Мудрая власть педагога над личностью и коллективом

Власть педагога над личностью и коллективом - одна из главнейших проблем воспитания.

Я знал одного учителя, который работает уже лет тридцать. В школе и в районе Иван Корнеевич считался трудолюбивым, добросовестным педагогом. "Добивается, чтобы дети работали, - так характеризовал его директор. - Не терпит безделья. У него и самый ленивый станет трудолюбивым. Не допускает фамильярности. Но... странная вещь: не любят его дети. Почему - не понимаю. Уж не потому ли, что он слишком требовательный?"

Трижды довелось мне побывать на уроках Ивана Корнеевича. Видел и его взаимоотношения с детьми в неурочное время, когда учитель и дети встречаются просто так.

Уже на первом уроке что-то в отношении Ивана Корнеевича к детям насторожило меня. Но что - никак не мог понять. Говорил учитель с детьми чрезвычайно снисходительным тоном. Но этот недостаток бывает у многих и сам по себе не является злом. Я прислушивался к каждому слову учителя, пытался уловить подтекст. Наконец небольшое событие, произошедшее на уроке, словно бы открыло мне глаза. Просматривая тетради с выполненным дома упражнением, Иван Корнеевич остановился возле Петрика.

- До каких пор ты будешь писать это слово с ошибкой? - спросил учитель.

В его словах мне послышалась не тревога, не обеспокоенность, а угроза. Мальчик стоял склонив голову.

- Что мне с тобой делать? - продолжал Иван Корнеевич.

И я с удивлением заметил, что глаза его стали веселыми. Мне в ту минуту припомнился старый рыбак дед Клим, который, выбирая карасей из верши, долго любовался ими, словно решая, вытаскивать их из воды или не вытаскивать, хотя про себя он это решил давно, а сейчас только наслаждается мыслью: вот вы, красноперые, в моих руках...

"Да ведь он любуется, наслаждается своей властью, - словно искра озарила мое сознание мысль. - Он переживает приятные минуты, решая, чем наказать Петрика за невнимательность".

- Что ж мне с тобой делать? - еще раз спросил Иван Корнеевич. - Сколько раз напишешь это слово в тетради, чтобы думал лучше, чтобы головка работала? (Позже я узнал: это было его любимое выражение - "чтоб головка работала".)

- Десять раз напишу, - вздохнув, сказал Петрик.

- Ты угадал мою мысль, - заметил Иван Корнеевич. - Десять раз - пока что достаточно.

В классе залегла тишина. Какая-то тяжелая, гнетущая. Петрик писал ненавистное слово, а учитель продолжал просматривать тетради. Найдя ошибку у Илька, снова спросил, будто у самого себя:

- Что мне с тобой делать?..

Илько вел себя не так, как Петрик. Он умоляюще смотрел в глаза Ивана Корнеевича, обещал больше не допускать ошибок. Учитель сказал:

- Ну что ж, пусть будет пока что так. Подумай хорошо, как писать это слово, и составь дома предложение. А допустишь еще ошибку в этом слове - сколько раз напишешь его?

- Двадцать раз, - быстро ответил Илько и опустил голову.

- То-то же! Не забывай.

Стало ясно, что на десятикратное, двадцатикратное написание слова дети смотрят как на наказание... Почему? Ведь бывает и это необходимо, и ребенок с удовольствием это делает. Почему же тут ученики относятся к работе как к наказанию?

Один школьник забыл дома тетрадь с домашним заданием, и Иван Корнеевич вслух подумал, что делать с Андреем - послать домой за тетрадкой или простить (а жил Андрей за два километра от школы). Так он смаковал мысль о своем праве наказывать.

На другом уроке маленькая Зоя выполнила задание некаллиграфическим почерком. Подумав вслух, что делать с Зоей, Иван Корнеевич сказал: "Выйди к доске, подними тетрадь, покажи, как ты пишешь". Когда Зоя подняла тетрадь, Иван Корнеевич спросил:

- Дети, как пишет Зоя?

- Плохо, - как-то принужденно и испуганно сказали дети.

На третьем уроке Иван Корнеевич поставил в угол подвижного черноглазого Колю за то. что тот толкнул товарища и засмеялся, когда учитель что-то объяснял. Ставя в угол, учитель предупредил: "Постой, пока не решишь, как вести себя дальше. Решишь вести себя хорошо - подними руку, скажи мне, и я посажу тебя на место". Коля простоял до конца урока. Его веселые, дерзкие глаза выразительно говорили: хоть и пять часов буду стоять, а не сдамся!.. Больно было смотреть на человека, выставленного перед товарищами неизвестно для чего; но вместе с тем хотелось по дойти к Коле и сказать: "Молодец, будь несгибаемым! Беда только, что для воспитания несгибаемости учитель не предложил тебе чего-то другого..." Я радовался в душе за мальчика и с сожалением смотрел на Илька: этот ребенок уже сломлен, задерган, за пуган:

Что нужно сказать о "методе" Ивана Корнеевича? Я рассказал об этом для того, чтобы показать, как неумело, примитивно пользуется этот педагог тонким и нежным инструментом - своей властью над человеком. Такое проявление власти педагога опустошает детскую душу, порождает недоверие, даже ненависть человека к человеку. В такой атмосфере не может быть и речи о коллективе, ибо детей не объединяет любимая работа. Там, где работа делается ненавистной и используется учителем как наказание, где воспитанник боится воспитателя, сердца становятся грубыми, холодными, равнодушными.

Каждого из нас должна тревожить мысль об этой чрезвычайно важной проблеме нашей профессии - проблеме власти педагога, власти человека над человеком, власти старшего над младшим. В том фонде воспитательных средств, который есть в распоряжении педагога, его власть над детьми - наиболее общее, всеобъемлющее и одновременно острое, тонкое, хрупкое и опасное средство. Это инструмент, которым можно сделать безболезненную и незаметную операцию, но можно и больно раскроить нежную ткань детской души. Инструмент этот весьма необходимый и одновременно небезопасный. Все зависит от того, как им пользоваться, с какими побуждениями подходить к человеку. Властвование над детьми - одно из труднейших испытаний для педагога, один из показателей педагогической культуры.

