Александр Николаевич Радищев (1749 - 1802)

Александр Николаевич Радищев

Писатель, философ, публицист, основоположник русской революционной педагогики, этики и эстетики. Сын богатого помещика, образование получил в Пажеском корпусе (1762 - 1766), затем учился на юридическом факультете Лейпцигского университета (1767 - 1771). Занимался естественными науками. В формировании его мировоззрения большую роль сыграло знакомство с сочинениями английских, французских, немецких мыслителей. По возвращении в Россию был назначен чиновником в Сенат, затем служил обер-аудитором (юридическим советником), в 1775 г. вышел в отставку, в 1777 г. поступил на службу в Коммерц-коллегию, сначала помощником управляющего, затем управляющим Петербургской таможней.

Литературно-публицистическая деятельность А. Н. Радищева началась в 70-е гг. переводом книги Г. Мабли «Размышления о греческой истории» с его примечаниями. В одном из этих примечаний говорилось о том, что «самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние» [7, т. 2, с. 282]. В 1783 г. А. Н. Радищев закончил оду «Вольность» - первое произведение русской революционной поэзии; в 1789 г.- автобиографическую повесть «Житие Ф. В. Ушакова». В своем основном произведении «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790) А. Н. Радищев правдиво изображает жизнь простого народа, резко обличая самодержавие и крепостничество. Екатерина II, прочитав первые 30 страниц врученного ей экземпляра «Путешествия...», расценила автора как «бунтовщика хуже Пугачева». 30 июня 1790 г. по приказу Екатерины II А. Н. Радищев был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. За издание «пагубной книги» его приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь на 10 лет с лишением чинов и дворянства. В ссылке Радищев написал философский трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии», а также труды по экономике, истории, поэтические произведения. При Павле I Радищеву было разрешено поселиться в одном из имений отца, и только после воцарения Александра I он вернулся в Петербург. Годы лишений и ссылка не изменили убеждений Радищева, он по-прежнему боролся за уничтожение крепостного права и сословных привилегий. Радищеву пригрозили новой ссылкой. В ответ на угрозу, реализуя мысль о праве человека на самоубийство как форму протеста, Радищев покончил с собой.

В научно-теоретической, литературно-публицистической деятельности А. Н. Радищева значительное место занимают вопросы просвещения, воспитания и обучения подрастающего поколения. Он их рассматривал как составную часть общей борьбы за революционное обновление прогнивших крепостнических устоев жизни царской России, феодально-крепостнической системы воспитания в ней.

Беседа о том, что есть сын Отечества (в сокращении)

(Печатается по изданию: Радищев А. Н. Поли. собр. соч., т. 1. М.; Л., 1938. Статья завершена А. Н. Радищевым в 1789 г. и опубликована в журнале «Беседующий гражданин» (1789, декабрь). В этом сочинении А. Н. Радищев определил главную цель воспитания как подготовку истинного человека, подлинного сына Отечества - борца против насилия и деспотизма. Только люди, восставшие на борьбу с тиранами за свою свободу и человеческое достоинство, могут считаться истинными людьми и настоящими патриотами. 464 Комментарии)

Не все рожденные в Отечестве достойны величественного наименования сына Отечества (патриота). Под игом рабства находящиеся недостойны украшаться сим именем. Поудержись, чувствительное сердце, не произноси суда твоего на таковые изречения, доколе стоиши при враге. Вступи и виждь! Кому не известно, что имя сына Отечества принадлежит человеку, а не зверю или другому бессловесному животному? Известно, что человек существо свободное, поелику одарено умом, разумом и свободною волею; что свобода его состоит в избрании лучшего, что сие лучшее познает он и избирает посредством разума, постигает пособием ума и стремится к прекрасному, величественному, высокому. ...Вертопрах, облетающий с полудня (ибо он тогда начинает день свой) весь город, все улицы, все дома для бессмысленнейшего пустоглаголания, для обольщения целомудрия, для заражения благонравия, для уловления простоты и чистосердечия, соделав-ший голову свою мучным магазином, брови вместилищем сажи, щеки коробками белил и сурика, или, лучше сказать, живописною палитрою, кожу тела своего вытянутою барабанною кожею, похож больше на чудовище в своем убранстве, нежели на человека, и его распутная жизнь, знаменуемая смрадом из уст и всего тела его происходящим, задушается целою аптекою благовонных опрыскиваний, словом, он модный человек, совершенно исполняющий все правила щегольского большого света науки; он ест, спит, валяется в пьянстве и любострастии, несмотря на истощенные силы свои, мелет всякий вздор, кричит, перебегает с места на место, кратко, он щеголь. Не сей ли есть сын Отечества? Или тот, поднимающий величавым образом на твердь небесную свой взор, попирающий ногами своими всех, кои находятся пред ним, терзающий ближних своих насилием, гонением, притеснением, заточением, лишением звания, собственности, мучением, прельщением, обманом и самым убийством, словом, всеми одному ему известными средствами раздирающий тех, кои осмелятся произносить слова: человечество, свобода, покой, честность, ...потоки слез, реки крови не токмо не трогают, но услаждают его душу. Тот не должен существовать, кто смеет противоборствовать его речам, мнению, делам и намерениям! Сей ли есть сын Отечества? Или тот, простирающий объятия свои к захвачению богатства и владению целого Отечества своего, а ежели бы можно было, и целого света и который с хладнокровием готов отъять у злосчастнейших соотечественников своих и последние крохи, поддерживающие унылую и томную их жизнь, ограбить, расхитить их пылинки собственности; который восхищается радостию, ежели открывается ему случай к новому приобретению, пусть то заплачено будет реками крови собратий его, пусть то лишит последнего убежища и пропитания подобных ему сочеловеков, пусть они умирают с голоду,стужи, зноя, пусть рыдают, пусть умерщвляют чад своих в отчаянии, пусть они отваживают жизнь свою на тысячи смертей; все сие не поколеблет его сердца; все сие для него не значит ничего; он умножает свое имение, а сего и довольно. Итак не сему ли принадлежит имя сына Отечества? Или не тот ли сидящий за исполненным произведением всех четырех стихий столом, коего услаждают вкусы и брюха, жертвуют несколько человек, отъятых от служения Отечеству, дабы по пресыщении мог он быть перевален в постель и там бы уже спокойно заниматься потреблением других произведений, какие он вздумает, пока сон отнимет у него силу двигать челюстьми своими? Итак, конечно, сей или же который-нибудь из вышесказанных четырех? (ибо пятого сложения толь же отдельно редко найдем). Смесь сих четырех везде видна, но еще не виден сын Отечества, ежели не в числе сих!..

Нет человека, который бы не чувствовал прискорбия, видя себя унижаема, поносима, порабощаема насилием, лишаема всех средств и способов наслаждаться покоем и удовольствием и не обретая нигде утешения своего. Не доказывает ли сие, что он любит Честь, без которой он как без души. ...Нет ни одного из смертных толико отверженного от природы, который бы не имел той вложенной в сердце каждого человека пружины, устремляющей его к люблению Чести. Всяк желает лучше быть уважаем, нежели поносим... Доказано уже, что истинный человек и сын Отечества есть одно и то же; следовательно, будет верный отличительный признак его, ежели он... честолюбив.

