь обрабатываемой почвы - глина ли она, песок, чернозем или просто чистейший навоз, - то ничего не поделаешь - хоть лопни. Тот способ преподавания, который я предлагаю, может, пожалуй, навозной аудитории и не понравиться. Скажет, что это урок, репетиция и т. п. И, разумеется, я не могу предлагать тотчас же по навозу; тут, кроме чертополоха и дурманов, ничего другого не жди покуда.
Ты говоришь, что не надеешься сделаться или просто не сделаешься красноречивым. А забыл: oratores fiunt, poetae nascun-tur? Красноречие, батюшка мой, не одного рода, а разных. Про тебя я тебе же скажу, что из 4 категорий говорящих ты можешь принадлежать только к двум: ты можешь сделаться или много и хорошо, или же много и худо говорящим. От тебя зависит попасть в первый или второй разряд. Кто от природы способен много говорить, тот будет много и хорошо или много и худо говорить, смотря по тому, будет ли он знать: 1) многое хорошо, 2) многое худо, 3) мало и хорошо, 4) мало и худо. Вот средство для научного красноречия, которое отличается многим от ораторского. Еще заметка. Остерегись выкладывать на стол аудитории тотчас же все, что знаешь; сбережение, сбережение, мой друг, это - главное во всем. Это то, что отличает истинную цивилизацию от дичи, гнездящейся в нас.
с. Вишня. 4 апреля 1879 г.
Слава богу, что у тебя дела набирается, любезный друг Воля; реферат, экзамены, чтение лекций и т. п. Смотри со всеми этими вещами на первых порах будь осторожнее. Реферат сочинения твоего коллеги, реферировавшего о твоей диссертации, требует такта; этот опыт будет для тебя полезен, как упражнение в выработке научно-литературного такта. Надеюсь, ты не поступишь, как в известном тебе случае Цитовича, не (слово не разобрано. - Сост.) с кем-то из его товарищей; не дашь повода к ненависти и пререканиям.
Первые экзамены студентов, слушавших лекции у другого доцента, требуют также не менее такта. Относиться слишком строго или слишком слабо и безразлично неуместно; нужно искусно лавировать, чтобы не возбудить на первых же порах против себя и слушателей, и товарищей. Я думаю, ты хорошо сделаешь, если предварительно переговоришь и с доцентом, слушателей которого будешь экзаменовать, и со студентами, прозондируешь хорошенько почву и будешь требовать справедливого.
Не советую при экзамене слишком много самому говорить - это известная слабость новичков-экспериментаторов; они обыкновенно более сами говорят, чем экзаменующиеся. Слишком же молчать и моносиллабничать при экзамене также не годится. Опять такт. Лекции, которые будешь читать, заменяя собою другого, требуют еще более осторожности и серьезной подготовки, чтобы не сконфузиться и не сконфузить своих слушателей, когда настоящий доцент возвратится. Разумеется, при таком заменительном курсе уже нельзя избрать тот способ, про который я говорил в прошедшем письме.
Но что же будет с твоей докторской диссертацией? Она меня всего более интересует, потому что от нее зависит твое будущее положение. Надо как бы то ни было, распорядиться, чтобы при всех твоих занятиях известный процент времени был употреблен и на этот труд. Его никак нельзя откладывать в длинный ящик - такой же, в котором лежала твоя магистерская диссертация. Но с твоей головой, если ты только захочешь, можешь со всеми занятиями справиться. Распорядись только хорошенько со временем...
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://pedagogic.ru/ 'Библиотека по педагогике'