Ф. М. Достоевский писал, что человек может огрубеть и отупеть, превратиться в тирана, если применяет свою власть над человеком для унижения человека. Эта мысль животрепещуща и сегодня, она непосредственно касается школы и воспитания. Если бы это было не так, если бы во взаимоотношениях старших с младшими, родителей с детьми, учителей с воспитанниками все было благополучно, то многих жгучих проблем многотрудной педагогической работы в школе не существовало - все шло бы как по маслу. Но, к сожалению, в практике бывает часто не так. Мудрое предостережение великого мыслителя и художника приобретает в наши дни - в дни развития человеческой индивидуальности - особый смысл. Слова Ф. М. Достоевского о власти с целью унижения, о тирании я вспомнил, наблюдая, как Иван Корнеевич любовался своей властью над человеком, как этот тонкий инструмент использовался - возможно, и вопреки желанию учителя - для зла. Конечно, Иван Корнеевич - редкостное явление. Но давайте, как говорится, положа руку на сердце признаемся, уважаемые коллеги, самим себе: еще можно нередко встретить учителя, который делает с ребенком не то, что подсказали бы ему мудрые размышления, а то, на что его толкает сиюминутное, скоропреходящее настроение.

Переступая порог школы, решив посвятить свою жизнь благородному делу творения Человека, будем помнить, друзья, что перед нами большая опасность - очутиться в плену капризных скоропроходящих коллизий настроения. Настроение действует молниеносно, мысль же плетется где-то позади... - вот что часто выбивает у нас из рук сложный инструмент власти.

В большой мере педагогическая мудрость зависит от того, насколько умело мы владеем своими чувствами.

К. Маркс в одном из своих писем писал о беззащитности доверия. Если один человек безгранично доверяет другому, он в какой-то мере становится беззащитным. Опытный педагог никогда не забывает об этой истине. Доверие ребенка к хорошему педагогу поистине безгранично. Переступив порог школы, став вашим воспитанником, он безгранично верит вам, каждое ваше слово для него - святая истина; ваше поведение для него - живая мудрость и образец нравственности. Детское доверие к учителю - это капля чистой воды на цветке розы: не стряхните ее. Дорожить доверием, а значит, дорожить и беззащитностью ребенка - эта педагогическая мудрость должна преисполнить всю нашу работу. Педагогическое бескультурье и невежество начинаются там, где учитель, не понимая духовного мира ребенка, старается превратить детскую беззащитность в клетку, куда он загоняет маленькую птичку, делая с ней то, что ему кажется полезным и необходимым. Непонимание детской беззащитности, неумение ощущать ее сердцем - одна из причин жалкого положения учителя, который в конце концов теряет власть над ребенком.

Одной из истин моей педагогической веры есть правило: только тогда я имею право быть наставником, когда, понимая и сердцем ощущая безграничное детское доверие и неминуемую в связи с этим беззащитность, власть свою над ребенком основываю на этом доверии и этой беззащитности. Чем больше ребенок верит мне, чем с большей готовностью идет за мной, тем больше возрастает моя ответственность за каждый свой и его шаг.

Необходимо вдуматься, что же это такое - безграничное доверие? Возможно, ребенок сознательно отказывается от всего личного, слепо доверяя вам, педагогу? Нет, это совсем не так. Детское доверие, каким бы безграничным оно ни было, - доверие личности, которая стремится к духовному богатству, полноте личной жизни - к богатству общения с человеком. У ребенка, по словам Сент-Экзюпери, - неискоренимая потребность быть прирученным. Ребенку хочется, чтобы кто-то старший, мудрый, кто обладает богатым жизненным опытом, взял на себя не только заботу об его благе, не только ответственность за него, но и его радости, волнения. Это детское желание нужно оберегать, как бесценное богатство. Пока оно есть в детском сердце, до тех пор и дорога к нему перед вами открыта. Секрет воспитания,, если хотите, в этом и состоит: беречь стремление ребенка к тому, чтобы вы были его другом. Но другом необычным. Ребенок прекрасно понимает, что вы старше и мудрее. И чем больше раскрываетесь вы перед коллективом как человек мудрый, интеллектуально и эмоционально щедрый, морально красивый, эстетически богатый, тем больше радует ребенка то, что вы его друг. Уважение к вашей мудрости и любовь к вам как другу - это та гармония чувств ваших воспитанников, благодаря которой вам доверяет коллектив.

Безгранично доверяя педагогу, ребенок сердцем чувствует, что старший, мудрый человек всегда найдет выход из положения, каким бы тяжелым оно ни было. Никогда не забуду такой случай.

Летом, в горячий июльский день, я пошел со своими маленькими воспитанниками в лес. Мы сели отдохнуть под развесистым дубом. Жара сморила детей; кое-кто из них, едва коснувшись травы, уснул. Слышу - загремел гром. Небо потемнело, из глубины леса повеял холодный ветер. Что-то шумит, шумит -I все ближе. В овражке, что пролег под нашим дубом, закипел бурный поток: где-то недалеко' прошел ливень, а до нас уже дошла вода. "Это ведь очень опасно, - подумалось мне в ту минуту, - ведь детей окружает вода, что же мы будем делать, когда ее станет больше?" В тот же миг я припомнил, что шагов за тридцать, на склоне старого, заросшего кустарником оврага - просторная, сухая пещера. Вспомнил - и сразу стало легче.

Вдруг затрещал громовой разряд, и верхушка нашего дуба задымилась. Снизу к нам приближалась вода, сверху - огонь. Малыши, прижавшись друг к другу, сидели молча и смотрели на меня. В их широко открытых глазах в те трудные минуты страха не было, я видел только безграничное доверие. Единственным человеком, который переживал ужасное чувство смертельной опасности, был я, их воспитатель. Я чувствовал, что, если дети увидят в моих глазах растерянность и беспокойство о себе, а не о них, в ту же минуту я навсегда перестану быть их воспитателем. Сознание того, что дети беззащитны, что вся их надежда на меня, придавало мне сил. Я преодолел страх и стал смелым потому, что дети верили мне.

"Не отрывайтесь друг от друга, - сказал я своим малышам, - и ползите за мной". Мы поползли на склон. Через несколько минут доползли до пещеры Ни на минуту я не мог отвести глаз от этих живых клубочков, которые безгранично верили мне. Но вот и последний спрятался в пещере.

Эти минуты стали для меня на всю жизнь одним из самых мудрых уроков педагогики. Прислушиваясь к громыханию грома, я переживал укоры совести. Мне было стыдно перед самим собой за конфликты, которые, бывало, возникали прежде: ребенок набедокурит, а потом смотрит на тебя чистыми, ясными, доверчивыми глазами, а тебе думается, что он притворяется, и ты сердишься... Как мало я чувствовал и понимал душу ребенка в такие минуты! Как нужно дорожить детским доверием, каким мудрым, любящим защитником ребенка нужно быть воспитателю, чтобы между ним и детьми всегда сохранилась гармония дружеских, сердечных, доброжелательных отношений. Какой мудрой должна быть власть педагога над ребенком! Не забывайте этого ни на миг: ребенок хочет быть вашим тогда, когда он вас любит, а любит тогда, когда верит вам. На доверии и любви держится желание ребенка искать защиты у взрослого. До тех пор, пока ребенок смотрит на вас с надеждой и верит вам, - вы настоящий воспитатель, наставник, учитель жизни, вы авторитет, воплощение правдивости, друг, товарищ. Помните, друзья, что эти вещи очень хрупкие, их так легко разрушить. Если вы разрушите их, вам как воспитателю придет конец. Вы будете надзирателем, а не воспитателем.