...Он возжигает сей благотворный пламень во всех сердцах; не страшится трудностей, встречающихся ему при сем благородном его подвиге... и ежели уверен в том, что смерть его принесет крепость и славу Отечеству, то не страшится пожертвовать жизнию; если же она нужна для Отечества, то сохраняет ее для всемерного соблюдения законов естественных и отечественных; по возможности своей отвращает все, могущее запятнать чистоту и ослабить благонамеренность оных, яко пагубу блаженства и совершенствования соотечественников своих. Словом, он благонравен! Вот другой верный знак сына Отечества! Третий же и, как кажется, последний отличающий знак сына Отечества, когда он благороден. Благороден же есть тот, кто учинил себя знаменитым мудрыми и человеколюбивыми качествами и поступками своими... истинное Благородство есть добродетельные поступки, оживотворяемые истинною честию, которая не инде находится, как в беспрерывном благотворении роду человеческому, а преимущественно своим соотечественникам, воздавая каждому по достоинству и по предписуемым законам естества народоноправления. Украшенные сими единственно качествами как в просвещенной древнрсти, так и ныне почтены истинными хвалами. И вот третий отличительный знак сына Отечества!

Но сколь ни блистательны, сколь ни славйы, ни восхитительны для всякого благомыслящего сердца сии качества сына Отечества и хотя всяк сроден иметь оные, но не могут, однако ж, не быть не чисты, смешаны, темны, запутаны, без надлежащего воспитания и просвещения науками и знаниями, без коих наилучшая сия способность человека удобно, как всегда то было и есть, превращается в самые вреднейшие побуждения и стремления и наводняет целые государства злоче-стиями, беспокойствами, раздорами и неустройством. Ибо тогда понятия человеческие бывают темны, сбивчивы и совсем химерические. Почему прежде, нежели пожелает кто иметь помянутые качества истинного человека, нужно, чтобы прежде приучил дух свой к трудолюбию, прилежанию, повиновению, скромности, умному состраданию, к охоте благотворить всем, к любви Отечества, к желанию подражать великим в том примерам, також к любви к наукам и художествам, сколько позволяет отправляемое в общежитии звание; применился бы к упражнению в истории и философии, или любомудрии, не школьном, для словопределения единственно обращенном, но в истинном, научающем человека истинным его обязанностям; а для очищения вкуса, возлюбил бы рассматривание живописи великих художников, музыки, изваяния, архитектуры или зодчества.

Весьма те ошибутся, которые почтут сие рассуждение тою платоническою системою общественного воспитания, которой события никогда не увидим, когда в наших глазах род такового точно воспитания и на сих правилах основанного введен богомудрыми монархами, и просвещенная Европа с изумлением видит успехи оного, восходящие к предположенной цели исполинскими шагами!

Рассуждение о труде и праздности

(Печатается по изданию: Радищев А. Н. Рассуждение о труде и праздности.- Беседующий гражданин, 1789, октябрь.

Данная статья непосредственно примыкает к сочинению «Беседа о том, что есть сын Отечества». Основной лейтмотив статьи - «праздность есть мать всех пороков», труд должен быть «предтечей благоденствия».)

В каком бы состоянии, чине, звании... не поставлен был человек, известно, что нет из оных ни одного такого, которое бы делало его совершенно свободным от всей должности в рассуждении общества, которого он составляет часть и которое бы ему давало совершенное право быть бесполезным. Если бы было такое исключение, то оное было бы очень презрительно и купно крайне опасно. От бесполезного человека к человеку вредному не более одного шага; кто не делает никакого добра в мире, тот необходимо должен делать зло, и посему-то нет ни одного такого человека, которому бы не известно было сие присловие: праздность есть мать всех пороков. Нет ничего, при чем бы рассудок и опыт лучше могли обнаружить истину, и никогда связь дел не доказана лучше. От праздности бедный оскудевает, а от скудости все пороки, которые по необходимости рождают желание освободиться от оной во что бы то ни стало. От праздности богач бывает скучен, а от скуки все пороки, которые причиняют необходимость избыть оные.

Праздность наполняет улицы нищими, торжища мошенниками, вольные дома непотребными женщинами и большие дороги грабителями. Праздность питает ту вероломную силу, то предание себя роскоши, которые толь часто ввергают в пропасть преступления имевших несчастье слушать их советов; в лоне праздности гнездятся самые ужаснейшие предначинания, коих связь укрепляет бесславие и развратность, и здесь-то зачинаются и самые беззакония. Никогда не бывает столько опасен злой человек, как когда он находится без дела; впрочем, навык к праздности неприметно погашает чувствования, сопрягающие нас с подобными нам. Он делает нас глухими ко гласу природы, вещающему нам в их пользу, хладными и беспристрастными при воззрении на них и приучает к забвению всех .наших должностей.

Трудолюбивый народ имеет свои пороки; но невозможно, чтобы праздная страна сохранила благонравие (Станется, что в возражение представят пример испанского народа, который почитают праздным и который, однако ж, не потерял благонравия. Сие быть может; но отыми у него, с одной стороны, его гордость, а с другой - умеренность и скажи, что последует тогда с его нравами? ). Не довольно, чтобы народ был просвещен, надобно быть ему трудолюбиву, а без сего просвещение больше будет вредно, нежели невежество; ибо невежа праздный гораздо меньше удачен в злодеянии, нежели ленивец, что-нибудь знающий. Но какое средство соделает трудолюбивым весь свет? И кто может ласкать себя, что он в состоянии изгнать совершенно праздность из обществ, наилучше устроенных? Что делать с сим нетрогающимся духом, который ни за что не хочет приняться, с сим ветреным, который ни в чем не может иметь удачи? Что делать с сими суетными человеками, которые думают, что они заняты, потому что несовершенно без движения остаются, которые и сами не сомневаются в их праздности, но коих жизнь представляет всегдашнюю пустоту, исполненную беспрерывного последования ничтожества, и которых наилучшее употребление времени заключается в ничем? Что делать с сими праздными богачами, которые, поелику счастие их поставило выше нужд, думают, что в то же самое время соделало оно их чуждыми быть полезными в чем-нибудь, которые почитают, что все их старание должно заключаться в том, чтобы жить в наслаждении и пресыщении, и которые всяким трудом гнушаются? Что напоследок делать с сими гордыми нищими, которые, обольщены будучи одним мнением, ничего не почитают толико прекрасным и высоким, как чтобы ничего не делать, и думают, что леностью возвышаются в степень обилия? Мы согласны, что трудно таковых людей с пользою употреблять к должностям и что не должно ожидать от них великих услуг, но и не должно также ласкать их наклонностям, ни уполномочивать образ их мыслей. И благоразумие требует, чтобы старались больше об истреблении таковых начал праздности и препятствовали далее оным распространяться. К счастью, польза нравов встречается здесь совершенно с теми, что почитается вообще как бы составляющим благополучие государственное. Науки, рачение, торговля, обилие, напоследок богатства удаляются при приближении лености; ни плодородие земли, ни умеренность климата, ни преимущества счастливого положения не могут вознаградить зол или потери, причиняемой оною; все простывает, все в косности, где оноя царствует, между тем как все одушевляется и удачно, невзирая и на самые естественные противоборствия, в местах, где царствует то свойство деятельности, которое все приводит в движение. Итак нет ничего достойнее, по всем причинам внимания правительства, как стараться чрез действительнейшие средства изгнать дух праздности и вдохнуть, напротив того, любовь к труду.