Без истинной веры ребенка в старшего, без его сердечного желания найти у своего наставника защиту и ощутить его заботу о себе немыслим коллектив как идейное и эмоциональное единство личностей, ибо только тогда раскрывается одно сердце перед другим, когда человек верит другому человеку. Глубокое доверие воспитанника к воспитателю - это фундамент коллективизма. Есть очень тонкая вещь в духовной жизни детей, подростков, юношества - воля коллектива. О воле коллектива как о реальной воспитательной силе мы имеем право говорить, лишь когда воспитанник считает для себя позором, малодушием проявить равнодушие в деле, которым увлечен коллектив. Так вот, воля коллектива создается тогда, когда доверие к воспитателю одного ребенка на каждом шагу встречается с доверием другого ребенка, и из этих индивидуальных движений душ создается коллективная вера в человека. Только это чувство и является источником воли коллектива, а значит, и долга, ответственности личности за свое поведение перед коллективом.

Как беречь детское доверие? Как воспитывать стремление ребенка искать у вас защиты?

Это одна из глубинных тайн воспитания коллектива. Жизнь убеждает, что самое главное в этой очень тонкой сфере воспитания глубокое понимание, ощущение сердцем детского мира - ощущение детства. Создавая, воспитывая школьный коллектив, мы, как мореплаватель компасом, должны всегда руководствоваться той истиной, что имеем дело с ребенком. Детство, детский мир - это мир особенный. Дети живут своими детскими представлениями о добре и зле, о хорошем и плохом; у них свои, детские, критерии красоты; у них даже свое измерение времени: в детстве день кажется годом, а год - вечностью. Утверждая все это детское, нельзя забывать и о том, что завтра ваш воспитанник не будет ребенком, поэтому детские представления, критерии, взгляды не представляют собой нечто временное, что воспитанник ваш потеряет, как молочные зубы. В душе ребенка нужно утверждать детское, но на всю жизнь. Детские представления, критерии, взгляды, убеждения должны быть маленькими, но крепкими ростками, из которых вырастут могучие деревья.

Но все же наш воспитанник - ребенок, наш коллектив - детский. Чтобы иметь доступ в чудесный дворец, имя которому - детство, мы должны перевоплощаться, становиться в какой-то мере детьми. Только при этом условии нам будет доступна мудрая власть над ребенком. Только при этом условии дети не будут смотреть

на нас как на существа, которые случайно попали в их дворец, как на сторожей, охраняющих их детский мир, но равнодушных к тому, что происходит в чудесном дворце детства.

Есть у Ф. М. Достоевского прекрасные слова: "Войдем в зал суда с мыслью о том, что и мы виновны". Войдем в дивный мир детства с горячим сердцем, в котором живет, трепещет пульс детской жизни.

Не подумайте, уважаемый читатель, что я идеализирую мир детства. Я прекрасно понимаю, что детство создается из того, что мы, взрослые, оставляем в своих детях. Но именно потому, что ребенок - нежный побег, слабая веточка, которая станет могучим деревом, детство и требует особой заботы, нежности, осторожности.

Мудрость власти педагога - это прежде всего способность все понять. И если вы хотите войти в чудесный дворец - детство, с его особыми законами, усвойте прежде всего ту истину, что у ребенка никогда не бывает желания нарочно чинить зло. "Нет большего преступления, как подшивать действиям ребят плохие мотивы", - писала Н. К. Крупская. Педагогическое невежество в том и проявляется, что воспитатель приписывает ребенку желание делать зло, выставляя его перед коллективом как злоумышленника, принуждая думать коллектив так, как ошибочно думает он, воспитатель. Это тоже элементарная истина, игнорирование которой жестоко мстит воспитателю: там, где детям навязываются ошибочные мнения, никогда не может быть веры в педагога, воли коллектива; да, по существу, и самого коллектива там нет. Обвинение в нарочитом зле, которого чаще всего нет, ребенок переживает как несправедливость, это отталкивает его от воспитателя. Ребенок теряет доверие к воспитателю и больше никогда не стремится найти у него какую-либо защиту. А это уже большая опасность. Три-четыре "злоумышленника" в классе, которых воспитатель оттолкнул от себя, - и единства убеждений в коллективе, единомыслия, коллективной веры в воспитателя нет.

Не торопитесь объявлять детские шалости злоумышленным нарушением порядка, детскую невнимательность - ленью, детскую забывчивость - нерадивостью. Поймите, что детские шалости, невнимательность, забывчивость - все это было, есть и вечно будет. Все это нужно понять; не ломать, а старательно, мудро исправлять и направлять. Пытаясь что-то в ребенке сломать, да еще с помощью коллектива, - вы ломаете детское доверие к себе. Вы толкаете ребенка на то, что он начинает защищаться непокорностью, нарочитым (не злонамеренным!) непослушанием, своеволием, стремлением делать наперекор вашим советам и требованиям. Все это появляется там, где детское доверие к вам дало трещину.

С исключительной мудростью и осторожностью нужно относиться к разным опрометчивым поступкам детей, в которых - не нарочитое зло, а ошибка, которую ребенок, если он старается найти защиту у воспитателя, сам способен остро переживать или уже переживает (если у ребенка еще нет этой способности, ее непременно нужно воспитывать). Не торопитесь в таких случаях обращаться к коллективному осуждению. Вообще, берегите коллективное осуждение на тот крайний случай, который (пусть вам посчастливится поработать без него десятилетия), может, никогда и не встретится.

Нередко бывает, что о предосудительном детском поступке нужно знать только вам. Десятилетия работы в школе твердо убедили меня, что воспитание через коллектив не является единственным, универсальным средством воспитания. Воспитательная сила коллектива и проявляется именно тогда, когда к этой силе обращаются не на каждом шагу. Непосредственное влияние воспитателя на душу воспитанника такой же необходимый и важный элемент воспитания, как и воспитательная сила коллектива. Больше того, без прямого влияния педагога на воспитание в повседневных непредусмотренных эпизодах невозможна власть педагога над коллективом. И нужно считать большим достижением школы, если каждый воспитатель в совершенстве будет владеть "парной педагогикой" - искусством и мастерством влиять на личность.

Это было в первый послевоенный год. Человек, о котором идет речь, уже семьянин, отец трех детей - учеников нашей школы. А тогда он, Сашко, был пятиклассником Одному его товарищу отец купил цветные карандаши - в селе тогда это было настоящим богатством. Владелец этого богатства положил карандаши в классный шкаф, чтобы каждый, кто хочет порисовать, мог в свободную минуту тут же, в классе, развлечься. С каким волнением открывал коробку Сашко... Рисуя, он забывал обо всем, перед его глазами была не бумага, раскрашенная карандашами, а живой зеленый луг, синее небо, таинственные лесные чащи. Помню, с каким увлечением рисовал Сашко аиста на фоне вечерней зари.

И вот карандаши исчезли Это было горем для всех. Никто, кроме наших одноклассников, взять карандаши не мог, в этом не было сомнения. У меня возникла мысль, в которой я и сам боялся признаться себе: карандаши взял тот, кто больше всех любил рисовать, - Сашко.

- Никто карандашей не украл, - старался я убедить детей. - Просто произошла ошибка. Кто-то из вас забыл положить их в шкаф: понес домой. Ошибочно. Лежат они у кого-нибудь на столе. А завтра будут в шкафу: принесет тот, кто ошибся. Меньше говорите об этом, и все будет хорошо.

При первых же моих словах Сашко наклонил голову. Лицо его го вспыхивало, то бледнело, а в глазах - тревога, Да, карандаши взял он. И ничего страшного нет, принесет, положит в шкаф.

Утром я пришел в школьный сад, читаю. Слышу - кто-то перелез через забор. Это был Сашко. Сердце заболело, когда я посмотрел в глаза мальчика: в них была гакая мучительная мольба, что я невольно встал со скамьи и пошел навстречу.

- Что случилось, Сашко?

- Карандаши ..

- Ну и хорошо. Положи в шкаф.

- Школа закрыта Что ж теперь делать? - спросил мальчик. Он был в отчаянии.

- Дай мне, не говори никому об этом... И о том, что ты ошибся. А я возьму карандаши на день домой. Порисую.

Сашко облегченно вздохнул. Мы пришли в класс, когда почти все дети уже собрались. В детских глазах я увидел ожидание, тревогу.

- А карандаши у меня, - весело сказал я детям. - Как это я их положил в портфель - сам не знаю. Нарисую березку у пруда - и принесу завтра.

Тревога сменилась радостью. Я чувствовал, что в эти минуты каждый из моих воспитанников словно бы внутренне перестраивается: отказывается от назойливой и неприятной мысли о воровстве и привыкает к мысли об ошибке. Мы встретились взглядом с Сашко. В его глазах светилась благодарность. Я чувствовал, что мальчику хотелось сейчас, в эту минуту, подойти ко мне и что-то сказать. Это желание не давало ему покоя. Я остался на перемене в классе, стал просматривать тетради. Сашко уже подошел к столу, но кто-то его позвал, и он вышел из класса.

После уроков мы возвращались домой вдвоем. Как боялся я в те минуты, что мальчик станет высказывать свою благодарность! К счастью, этого не произошло. Сашко молчал, и его молчание было выразительнее взволнованных слов. Меня радовали его теплые, доверчивые глаза Я был счастлив, что спас мальчика от сердечного надлома, который мог лечь рубцом на детское сердце и напоминать о себе очень долго - возможно, всю жизнь. Был счастлив, что сберег доверие и искреннее детское желание искать защиты у воспитателя.

Это событие всю жизнь напоминает мне, что в детский мир нельзя механически переносить представления, принципы, закономерности отношений из мира взрослых. Особенно осторожно нужно подходить к обвинению детей в воровстве, лености, обмане. У ребенка никогда не бывает злого умысла. Он ошибается. И если мы помогли ему правильно понять и пережить ошибку, он всем сердцем постигнет моральный смысл своего поступка и будет стараться избегать аналогичной ошибки, хотя не всегда это ему и будет удаваться. Ребенок очень чутко реагирует на обвинение, даже на невысказанное подозрение в злом умысле. У нежного детского сердца - открытые чувствительные нервы, которые еще не защищены, как у взрослых, жизненной мудростью. Не допускайте, чтобы оно, чувствительное и нежное, ощупывалось со всех сторон и осматривалось любопытствующими взглядами. Чем чаще в годы детства и отрочества человек был в роли подсудимого, тем равнодушнее он будет к суду людскому в зрелые годы. Детские ошибки в преобладающем большинстве случаев не нужно делать предметом обсуждения коллектива. Знайте о детской ошибке только вы - так будет несравненно лучше.

Что было бы, если бы об ошибке Сашка узнал коллектив, если бы было "организовано", как это иногда бывает, "общественное мнение"? Что вообще бывает в таких случаях? Морально травмируется и тот, кто допустил ошибку, и коллектив. Прикосновение к своему чувствительному сердцу чересчур любопытных товарищей, обнажение своей души ребенок переживает как великую несправедливость: ведь поступок его почти всегда бывает незлоумышленным, он искренне раскаивается. Слишком раннее выставление человека на осуждение коллектива делает его нечувствительным. Это большая травма, которая оставляет свои следы часто на всю жизнь. Нельзя допускать, чтобы ребенок стоял под взглядами своих товарищей, которые выражают изумление, удивление злом, непорядочностью человека. В те минуты, когда детский коллектив удивляется злонамеренности (а злонамеренности ведь нет!), рождаются боль и обида. "Коллективное реагирование" на детскую ошибку, как правило, не дает того результата, на который надеется воспитатель. Несправедливость откладывается в сердце обидой, память сердца сохраняет нередко на многие годы каждое слово, сказанное товарищами или учителем. Если человек чувствует, что на него смотрят как на злоумышленника, он старается замкнуться, обособиться от коллектива. Человек носит в сердце обиду на людей; трудно найти что-либо более недопустимое в воспитании. Порождением этой обиды является озлобленность. А если ошибки повторяются и ребенка без конца "прорабатывают", если он в детстве не переживает радости от мысли, что люди радостно удивляются его моральной красоте, доблести, чистоте, порядочности - озлобленность может превратиться в жестокость, в недоверие к людям, в том числе к воспитателям, в разочарование в добрых, искренних надеждах и намерениях.