Кто говорит о любви, говорит о свободном чувствовании, исключающем всякое понятие о принуждении; ибо не можно, принуждая людей к труду, вдохнуть им любовь к оному; не каторжные нужны для общества, но свободные и произвольные работники. Если вы хотите изгнать праздность, истребляйте оную при самом начале; смотрите, что в оной привлекает; старайтесь уменьшить ее прелести, противоположите страсть страсти. Если она берет свое начало в свойстве нерадивости, рассеянной вообще во всем народе, употребите самые действительнейшие и свойственнейшие поощрения к отрясе-нию и побеждению оной; поставьте на место оное удовольствие, че.сть, пользу; возбуждайте ревнование чрез все, тому способствующее; высоко отличайте полезного и трудолюбивого человека от ленивого, сделайте еще, чтобы последний не мог пользоваться теми преимуществами, коими первый; принудьте всякого гражданина, не исключая ни благородного, ни богатого, принять какое-нибудь звание, требующее деятельности и труда; бдите, дабы всякий исполнял должности, избранные им или в которой он находится; исключайте всякий чин без действительной должности, всякое благодеяние без тягости; уравните последующую от оного прибыль труду, паче вы его не давайте покойных мест, кроме тех, которые по истощению своих сил получили право требовать оных или заслугами своими соделались того достойными. При таковом внимании, если совершенно не истребите праздного сложения, по крайней мере, исправите нерадивое свойство и воспрепятствуете соделаться оному прилипчивым. Если начало гордости противоборствует началу труда, испроверг-ните сию гордость гордостью благородною; разгоните сие налепое, предрассуждение, сопрягающее род преимуществ со смешным правом жить, ничего не делая; и чтобы, напротив, состояние пресыщающееся, бесплодное и веселящееся было, если возможно, последней-шим всех при получении почестей и отличении; чтобы, по малой мере, никакой род труда не был презрен, если только хотя мало оный полезен; чтобы мера действительных услуг, сделанных обществу, была мерою уважения народного и чтобы всякий человек не иначе ценим был, как по мере блага, оказываемого им в обществе. Если примечается, что дух ветрености и неспособности внушает отвращение к полезным упражнениям, требующим внимания и известной твердости в труде; если примечается, что пустые помыслы одерживают верх или потому, что менее требуют труда, или потому, что более прибыльны, старайтесь исправить сии злоупотребления; не приводите в уныние никакого дарования, но соделайте, чтобы всякое почитаемо было по его достоинству и уважаемо по мере заслуг оного; не истребляйте бабочек, но ведите брань с прузием пожирающим и не попускайте, чтобы прилежная и трудолюбивая пчела была от всех презираема. Если безделие есть следствием непонятности, берущей свой источник в недостатке сил, умножьте, соделайте удобнейшими средства к научению; приноровите оные ко всем, дабы никакой промысел честный не мог жаловаться на недостаток подкрепления и покровительства или на случай упражняться в оном; внемлите паче всего вкусу и дарованиям, которые могут быть свойственны народу; поощряйте полезные предприятия, которые могут приведены быть в действо кстати оказанною наперед милостию, и надейтесь на силы, часто недостаточные, частных людей, споспешествуйте всегда доброй воле и чтобы никто не мог в истинную сказать; не от себя я празден, напротив того, я ничего бы столько не желал, как быть заняту. Если отвращение от труда берет свой источник в страхе не наслаждаться плодом своего труда и видеть оный чрез покровительствуемых похищенным: если уныние - следствие некоторых уз, наложенных безрассудно на рачение, или какого-нибудь обмана власти, или погрешности правительства, искоренить злоупотребления и разорвать цепи рачения.

Если примечается, что установления питают дух праздности и подают повод к лености, тотчас соделайте спасительную оным перемену, каковы бы в прочем ни были правила их установления; не попустите, чтобы хлеб милостыни был пищею лености, но напротив того, да будет оный наградою труда; воспомните... праздный да не ест. В самых исправления домах соделайте труд не наказанием, но средством, укрощающим строгость наказаний или жестокость повиновения, наблюдаемого в сих местах. Словом, дабы повсюду труд был предтечею благонравия, а страдание, напротив, платою и наследием праздности.

Мы не согласны, чтобы человек, хотя и осужден ясти свой хлеб в поте лица своего, осужден был на всегдашний труд: он, по крайней мере, должен иметь время отереть свое чело и ясти свой хлеб спокойно; утруждение дает право на отдохновение, и за покоем должно следовать труду, но и сей покой не должен также быть совершенным бездействием... а нужно быть оному сопровождаему неким чувствованием, которое бы, по крайней мере, напоминало человеку о его существовании, и напоминало бы с приятностию словом, удовольствие есть справедливое употребление отдохновения. Оно есть действительное возобновление сил, если только не бывает вредно по своему естеству или по излишеству приема.

Крестьцы

(Печатается по изданию: Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву.- В кн.: Русская проза XVIII в. М., 1971, с. 450 - 463.

В главе «Крестьцы» автором представлен идеал воспитания дворянина.)

(глава из книги «Путешествие из Петербурга в Москву»)

В Крестьцах был я свидетелем расстания у отца с детьми, которое меня тем чувствительнее тронуло, что я сам отец и скоро, может быть, с детьми расставаться буду. Несчастный предрассудок дворянского звания велит им идти в службу. Одно название сие приводит всю кровь в необычайное движение! Тысячу против одного держать можно, что изо ста дворянчиков, вступающих в службу, 98 становятся повесами, а два под старость, или, правильнее сказать, два в дряхлые их, хотя нестарые, лета, становятся добрыми людьми.

- Друзья мои,- сказал отец,- сегодня мы расстанемся,- и, обняв их, прижал возрыдавших к перси своей. Я уже несколько минут был свидетелем сего зрелища, стоя у дверей неподвижен, как отец, обратясь ко мне:

- Будь свидетелем, чувствительный путешественник, будь свидетелем мне перед светом, сколь тяжко сердцу моему исполнять державную волю обычая.

...Но если я исполнил должность мою в воспитании вашем, обязан сказати ныне вам вину, почто вас так, а не иначе воспитывал и для чего сему, а не другому вас научил; и для того услышите повесть о воспитании вашем и познайте вину всех моих над вами деяний.