Что может быть в школе более недопустимо и бессмысленно, чем жестокий ребенок? Ребенок должен быть только добрым, сердечным, с открытым сердцем. Лишь это творит в нем благородную способность ненавидеть зло, быть его непримиримым врагом. Затаенная жестокость - заряд, который ежеминутно угрожает взрывом. Вероятно, вам приходилось встречаться в школьной жизни с такими случаями: казалось бы, нет никакого видимого повода для поступка, который кажется злоумышленным, а ребенок действует так, будто нарочно хочет причинить людям неприятность. В чем дело? Почему ребенок действует вопреки здравому смыслу, собственным интересам? Это и есть взрыв, для которого достаточно неосторожного, неосмотрительного, казалось бы, легкого, но очень болезненного прикосновения к детскому сердцу. И очень часто эти взрывы случаются не сразу после того, как в душу ребенка был вложен "заряд", а через довольно долгое время; учитель только с удивлением пожимает плечами: что происходит?

А что происходит с коллективом, когда воспитатель "организует осуждение" детской ошибки? В детях утверждаются бездумность, бессердечность. Что могли бы сказать дети, например, о поступке Сашка? Готовые фразы, взятые из уст взрослых. Ведь у детей еще нет жизненной мудрости - глубокого понимания того, что случилось. Они назвали бы ошибку воровством, но не почувствовали бы сердцем, что это действительно кража, и их слова звучали бы фальшиво. Сашко чувствовал бы, что слова товарищей - фальшь, но не мог бы сказать об этом, потому что далеко не все понятное сердцу ребенок может обратить в слово. Вот почему во время коллективного обсуждения предосудительного поступка виновный чаще молчит, и "признание" вины, слово раскаяния воспитателю приходится вытаскивать из него. Это развращает коллектив, воспитывает лицемеров, болтунов, готовых говорить что угодно и давать любые обещания.

Маленькие дети еще не умеют разумом своим вникать в мотивы поступков, моральный опыт сопереживания и сочувствия у них еще ограниченный, а потому они легко осуждают товарища - точнее, соглашаются с осуждением, высказанным педагогом. Нельзя утверждать коллективные убеждения на видимости единого отношения к тому, что дети еще не понимают.

Бывают в детстве поступки, о которых человек всю жизнь вспоминает с болью и сожалением, переживая укоры совести. От мудрой власти педагога зависит, чтобы эти укоры совести сердце сберегло во всей неприкосновенности и чистоте. Чтобы эти чувства входили в духовную жизнь коллектива как моральное достижение личности, коллектив должен быть очень чутким к этим чувствам.

У девятилетнего Андрейки были только мать и прадед. Прадеду - девяносто семь лет. Восемьдесят пять лет трудился он на земле. Ослаб. "Нет у вас никакой болезни, - сказал врач, - пришло время..." Однажды перед заходом солнца дедушке стало тяжело. "Дышать мне трудно", - сказал он внучке, матери Андрейки. Мать послала Андрейку в аптеку. Пошел мальчик, но по дороге задержался: товарищи играли в мяч, и он пристал к ним. Играл, зажав в кулаке рецепт и деньги на лекарство. Но быстро опомнился, вспомнив, куда его послали, побежал в аптеку, взял лекарство и всю дорогу домой бежал.

Дедушка уже умер. Над ним склонилась мать. Ни слова не сказала она Андрейке. Он вспомнил, как играл в мяч, и ему стало страшно. Обожгла мысль: наверно, из-за его легкомыслия умер дедушка. Заплакал мальчик, рассказал обо всем матери, а мать смотрела на него, словно ничего не понимала, и говорила: "Не мучь себя, сынок. Ты не виноват. Никакие лекарства не помогли бы. Дедушка потерял сознание, как только ты ушел в аптеку". Но Андрейка словно не слышал этих слов. Его жгла мысль о вине. Наступила ночь. Мальчик сидел на скамье под яблоней, которую посадил когда-то дедушка, и плакал.

В полночь я услышал тихий стук в окно. Увидел заплаканное лицо Андрейки. В детских глазах было такое глубокое отчаяние, такая мольба о помощи, что я в ту же минуту выбежал из дому. Андрейка начал говорить о своем легкомыслии: "Если бы я сразу пошел за лекарством, дедушка, может быть, и не умер..."

Мы пошли к матери, и она рассказала обо всем. У меня стало легче на душе А мальчик все плакал. Как бы ни были убедительны уверения матери, вина, словно горькая отрава, язвила детскую душу. Как важно было сделать так, чтобы эта капля всю жизнь облагораживала человека! Я часто говорил потом с Андрейкой о добре и зле. Но не переубеждал его: никакой вины за тобой нет. Пусть мальчик переживает укоры совести Пусть это чувство ведет его в коллектив. Меня радовало, что мальчик стал чувствительнее ко всему, что происходило вокруг. Нужны были большая выдержка и такт, чтобы не посеять в детском сердце смятение и отчаяние, чтобы мальчик, как это иногда бывает, не почувствовал, что кто-то из взрослых считает его злым, и чтобы он действительно не стал таким. Власть педагога тут нужно было проявить с большой предусмотрительностью и осторожностью. В течение нескольких лет я заботился о том, чтобы укоры совести побуждали Андрейку к добру. Нужно было защищать человека от собственных сомнений.

Может быть, читателю покажется необычным, что я говорю здесь о защите ребенка. Пусть не возникнет у вас мысли, что я на каждом шагу вижу зло и опасность, угрожающие ребенку. Добра в жизни несравненно больше, чем зла. Но не забывайте: речь идет о самом нежном в мире - о детской душе. Незаметное для нас слово взрослого может обернуться для ребенка опасностью. Наблюдая воспитательную работу многих учителей, я с особым вниманием присматриваюсь к тем конфликтам, которые, если их не предупреждать, словно ржавчина, разъедают школьную жизнь. Вот солидный учитель (с двенадцатилетним стажем) привел на перемене в учительскую маленького пятиклассника и "допрашивает" его:

- Почему ты смеешься на уроке? Неужели пионер имеет право так себя вести?

Мальчик молчит. Он и не может ничего сказать. И вообще, было бы удивительно, если бы вдруг пятиклассник ответил учителю в том тоне, в том стиле, в каком поставлен вопрос. Ученик чаще и сам не знает, почему он смеется, но учитель не может этого не знать. Ему не дано право не знать, почему ребенок совершил тот или иной поступок; у педагога - долг все понимать и все знать. Но случается взаимное недоразумение: воспитатель не понимает ребенка, ребенок не понимает воспитателя. Иногда, глядя на них, думаешь: не на разных ли языках они говорят? Это и есть то, о чем говорилось раньше: взрослый случайно попал в мир детства, в мир с другими жизненными нормами, с другими взглядами, даже с другим языком, - попал и сразу старается ввести в непонятном для него мире свои порядки; население мира детства не понимает, что хочет от него этот странный путешественник, а он сердится, "выходит из себя". Аборигены только плечами пожимают: что ему нужно?

Непонимание мира детства ведет к непониманию сути мотивов детских поступков. Воспитатель не понимает, почему малыши на звонок не бегут в класс, а хотят "еще чуточку, одну минутку" побегать по зеленой поляне; почему Федько не слушает условий задачи, а смотрит затаив дыхание на пчелу, залетевшую в класс; почему Оксанка не читает то, что все читают, а рисует цветок; почему во время экскурсии в лес Миколка, Пилипко и Петрик нарочно отстали от класса, спрятавшись в кустах. Да, нарочно, но не злоумышленно. Нарочного в школе бывает очень много, а злоумышленного в морально здоровом коллективе не бывает никогда. Нарочное никогда не сможешь предвидеть и предупредить, а злоумышленное можно предупредить, не допустить. Если бы мы всегда знали, почему ребенок делает так, а не иначе, воспитание стало бы наукой не только в теории, но и на практике. Почему, почему, почему?.. - сотни "почему" и сотни конфликтов (по частоте повторения слово "почему" стоит в школьной жизни на втором месте после слова "должен").

Конфликт между педагогом и ребенком, между педагогом и коллективом - большая беда школы. Чаще все го конфликт возникает тогда, когда учитель думает о ребенке несправедливо. "Чтобы думать о ребенке справедливо и правильно, - писал Н. И. Пирогов, - нам нужно не переносить его из его сферы в нашу, а самим переселиться в его духовный мир". Думайте о ребенке справедливо - и конфликтов не будет. Чем меньше конфликтов, тем глубже входит в духовную жизнь коллектива взаимное доверие, тем ярче выражается, раскрывается личность. Умение избежать конфликта - одна из составных частей педагогической мудрости учителя. Предупреждая конфликт, педагог не только сохраняет, но и создает воспитательную силу коллектива.

Это было в третьем классе. Объясняю у доски правило, все слушают, записывают примеры. Пишет будто бы и Дмитрик, но сердце мое тревожится за этого мальчика. У него глаза словно живые бусинки, чем-то он сейчас занят за своей партой, что-то не до грамматики ему. Подхожу тихонько к мальчику и вижу: перед ним полуоткрытая спичечная коробка, в ней что-то шевелится, а Дмитрик весь там, в коробочке, там его глаза и мысли. Присматриваюсь: в коробочке какой-то необыкновенный жук. Одним рогом, словно пилкой, режет он и никак не может перерезать свою тюрьму. Можно, конечно, рассердиться, выбросить в окно и жука, и коробочку, можно довести Дмитрика до слез и покаяния (а себя - до нервной дрожи), но что из этого? Дело не только в том, что время будет израсходовано напрасно. Жук станет развлечением для всего класса, дети будут завидовать Дмитрику и посмеиваться над моим гневом. Мне не дает покоя мысль: что происходит в твоей душе, ребенок? Почему ты не смог заставить себя отложить жука на полчаса и уяснить себе грамматическое правило? Беру коробочку, закрываю ее, прячу в карман, кладу руку на головку Дмитрика, еще раз объясняю правило, мальчик пишет; вижу - он хорошо понимает все, что объяснялось раньше (бывают такие дети): внимательно смотрел на однорогого жука, любовался им, и все-таки что-то осталось в детской памяти из объяснения учителя.

После урока Дмитрик подходит ко мне, молчит, опустив голову. Черные бусинки глаз едва блестят, спрятанные под длинными ресницами. Но он не может спрятать играющих в глазах бесенят. Отдаю мальчику жука и прошу рассказать, где он нашел такое удивительное существо, что он думает дальше делать с жуком? Дмитрик охотно рассказывает, в глазах у него горят огоньки пытливости, он тянет меня за руку к кустам, где, по его словам, такие жуки вылезают из земли и летают раз в три года. Вместе с Дмитриком мы кладем жука в заросли, и он быстро прячется.

В рассказах о таких вещах слышишь, конечно, прозрачный намек воспитателя на то, как с вершин своей педагогической мудрости он снисходительно опускается до прозаического мира детских интересов, позволяя себе быть добрым к ребенку. Дети не терпят этой снисходительности. Настоящее воспитание не там, где педагог с вершин спускается на землю, а там, где он поднимается до тонких истин мира детства. Подняться, а не спуститься. Не сюсюкать с ребенком, не подстраиваться под детскую ограниченность интересов (нет этой ограниченности, если мы сами не ограничиваем миропонимания ребенка!), а быть мудрым наставником - владеть мудрой властью, все понимать, видеть ребенка в тесной духовной связи с другими детьми.

Мудрость власти педагога над ребенком - это большое творчество, глубокое сердечное проникновение в мир детских мыслей и чувств, умение понимать язык детства, беречь в себе чистую каплю детства и в то же время не стать на одну доску с ребенком по уровню его развития. Если я вижу, как учитель - взрослый человек, сам отец - привел пятиклассника в учительскую и допрашивает: "Почему ты делаешь из бумаги самолет и пускаешь его в классе?", или, отобрав мяч, кричит, нервничает, - мне кажется, что учитель включился в детскую игру, но не понимает, что это игра, и считает ее правила очень серьезными, взрослыми.

Бывает, учитель рассчитывает на то, что, отведя неисправимого шалуна в учительскую, поставив его у доски или демонстративно записав в дневник вызов родителей, он этим самым предупреждает коллектив, заставляет других подумать: "Не нужно вести себя так, как Миша... иначе и мне так будет". В действительности же совершается совсем не то. Коллектив сочувствует тому, на кого обрушился гнев учителя. Чем понятнее каждому члену коллектива, что и с ним может случиться такая беда, тем глубже сопереживание с тем, кто терпит беду. Не делайте объектом сопереживания коллектива беду товарища. Вообще не делайте из детских шалостей беду, не тренируйте детских чувств на сопереживании горя, которого, по существу, не было бы, если бы вы сами его не вызвали.

Очень важно иметь в виду и другую сторону этих ситуаций. От маленьких шалостей воспитанник может перейти к предосудительным поступкам, более серьезным.

Если дети сочувствуют тому, кто попался на шалостях, они будут сочувствовать и тому, кто не смог утаить серьезного предосудительного поступка. А это развращает коллектив, утверждает искаженное представление о дружбе, товариществе. Это очень опасно, когда с малых лет чувство товарищества формируется на желании скрыть предосудительный поступок товарища. Чтобы это желание не возникало и не развивалось, не делайте из мухи слона, не стреляйте из пушки по воробьям. Грохот пушки делает ваших солдат не смелыми и бесстрашными, а боязливыми.