Со младенчества вашего принуждения вы не чувствовали. Хотя в деяниях ваших вождаемы были рукою моею, не ощущали, однако же, николи ее направления. Деяния ваши были предузнаты и предваряемы; не хотел я, чтобы робость или послушание повиновения малейшею чертою ознаменовала на вас тяжесть своего перста. И для того дух ваш, не терпящ веления безрассудного, кроток к совету дружества. Но если, младенцам вам сущим, находил я, что уклонилися от пути, мною назначенного, устремляемы случайным ударением, тогда остановлял я ваше шествие, или, лучше сказать, неприметно вводил в прежний путь, яко поток, оплоты прорывающий, искусною рукою обращается в свои берега.

Робкая нежность не присутствовала во мне, когда, казалося, не рачил об охранении вас от неприязненности стихий и погоды. Желал лучше, чтобы на мгновение тело ваше оскорбилося преходящею болью, нежели дебелы пребудете в возрасте совершенном. И для того почасту ходили вы босы, непокровенную имея главу; в пыли, в грязи возлежали на отдохновение на скамии или на камени. Не меньше старался я удалить вас от убийственной пищи и пития. Труды наши лучшая была приправа в обеде нашем. Воспомните, с каким удовольствием обедали мы в деревне, нам неизвестной, не нашед дороги к дому. Сколь вкусен нам казался тогда хлеб ржаной и квас деревенский!

Не ропщите на меня, если будете иногда осмеяны, что не имеете казистого восшествия, что стоите, как телу вашему покойнее, а не как обычай или мода велит; что одевается не со вкусом, что волосы ваши кудрятся рукою природы, а не чесателя. Не ропщите, если будете небрежены в собраниях, а особливо от женщин, для того что не умеете хвалить их красоту; но вспомните, что вы бегаете быстро, что плаваете не утомляяся, что подымаете тяжести без натуги, что умеете водить соху, вскопать гряду, владеете косою и топором, стругом и долотом; умеете ездить верхом, стрелять. Не опечальтеся, что вы скакать не умеете как скоморохи. Ведайте, что лучшее плясание ничего не представляет величественного; и если некогда тронуты будете зрением оного, то любострастие будет тому корень, все же другое оному постороннее. Но вы умеете изображать животных и неодушевленных, изображать черты царя природы, человека. В живописи найдете вы истинное услаждение не токмо чувств, но и разума. Я вас научил музыке, дабы дрожащая струна согласно вашим нервам возбуждала дремлющее сердце; ибо музыка, приводя внутренность в движение, делает мягкосердие в нас привычкою. Научил я вас и варварскому искусству сражаться мечом. Но сие искусство да пребудет в вас мертво, доколе собственная сохранность того не востребует. Оно, уповаю, не сделает вас наглыми, ибо вы твердый имеете дух и обидою не сочтете, если осел вас улягнет или свинья смрадным до вас коснется рылом. Не бойтесь сказать никому, что вы корову доить умеете, что шти и кашу сварите или зажаренный вами кусок мяса будет вкусен. Тот, кто сам умеет что сделать, умеет заставить сделать и будет на погрешности снисходителен, зная все в исполнении трудности.

Во младенчестве и отрочестве не отягощал я рассудка вашего готовыми размышлениями или мыслями чуждыми, не отягощал памяти вашей излишними предметами. Но, предложив вам пути к познаниям, с тех пор, как начали разума своего ощущати силы, сами шествуете к отверстой вам стезе. Познания ваши тем основательнее, что вы их приобрели не твердя, как то говорят по пословице, как сорока Якова. Следуя сему правилу, доколе силы разума не были в вас действующи, не предлагал я вам понятия о всевышнем существе и еще менее об откровении. Ибо то, что бы вы познали прежде, нежели были разумны, было бы в вас предрассудок и рассуждению бы мешало. Когда же я узрел, что вы в суждениях ваших вождаетесь рассудком, то предложил вам связь понятий, ведущих к познанию бога; уверен во внутренности сердца моего, что всещедрому отцу приятнее зрети две непорочные души, в коих светильник познаний не предрассудком возжигается, но что они сами возносятся к начальному огню на возгорение. Предложил я вам тогда и о законе откровенном, не сокрывая от вас все то, что в опровержение оного сказано многими. Ибо желал, чтобы вы могли сами избирать между млеком и желчию, и с радостию видел, что восприяли вы сосуд утешения неробко.

Преподавая вам сведения о науках, не оставил я ознакомить вас с различными народами, изучив вас языкам иностранным. Но прежде всего попечение мое было да познаете ваш собственный, да умеете на оном изъяснять ваши мысли словесно и письменно, чтобы изъяснение сие было в вас непринужденно и поту на лице не производило. Английский язык, а потом латинский старался я вам известнее сделать других. Ибо упругость духа вольности, переходя в изображение речи, приучит и разум к твердым понятиям, столь во всяких правлениях нужным.

Но если рассудку вашему предоставлял я направлять стопы ваши в стезя науки, тем бдительнее тщился быть во нравственности вашей. Старался умерять в вас гнев мгновения, подвергая рассудку гнев продолжительный, мщение производящий. Мщение!., душа ваша мерзит его. Вы из природного сего чувствительные твари движения оставили только оберегательность своего сложения, поправ желание возвращать уязвления.

Ныне настало то время, что чувства ваши, дошед до совершенства возбуждения, но не до совершенства еще понятия о возбуждаемом, начинают тревожиться всякою внешностию и опасную производить зыбь во внутренности вашей. Ныне достигли времени, в которое, как то говорят, рассудок становится определителем делания и неделания; а лучше сказать, когда чувства, доселе одержимые плавностию младенчества, начинают ощущать дрожание или когда жизненные соки, исполнив сосуд юности, превышать начинают его воскраия, ища стезю свойственным для них стремлениям. Я сохранил вас неприступными доселе превратным чувств потрясениям, но не сокрыл от вас неведения покровом пагубных следствий совращения от пути умеренности в чувственном услаждении. Вы свидетели были, сколь гнусно избыточество чувственного насыщения, и воз-гнушалися; свидетели были страшного волнения страстей, превысивших брега своего естественного течения, познали гибельные их опустошения и ужаснулися. Опытность моя, носяся над вами, яко новый Егид (Имеется в виду эгида, в древнегреческой мифологии - щит Зевса. Эгида - символ защиты, покровительства.) , охраняла вас от неправильных уязвлений. Ныне будете сами себе вожди, и хотя советы мои будут всегда светильником ваших начинаний, ибо сердце и душа ваша мне отверсты; но яко свет, отдаляяся от предмета, менее его освещает, тако и вы, отриновенны моего присутствия, слабое ощутите согрение моея дружбы. И для того преподам вам правила единожития и общежития, дабы по усмирении страстей не возгнушалися деяний, во оных свершенных, и не познали, что есть раскаяние.