Мудрость власти педагога над личностью и коллективом предусматривает глубокое понимание сердцем того, что ребенок все время находится в состоянии самопознания, самоутверждения, самовоспитания. Ему хочется в чем-то показать себя, прежде всего утвердить свою волю, ум, изобретательность, сообразительность. Человек, который с вашей помощью познает мир и старается взаимодействовать с ним, постепенно становится личностью. И в этом нелегком становлении личности власть педагога должна быть особенно осторожной. Воля старшего иногда может превратиться в своеволие и в расправу над человеком. Самоутверждаясь, дети нередко допускают поступки, которые содержат, как кажется на первый взгляд, не просто ошибку, а посягательство на принципы социалистического общежития. (Как у Сашка с карандашами.) Очень важно понять, как в этих поступках здоровые, животворящие источники активности сливаются с детским безрассудством, незрелостью.

Несколько лет назад в одном селе произошло следующее событие. На усадьбе колхоза стояла выбывшая из строя автомашина. Однажды с машины исчезли аккумулятор и все электрооборудование. Машину списали. А незадолго до этого трое пятиклассников обнаружили в кустах блиндаж, оставшийся с войны. Сохранился он чудом, стены сухие, выложенные бревнами, стол, печка, даже телефон и несколько карабинов с большим запасом патронов. Мальчики перенесли в блиндаж снятое с автомашины электрооборудование, включили лампочки, отремонтировали дверь, повесили найденные где-то топографические карты, разожгли огонь в печке. В осенние вечера они читали тут книги о партизанах, придумали интересную игру Им удалось даже наладить телефонную связь с "передовой", где бились советские солдаты и офицеры с фашистами во время освобождения села.

И вдруг игре пришел конец. Кто-то из взрослых заметил дымок - и тайна мальчиков была раскрыта. Пошли слухи: нашлись, мол, виновные, разобравшие автомашину (которую уже давно сдали в металлолом). Кое-кто из взрослых назвал детей расхитителями. Их привели в контору и заставили написать "признание" вины. Начали угрожать судом. Только вмешательство педагогов сняло это чрезмерно суровое обвинение.

В этой истории не было ничего, кроме романтического увлечения героическим. Дети проявили выдержку и дисциплинированность: прежде чем стрелять из карабинов, они сначала изучили наставление о подготовке оружия к стрельбе, о том, как оружие чистить и хранить. С большими усилиями, преодолевая страх взрослых перед мнимой опасностью, учителям удалось сохранить всю материальную обстановку игры, за исключением оружия.

А можно было, как советовали некоторые взрослые, "покончить с неразумной затеей", запретить, ликвидировать, предупредить. Что бы означало это для духовного мира детей, для их взаимоотношений со взрослыми? Во-первых, публичное унижение. Мальчики были бы высмеяны школьным коллективом, а несправедливое высмеивание - одна из самых жгучих обид детства. Во-вторых, было бы растоптано детское стремление к самостоятельности, активности. Были бы сломлены детская воля, детский дух, а это едва ли не самая страшная из моральных травм, которые можно нанести ребенку. В-третьих, на взрослых дети смотрели бы как на своих врагов. К своим недоброжелателям дети причислили бы и учителей. Если бы педагоги допустили несправедливую расправу над детьми, их позиция невмешательства вызвала бы детский гнев - и не только этих трех пятиклассников, но и всего школьного коллектива. Надежда на защиту со стороны педагогов была бы растоптана. Быть равнодушным, "нейтральным" в нелегкие для ребенка минуты, когда ему нужна защита, - для педагога означает наступить на горло своей власти. Дети ненавидят учителя за его "нейтралитет" в таких случаях. Если ребенка обвиняют и судят, педагог обязан быть только его защитником и покровителем. В другой роли представить педагога невозможно.

Не сломать, а поднять, поддержать, не обезличить духовные силы ребенка, а утвердить чувство его достоинства - только так нужно осуществлять свою власть над ребенком. Если ребенок делает что-то не так, как огня бойтесь сильных, волевых средств влияния на него. Сильные средства свидетельствуют о вашем бессилии. Не допускайте, чтобы в вашу лабораторию гуманизма ворвался стук кулака по столу и окрик. Пусть не привлекает вас перспектива увидеть подвижного, смелого, вечно неугомонного шалуна угасшим и угнетенным, с печальными глазами, согнутым и несчастным. Плохая это перспектива! Как наивысшую ценность берегите гордость, неприкосновенность личной чести ребенка. Помните, что шалун, у которого обо всем есть собственное мнение, на все существует свой взгляд, - это ваше счастье; а безвольный, как тень, воспитанник, у которого собственные мысли выбиты из головы вашими сильными средствами влияния, человек, который безмолвно во всем подчиняется вам, - это ваше несчастье. Знайте, что невыдержанный шалун и забияка в нужную минуту проявит себя добрым, сердечным человеком, а безвольный, тот, кто безмолвно подчиняется, часто оказывается равнодушным, нередко жестоким, готовым переступить через беду ближнего во имя собственного благополучия. Сильные и волевые средства влияния - это средства, которые ломают волю ребенка, делают его бессердечным. Вот история, которая произошла недавно в одной школе.

У Ольги Ивановны, классного руководителя пятого "Д" класса, на уроках всегда стояла абсолютная тишина. Всем, кто бывал у нее на занятиях, эта тишина казалась неприятной, какой-то зловещей. Тридцать три мальчика и девочки сидели, сложив руки на партах, не шевелясь, смотрели на учительницу. Один только Миша К., тридцать четвертый воспитанник, - горе и наказание Ольги Ивановны (так она говорила о мальчике) - ни минуты не сидел тихо - вертелся, смеялся. Часто Ольга Ивановна ставила его в угол, а иногда выгоняла из класса... Однажды пришел к Ольге Ивановне на урок директор школы и сказал: "В пятом "Б" мало учеников, а у вас очень тесно. Переведем из вашего класса человек пять. Кто хочет перейти - на перемене соберите книги и сядьте в пятый "Б"..." Звонок на перемену. Когда Ольга Ивановна сказала: "До свиданья!", - тридцать три мальчика и девочки взяли портфели и сумки и побежали в соседний класс. Пораженная, Ольга Ивановна глазам своим не верила. В классе остался один Миша. Побледневшая, убитая горем Ольга Ивановна подошла к мальчику и спросила: "А ты, Миша, почему не ушел?" - "Мне вас жалко..." - ответил мальчик. На глазах у него выступили слезы...

Не обвиняйте меня, уважаемые читатели, в том, что я этой историей поощряю потакание детской недисциплинированности. -В классе нужны порядок и тишина, но добиваться их нужно не так, как это делала Ольга Ивановна.

В моей памяти - судьба маленького черноглазого Тимка. Уже в первый год учебы в школе открылся его тонкий, чувствительный духовный мир. Тимко жил в мире сказки; это был родной, дорогой для него мир, населенный добрыми и злыми существами. На перемене и перед уроками мальчик, бывало, собирал вокруг себя таких, как он сам, малышей, и эта группа жила какое-то время в сказочном мире. Бывало иногда и так: на перемене Тимко не успевал закончить сказку, и какую-то часть урока мальчики и девочки, сидевшие около него, слушали его шепот. Тут уж было не до урока...

Учительница, к сожалению, была далека от того мира, в котором жил Тимко. Чудесному детскому увлечению, настоящему таланту, которому бы только радоваться, она объявила войну. Старалась запретить Тимку собирать на перемене малышей - опаздываете на урок. Из запрета ничего не вышло. Дети находили таинственные уголки, о которых учительница не могла и подумать. Однажды, когда, увлеченные сказкой товарища, несколько маль чиков и девочек пришли в класс под самый конец урока, учительница запретила Тимку два дня посещать школу. ("Посиди немного дома, может, отвыкнешь от своей компании...") Мальчик озлобился. Оставшись дома, он пас корову. К нему пришли двое первоклассников (а Тимко уже учился во втором). Они похвалились сопилками, хотя и не умели еще хорошо играть. Тимко сказал: "Давайте сопилки, я научу вас играть". Доверчивые малыши отдали, и тут произошло странное: Тимко бросил сопилки в костер.

Трудно было представить, чтобы такой добрый, любящий детей мальчик мог так сделать. Что же случилось, что произошло в детском сердце? Сильные средства влияния, к которым прибегла учительница, по капле намораживали в сердце Тимка лед жестокости Унижение достоинства отравляло сердце мальчика. Возникло озлобление к учительнице, к товарищам, вообще к людям. Камешки несправедливости часто обрастают глыбами гнева, обиды, отчаяния. Детский гнев, рожденный несправедливостью, - вещь

опасная. В состоянии такого гнева ребенок готов причинить зло даже тому, кто не имеет никакого отношения к его беде.

Тимка перевели в параллельный класс, а учительнице помогли понять зло, которое она пробудила в душе ребенка. Нужно было приложить много усилий, чтобы в детское сердце вернулась любовь к человеку.

От педагога зависит, чем станет сердце ребенка - нежным цветком или засохшей корой. Заветная мечта каждого мыслящего педагога - чтобы сердце воспитанника было чувствительным к каждому его, воспитателя, слову, чтобы детская душа откликалась, словно нежная струна, на тонкую музыку души воспитателя. Вершину мудрости своей власти над детской душой я вижу в том, чтобы ребенок понимал меня с полуслова, чтобы между строками моих слов видел мой воспитательный идеал, чтобы в тончайших оттенках моего голоса ощущал радость и печаль, одухотворенность и тревогу, одобрение и обиду, чтобы во вспышках и угасании огоньков в моих глазах видел малейшие движения моей мысли. Это не мудрость и не мастерство, если воспитателю приходится трижды повторять свои слова, каждый раз повышая голос, и, закончив на высокой ноте, стукнуть по столу кулаком. Это не власть, а бессилие, которым нередко прикрывается своеволие.

Я иду сегодня в класс с тяжелым душевным переживанием. Как бы я ни хотел скрыть свою душевную боль, глаза выдают меня. И ни о какой мудрости моей власти над детьми не может быть и речи, если дети не увидят боль в моих глазах, если через глаза не заглянут в мое сердце. Я не говорю детям, что мне нелегко, не прошу их посидеть сегодня тихонько, но они уже поняли все. В классе тишина, сосредоточенность - это и есть настоящая власть над детской душой. С первого дня пребывания ребенка в школе я стараюсь беречь и развивать сердечную мягкость, тонкость чувств. От того, насколько тонкими, тактичными, нежными, чувствительными к окружающему миру будут чувства ребенка, зависит моя власть над ним. Ведь власть эта - не окрик и не наказание (к сожалению, кое-кто из учителей представляет, что власть педагога - это какое-то дополнительное право на наказание воспитанников). Моя власть над ребенком - это способность ребенка реагировать на мое слово, которое может быть теплым и нежным, ласковым и тревожным, строгим и требовательным, но всегда оно должно быть правдивым и доброжелательным. И чем нежнее, тоньше детские чувства, чем чувствительнее откликается детское сердце на правду, красоту, человечность, тем сильнее мое слово, которое выражает власть над ребенком. Я твердо верю в то, что воспитать ребенка можно прежде всего лаской, добром.

Чтобы обычное человеческое слово имело власть над ребенком, нужно развить тонкость детских чувств. Это тот порох, который ждет огонька мудрой власти педагога. Нет этого пороха - не поможет не только огонек, но и факел. Одно из важнейших воспитательных правил состоит в том, чтобы учить детей сердцем улавливать тончайшие оттенки человеческого духа, откликаться сердцем на мысли, переживания. Уже в детстве наш воспитанник должен понять красоту человеческой души, величие и благородство человеческой преданности высоким идеалам, верности долгу перед Отчизной, родными людьми - отцом, матерью. Нет большей силы, могущей влиять па детскую душу, чем способность восхищаться человеком, удивляться его моральной красоте и величию.

Властвуя над миром детских мыслей, чувств, переживаний, нельзя ни на минуту забывать о том, что у каждого ребенка есть добрая воля, добрые намерения. Никакого крика, никаких угроз, никаких попыток уязвить детское сердце. Нельзя превращать детское сердце в пугливую птичку, которая забилась в угол клетки ждет расправы. Моя власть над ребенком оправдана и мудра до тех пор, пока я обращаюсь к добрым и деятельным силам его ума и сердца. Сердце, чуткое к добру, ласке, справедливости, доброжелательности, не потребует не только крика, но и повышения голоса. Взаимное уважение и согласие, доброжелательность, сердечность, дружелюбие - вот то моральное богатство, которым нужно дорожить и на котором нужно строить наши отношения с детьми. Мудрая власть педагога состоит в том, чтобы моя воля стала желанием ребенка. Гармония воли воспитателя и желаний воспитанников - необходимейшая и сложнейшая гармония духовной жизни коллектива. В ней проявляются отношения взаимного доверия, общего стремления воспитателя и воспитанников к единой цели - моральному совершенствованию, духовному богатству, полноте и счастью жизни на благо народа.