Правила единожития, елико то касаться может до вас самих, должны относиться к телесности вашей и нравственности. Не забывайте никогда употреблять ваших телесных сил и чувств. Упражнение оных умеренное укрепит их, не истощевая, и послужит ко здравию вашему и долгой жизни. И для того упражняйтесь в искусствах, художествах и ремеслах, вам известных. Совершенствование в оных иногда может быть нужно. Неизвестно нам грядущее. Если неприязненное счастие отымет у вас все, что оно вам дало, богаты пребудете во умеренности желаний, кормяся делом рук ваших. Но если во дни блаженства все небрежете, поздно о том думать во дни печали. Нега, изленение и неумеренное чувств услаждение губят и тело и дух. Ибо, изнуряя тело невоздержанностию, изнуряет и крепость духа. Употребление же сил укрепит тело, а с ним и дух. Если почувствуешь отвращение к явствам и болезнь постучится у дверей, воспряни тогда от одра твоего, на нем же лелеешь чувства твои, приведи уснувшие члены твои в действие упражнением и почувствуешь мгновенное сил обновление; воздержи себя от пищи, нужной во здравии, и глад сделает пищу твою сладкой, огорчавшую от сытости. Помните всегда, что на утоление глада нужен только кусок хлеба и ковш воды. Если благодетельное лишение внешних чувствований, сон, удалится от твоего возглавия и не возможешь возобновить сил разумных и телесных, беги из чертогов твоих и, утомив члены до усталости, возляги на одре твоем и почиешь во здравие.

Будьте опрятны в одежде вашей; тело содержите в чистоте, ибо чистота служит ко здравию, а неопрятность и смрадность тела нередко отверзают неприметную стезю к гнусным порокам. Но не будьте и в сем неумеренны. Не гнушайтесь пособить, поднимая погрязшую во рве телегу, и тем облегчить упадшего; вымараете руки, ноги и тело, но просветите сердце. Ходите в хижины уничижения; утешайте томяшегося нищетою; вкусите его брашна, и сердце ваше усладится, дав отраду скорбящему.

Ныне достигли вы, повторяю, того страшного времени и часа, когда страсти пробуждаться начинают, но рассудок слаб еще на их обуздание. Ибо чаша рассудка без опытности на весах воли воздымется; а чаша страстей опустится мгновенно долу. Итак, к равновесию не иначе приближиться можно, как трудолюбием. Трудитеся телом, страсти ваши не столь сильное будут иметь волнение; трудитеся сердцем, упражняясь в мягкосердии, чувствительности, соболезновании, щедроте, отпущении, и страсти ваши направятся к благому концу. Трудитеся разумом, упряжняяся в чтении, размышлении, разыскании истины или происшествий, и разум управлять будет вашею волею и страстьми. Но не возмните в восторге рассудка, что можете сокрушить корень страстей, что нужно быть совсем бесстрастну. Корень страстей благ и основан на нашей чувствительности самою природою. Когда чувства наши, внешние и внутренние, ослабевают и притупляются, тогда ослабевают и страсти. Они благую в человеке производят тревогу, без нее же уснул бы он в бездействии. Совершенно бесстрастный человек есть глупец и истукан нелепый, не возмогаяй ни благого, ни злого. Не достоинство есть воздержатися от худых помыслов, не могши их сотворить. Безрукий не может уязвить никого, но не может подать помощи утопающему, ни удержати на бреге падающего в пучину моря.

Итак, умеренность во страсти есть благо; шествие во стезе средою есть надежно. Чрезвычайность во страсти есть гибель; бесстрастие есть нравственная смерть. Я ко же шественник, отдалялся среды стези, вдается опасности ввергнутися в тот или другой ров, таково бывает шествия во нравственности. Но буде страсти ваши опытностию, рассудком и сердцем направлены к концу благому, скинь с них бразды томного благоразумия, не сокращай их полета; мета их будет всегда величие; на нем едином остановиться они умеют.

Но если я вас побуждаю не быть бесстрастными, паче всего потребно в юности вашей умеренность любовныя страсти. Она природою насаждена в сердце нашем ко блаженству нашему. И так в возрождении своем никогда ошибиться не может, но в своем предмете и неумеренности. И так блюдитеся, да не ошибетеся в предмете любви вашея и да не почтете взаимною горячностию оныя образ. С благим же предметом любви неумеренность страсти сея будет вам неизвестна. Говоря о любви, естественно бы было говорить и о супружестве, о сем священном союзе общества, коего правила не природа в сердце начертала, но святость коего из начального обществ положения проистекает. Разуму вашему, едва шествие свое начинающему, сие бы было непонятно, а сердцу вашему, не испытавшему самолюбивую в обществе страсть любви, повесть о сем была бы вам неощутительна, а потому и бесполезна. Если желаете о супружестве иметь понятие, воспомяните о родшей вас. Представьте меня с нею и с вами, возобновите слуху вашему глаголы наши и взаимные лобызания и приложите картину сию к сердцу вашему. Тогда почувствуете в нем приятное некое содрогание. Что оно есть? Познаете со временем; а днесь довольны будьте оного ощущением.

Приступим ныне вкратце к правилам общежития. Предписать их не можно с точностию, ибо располагаются они часто по обстоятельствам мгновения. Но, дабы колико возможно менее ошибаться, при всяком начинании вопросите ваше сердце; оно есть благо и николи обмануть вас не может. Что вещает оно, то и творите. Следуя сердцу в юности, не ошибетеся, если сердце имеет благое. Но следовати возмнивый рассудку, не имея на браде власов, опытность возвещающих, есть безумец.

Правила общежития относятся ко исполнению обычаев и нравов народных, или ко исполнению закона, или ко исполнению добродетели. Если в обществе нравы и обычаи не противны закону, если закон не полагает добродетели преткновений в ее шествии, то исполнение правил общежития есть легко. Но где таковое общество существует? Все известные нам многими наполнены во нравах и обычаях, законах и добродетелях противоречиями. И оттого трудно становится исполнение должности человека и гражданина, ибо нередко они находятся в совершенной противуположности.

Понеже добродетель есть вершина деяний человеческих, то исполнение ее ничем не долженствует быть препираемо. Небреги обычаев и нравов, небреги закона гражданского и священного, столь святые в обществе вещи, буде исполнение оных отлучает тебя от добродетели. Не дерзай николи нарушения ее прикрывати робостию благоразумия. Благоденствен без нее будешь во внешности, но блажен николи.

Последуя тому, что налагают на нас обычаи и нравы, мы приобретем благоприятство тех, с кем живем. Исполняя предписание закона, можем приобрести название честного человека. Исполняя же добродетель, приобретаем общую доверенность, почтение и удивление, даже и в тех, кто бы не желал их ощущать в душе своей. Коварный афинский сенат, подавая чашу с отравою Сократу, трепетал во внутренности своей пред его добродетелию.

Не дерзай никогда исполнять обычая в предосуждение закона. Закон, каков ни худ, есть связь общества. И если бы сам государь велел тебе нарушить закон, не повинуйся ему, ибо он заблуждает себе и обществу во вред. Да уничтожит закон, яко же нарушение оного повелевает, тогда повинуйся, ибо в России государь есть источник законов.

Но если бы закон, или государь, или бы какая-либо на земли власть подвизала тебя на неправду и нарушение добродетели, пребудь в оной неколебим. Не бойся ни осмеяния, ни мучения, ни болезни, ни заточения, ниже самой смерти. Пребудь незыблем в душе твоей, яко камень среди бунтующих, но немощных валов. Ярость мучителей твоих раздробится о твердь твою; и если предадут тебя смерти, осмеяны будут, а ты поживешь на памяти благородных душ до скончания веков. Убойся заранее именовать благоразумием слабость в деяниях, сего первого добродетели врага. Сегодня нарушишь ее уважения ради какового, завтра нарушение ее казаться будет самою добродетелию; и так порок воцарится в сердце твоем.

Добродетели суть или частные, или общественные. Побуждения к первым суть всегда мягкосердие, кротость, соболезнование и корень всегда их благ. Побуждения к добродетелям общественным нередко имеют начало свое в тщеславии и любочестии. Но для того не надлежит остановляться в исполнении их. Предлог, над ним же вращаются, придает им важности. В спасшем Курции (Курций, Марк - римский юноша, по преданию принес себя в жертву, чтобы спасти город от опасности.) отечество свое от пагубо-носныя язвы никто не зрит ни тщеславного, ни отчаянного или наскучившего жизнию, но ироя. Если же побуждения наши к общественным добродетелям начало свое имеют в человеколюбивой твердости души, тогда блеск их будет гораздо больший. Упражняй-теся всегда в частных добродетелях, дабы могли удостоиться исполнения общественных.

Еще преподам вам некоторые исполнительные правила жизни. Старайтеся паче всего во всех деяниях ваших заслужить собственное свое почтение, дабы, обращая во уединении взоры свои во внутрь себя, не токмо не могли бы вы раскаиваться о сделанном, но взирали бы на себя со благоговением.

Следуя сему правилу, удаляйтеся, елико то возможно, даже вида раболепствования. Вошед в свет, узнаете скоро, что в обществе существует обычай посещать в праздничные дни по утрам знатных особ; обычай скаредный, ничего не значащий, показующий в посетителях дух робости, а в посещаемом дух надменности и слабый рассудок. У римлян было похожее сему обыкновение, которое они называли амбицио, то есть снискание или обхождение; а оттуда и любочестие названо амбицио, ибо посещениями именитых людей юноши снискивали себе путь к чинам и достоинствам. То же делается и ныне. Но если у римлян обычай сей введен был для того, чтобы молодые люди обхождением с испытанными научалися, то сомневаюсь, чтобы цель в обычае сем всегда непорочна сохранилася. В наши же времена, посещая знатных господ, учения целию своею никто не имеет, но снискание их благоприятства. Итак, да не преступит нога ваша порога, отделяющего раболепство от исполнения должности. Не посещай николи передней знатного боярина, разве по долгу звания твоего. Тогда среди толпы презренной и тот, на кого она взирает с подобострастием, в душе своей тебя хотя с негодованием, но от нее отличит.

Если случится, что смерть пресечет дни мои прежде, нежели в благом пути отвердеете, и, юны еще, восхитят вас страсти из стези рассудка, то не отчаивайтеся, соглядая иногда превратное ваше шествие. В заблуждении вашем, в забвении самыих себя возлюбите добро. Распутное житие, безмерное любочестие, наглость и все пороки юности оставляют надежду исправления, ибо скользят по поверхности сердца, его не уязвляя. Я лучше желаю, чтобы во младых летах ваших были вы распутны, расточительны, наглы, нежели сребролюбивы или же чрезмерно бережливы, щеголеваты, занимаяся более убранством, нежели чем другим. Систематическое, так сказать, расположение в щегольстве означает всегда сжатый рассудок. Если повествуют, что Юлий Цесарь был щеголь; но щегольство его имело цель. Страсть к женщинам в юности его была к сему побуждением. Но он из щеголя облекся бы мгновенно во смраднейшее рубище, если бы то способствовало к достижению его желаний.

Во младом человеке не токмо щегольство преходящее простительно, но и всякое почти дурачество. Если же наикрасивейшими деяниями жизни прикрывать будете коварство, ложь, вероломство, сребролюбие, гордость, любомщение, зверство, то хотя ослепите современников ваших блеском ясной наружности, хотя не найдете никого столь любящего вас, да представит вам зерцало истины, не мните, однако же, затмить взоры прозорливости. Проникнет она светозарную ризу коварства и добродетель черноту души вашей обнажит. Возненавидит ее сердце твое, и яко чувственница увядать станет прикосновением твоим, но мгновенно, но стрелы ее издалека язвить тебя станут и терзать.

Простите, возлюбленные мои, простите, друзья души моей; днесь при сопутном ветре отчальте от брега чуждыя опытности ладью вашу; стремитеся по валам жития человеческого, да научитеся управляти сами собою. Блажени, не претерпев крушения, если достигнете пристанища, его же жаждем. Будьте счастливы во плавании вашем. Се искренное мое желание. Естественные силы мои, истощав движением и жизнию, изнемогут и угаснут; оставлю вас навеки; но се мое вам завещание. Если ненавистное счастие истощит над тобою все стрелы свои, если добродетели твоей убежища на земле не останется, если доведенну до крайности, не будет тебе покрова от угнетения, тогда воспомни, что ты человек, воспомяни величество твое, восхити венец блаженства, его же отъяти у тебя тщатся. Умри.

В наследие вам оставляю слово умирающего Катона (Катан, Марк Порций Младший (96 - 46 до н. э.) - политический деятель Древнего Рима,. Не желая видеть гибель республики, пронзил себя мечом. Радищев, по-видимому, имеет в виду предсмертные слова Катона, приведенные историком Плутархом: «Теперь я принадлежу себе».) . Но если во добродетели умрети возможешь, умей умреть и в пороке и будь, так сказать, добродетелен в самом зле. Если, забыв мои наставления, поспешать будешь на злые дела, обыкшая душа добродетели востре-вожится; явлюся тебе в мечте. Воспряни от ложа твоего, преследуй душевно моему видению. Если тогда источится слеза из очей твоих, то усни паки; пробудишься на исправление. Но если среди злых твоих начинаний, воспоминая обо мне, душа твоя не зыбнется и око пребудет сухо... Се сталь, се отрава. Избавь меня скорби; избавь землю поносныя тяжести. Будь мой еще сын. Умри на добродетель.

Вещавшу сие старцу юношеский румянец покрыл сморщенные ланиты его; взоры его испускали лучи надежного радования, черты лица сияли сверхъестественным веществом. Он облобызал детей своих и, проводив их до повозки, пребыл тверд до последнего расстания. Но едва звон почтового колокольчика возвестил ему, что они начали от него удаляться, упругая сия душа смягчилася. Слезы проникли сквозь очей его, грудь его воздымалася; он руки свои простирал вслед за отъезжающими; казалося, будто желает остановить стремление коней. Юноши, узрев издали родшего их в такой печали, возрыдали столь громко, что ветр доносил жалостный их стон до слуха нашего. Они простирали также руки к отцу своему; и казалося, будто его к себе звали. Не мог старец снести сего зрелища; силы его ослабели, и он упал в мои объятия. Между тем пригорок скрыл отъехавших юношей от взоров наших; пришед в себя, старец стал на колени и возвел руки и взоры на небо.

- Господи,- возопил он,- молю тебя, да укрепишь их в стезях добродетели, молю, блажени да будут. Веси, николи ни утруждал тебя, отец всещедрый, бесполезною молитвою. Уверен в душе моей, яко благ еси и правосуден. Любезнейшее тебе в нас есть добродетель; деяния чистого сердца суть наилучшая для тебя жертва... Отлучил я ныне от себя сынов моих... Господи, да будет на них воля твоя.- Смущен, но тверд в надеянии своем отъехал он в свое жилище.

Слово крестицкого дворянина не выходило у меня из головы. Доказательства его о ничтожестве власти родителей над детьми казалися мне неоспоримы. Но если в благоучрежденном обществе нужно, чтобы юноши почитали старцев и неопытность - совершенство, то нет, кажется, нужды власть родительскую делать беспредельною. Если союз между отцом и сыном не на нужных чувствованиях сердца основан, то он, конечно, нетверд; и будет нетверд вопреки всех законоположений. Если отец в сыне своем видит своего раба и власть свою ищет в законоположении, если сын почитает отца наследия ради, то какое благо из того обществу? Или еще один невольник в прибавок ко многим другим, или змия за пазухой... Отец обязан сына воскормить и научить и должен наказан быть за его проступки, доколе он не войдет в совершеннолетие; а сын должности свои да обрящет в своем сердце. Если он ничего не ощущает, то виновен отец, почто ничего не насадил. Сын же вправе требовати от отца вспомоществования, доколе пребывает немощен и малолетен; но в совершеннолетии естественная сия и природная связь рушится. Птенец пернатых не ищет помощи от произведших его, когда сам начнет находить пищу. Самец и самка забывают о птенцах своих, когда сии возмужают. Се есть закон природы. Если гражданские законы от него удалятся, то производят всегда урода. Ребенок любит своего отца, мать или наставника, доколе любление его не обратится к другому предмету. Да не оскорбится сим сердце твое, отец чадолюбивый; естество того требует. Единое в том тебе утешение да будет, воспоминая, что и сын сына твоего возлюбит отца до совершенного только возраста. Тогда же от тебя зависеть будет обратить его горячность к тебе. Если ты в том успеешь, блажен и почтения достоин. В таковых размышлениях доехал я до почтового стана.

О человеке, его смертности и бессмертии (в сокращении)

(Печатается по изданию: Радищев А. Н. Поли. собр. соч., т. 2. М.: Л., 1941. Данная философская работа начата в 1792 г. и закончена в конце 1796 г.

Состоит из 4 книг. Использована литература на немецком, французском, английском языках. В первой книге автор раскрывает общие вопросы затронутой проблемы, знакомит читателя с тем, какое место принадлежит человеку в природе, анализирует его умственные способности. Во второй книге делает вывод, что и физическая и духовная жизнь человека смертна. В третьей и четвертой книгах А. Н. Радищев подчеркивает главную мысль - душа бессмертна, т. е. он признавал телесную смерть и верил в бессмертие души. Однако нельзя понимать это буквально. В данном случае А. Н. Радищев (он в это время находился на каторге в Сибири), хорошо знавший идеи французских материалистов, хотел подчеркнуть, что есть две истины: одна логически доказуема и объективна (телесная смерть человека), другая до конца не доказанная, субъективная (о смертности и бессмертии души). Обе точки зрения могут сосуществовать. Философский трактат «О человеке, его смертности и бессмертии» помогает читателю лучше понять произведения А. Н. Радищева, в которых излагаются вопросы воспитания.)

...Обратив взор наш на человека, рассмотрим самих себя; проникнем оком любопытным во внутренность нашу и потщимся из того, что мы есть, определить или, по крайней мере, угадать, что мы будем или быть можем; а если найдем, что бытие наше, или лучше сказать, наша единственность, сие столь чувствуемое я, продлится за предел дней наших на мгновение хотя едино, то воскликнем в радовании сердечном: мы будем паки совокупны; мы можем быть блаженны; мы будем! Будем?.. Помедлив заключением, любезные мои, сердце в восторге нередко ввергало разум в заблуждение.

...Человек не есть животное хищное. С другой стороны, сложение его рук препятствует ему укрываться там, где могут животные, когти имеющие. Стоящее его положение препятствует ему избегать опасности бегством; но искусственные его персты доставляют ему оборону издали. Итак, человек, вследствие телесного своего сложения, рожден, кажется, к тишине и миролюбию. О, как он удаляется от своей цели! Железом и огнем вооружив руки свои, на произведение искусственных действий сложенные, он воссвирепел паче льва и тигра; он убивает не в снедь себе, но на увеселение, не гладом в отчаяние приведенный, но хладнокровно. О, тварь, чувствительнейшая из всех земнородных! На то ли тебе даны нервы?

...Человек имеет силу быть о вещах сведому. Следует, что он имеет силу познания, которая может существовать и тогда, когда человек не познает. Следует, что бытие вещей независимо от силы познания о них и существует само по себе.

Мы вещи познаем двояко: 1-е, познавая перемены, которые вещи производят в силе познания; 2-е, познавая союз вещей с законами силы познания и с законами вещей. Первой называем опыт, второе рассуждение. Опыт бывает двоякий: 1-е, поелику сила понятия познает вещи чувствованием, то называем чувственность, а перемена, в оной происходимая,- чувственный опыт; 2-е, познание отношения вещей между собою называем разум, а сведение о переменах нашего разума есть опыт разумный.

Посредством памяти мы воспоминаем об испытанных переменах нашей чувственности. Сведение об испытанном чувствовании называем представление.

Перемены нашего понятия, производимые отношениями вещей между собою, называем мысли.

Как чувственность отличается от разума, так отличается представление от мысли.

Мы познаем иногда бытие вещей, не испытуя от них перемены в силе понятия нашего. Сие назвали мы рассуждение. В отношении сей способности называем силу познания ум или рассудок. Итак, рассуждение есть употребление ума или рассудка.

Рассуждение есть не что иное, как прибавление к опытам, и в бытии вещей иначе нельзя удостовериться, как чрез опыт...

...К рассуждению требуются две вещи, кои достоверными предполагаются: 1) союз, вследствие коего мы судим, и 2) вещь, из союза коея познать должно вещи, не подлежавшие опыту. Сии предложения называются посылки, а познание, из оных проистекающее,- заключение. Но как все посылки суть предложения опытов и из оных извлечения или заключения, то заключения из посылок, или рассуждение, есть токмо прибавление опыта; следовательно, познаем таким образом вещи, коих бытие познано опытом.

Из сего судить можем, коликократны могут быть заблуждения человеческие и нигде столь часты, как на стезе рассуждения. Ибо, сверх того, что и чувственность обмануть нас может и что худо познать можем союзы вещей или их отношение, ничего легче нет, как ложно извлекаемое из посылок заключение и рассуждение превратное. Тысячи тысячей вещей претят рассудку нашему в правильном заключении из посылок и преторгают шествие рассудка. Склонности, страсти, даже нередко и случайные внешности, вмещая в среду посторонние предметы, столь часто рождают нелепости, сколь часты шаги нашего в житии шествия. Когда рассматриваешь действия разумных сил и определяешь правила, коим они следуют, то кажется, ничего легче нет, как избежание заблуждения; но едва изгладил ты стезю своему рассудку, как вникают предубеждения, восстают страсти и, налетев стремительно на зыблющееся кормило разума человеческого, несут его паче сильнейших бурь по безднам заблуждения. Единая леность и нерадение толико множество производят ложных рассуждений, что число их ознаменовать трудно, а следствия исторгают слезы.

..Все действует на человека. Пища его и питие, внешняя стужа и теплота, воздух, служащий дыханию нашему (а сей сколь много имеет составляющих частей), электрическая и магнитная силы, даже самый свет. Все действует на наше тело, все движется в нем.

...Наипаче действие естественности явно становится в человеческом воображении, и сие следует в начале всегда внешним влиянием.

...Разум исполнительный в человеке зависел всегда от жизненных потребностей... земледелие произвело раздел земли на области и государства, построило деревни и города, изобрело ремесла, рукоделия, торговлю, устройство, законы, правления. Как скоро сказал человек: сия пядень земли моя! - он пригвоздил себя к земле и отверз путь зверообразному самовластию, когда человек повелевает человеком. Он стал кланяться воздвигнутому им самим богу... но, наскучив своею мечтою и стряхнув оковы свои и плен, попрал обоготворенного и преторг его дыхание. Вот шестие разума человеческого. Так образуют его законы и правление, соделывают его блаженным или ввергают в бездну бедствий.

... Общественный разум единственно зависит от воспитания, а хотя разница в силах умственных велика между человека и человека, и кажется быть от природы происходящая, но воспитание делает все. В сем случае мысль наша разнствует от Гельвециевой; и как здесь не место говорить о сем пространно, то, сократя по приличности слово наше, мы постараемся предложить мысли наши с возможною ясностию.

Изящнейший учитель о воспитании. Ж.-Ж. Руссо, разделяет его на три рода: «Первое, воспитание природы, то есть развержение внутреннее наших сил и органов. Второе, воспитание человека, то есть наставление, как употреблять сие развержение сил и органов. Третие, воспитание вещей, то есть приобретение нашея собственныя опытности над предметами, нас окружающими. Первое от нас независимо вовсе; третие зависит от нас в некоторых только отношениях; второе состоит в нашей воле, и то токмо предположительно, ибо как можно надеяться направить совершенно речи и деяния всех, дитя окружающих?»

Сколь Гельвеции ни старался доказывать, что человек разумом своим никогда природе не обязан, однако же для доказательства противного положения мы сошлемся на опытность каждого. Нет никого, кто с малым хотя вниманием примечал развержение разумных сил в человеке, нет никого, кто б не был убежден, что находится в способностях каждого великое различие от другого. А кто обращался с детьми, тот ясно понимает, что поелику побуждения в каждом человеке различествуют, поелику различны в людях темпераменты, поелику вследствие нервного сложения в нервах и фибрах человек разнствует от другого в раздражительности, а все сказанное опытами доказано, то и силы умственные должны различествовать в каждом человеке неминуемо. Итак, не токмо развержение сил умственных будет в каждом человеке особо, но и самые силы сии разные должны иметь степени. Возьмем в пример память: посмотри, сколь один человек превосходит другого сим дарованием. Все примеры, приводимые в доказательство, что память может быть приобретенная, не опровергнут, что она есть дар от природы. Войдем в первое училище и в самый первый класс, где побуждения к учению суть весьма ограниченны; сделай один токмо вопрос, и убедишься в том, что природа бывает иногда нежною матерью, иногда мачехою завистливою. Но нет; да отдалимся хуления! Природа всегда едина, и действия ее всегда одинаковы. Что различие между умственными силами в человеках явны бывают даже от младенчества, то неоспоримо; но тот, который степению или многими степеньми от своего товарища в учении, вследствие шествия естественности и законов ее, сотовариществовать бы ему не долженствовал; ибо семя, от него не рожденное, не могло достигнуть равной с тем организации, с коим оно сравнивается; ибо человек к совершенству доходит не одним поколением, но многими. Парадоксом сего почитать не должно; ибо кому не известно, что шествие природы есть тихо, неприметно и постепенно. Но и то нередко бывает, что начавшееся развержение останавливается, и сие бывает на счет рассудка. Если бы в то время, когда Ньютон полагал основание своих бессмертных изобретений, препят был в своем образовании и переселен на острова Южного Океана, возмог ли бы он быть то, что был? Конечно нет.

...Таким образом, признавая силу воспитания, мы силу природы не отъемлем. Воспитание, от нее зависящее, или развержение сил, останется во всей силе; но от человека зависеть будет учение употреблению оных, чему содействовать будут всегда в разных степенях обстоятельства и все нас окружающее.

...Повторим все сказанное краткими словами: человек по смерти своей пребудет жив; тело его разрушится, но душа разрушиться не может, ибо несложная есть; цель его на земле есть совершенствование, та же пребудет целию и по смерти; а из того следует, как средство совершенствования его были его организациею, то должно заключать, что он иметь будет другую, совершеннейшую и усовершенствованному его состоянию соразмерную.

Возвратный путь для него невозможен, и состояние его по смерти не может быть хуже настоящего; и для того вероятно или правдоподобно, что он сохранит свои мысли приобретенные, свои склонности, поколику они от телесности отделены быть могут; в новой своей организации он заблуждения свои исправит, склонности устремит к истине; поелику сохранит мысли, коих расширенность речь его имела началом, то будет одарен речию: ибо речь, яко составление произвольных знаков, знамение вещей означающее, и может внятна быть всякому чувству, то какая бы организация будущая ни была, если чувствительность будет сопричастна, то будет глаголом одарена.

Положим конец нашим заключениям, да не зримся ищущими единственно мечтаний и чуждаемся истины. Но как бы то ни было, о, человек, хотя ты есть существо сложное или однородное, мысленность твоя с телом разрушиться не определена. Блаженство твое, совершенствование твое есть твоя цель. Одаренный разными качествами, употребляй их цели твоей соразмерно, но берегись, да не употребишь их во зло. Казнь живет сосмежна злоупотреблению. Ты в себе заключаешь блаженство твое и злополучие. Шествуй во стезе, природою начертанной, и верь: если поживешь за предел дней твоих и разрушение мысленности не будет твой жребий, верь, что состояние твое будущее соразмерно будет твоему житию, ибо тот, кто сотворил тебя, тот существу твоему дал закон на последование, коего устраниться или нарушить невозможно; зло, тобою сделанное, будет зло для тебя. Ты будущее твое определяешь настоящим; и верь, скажу паки, верь, вечность не есть мечта...