Иоганн Генрих Песталоцци

Иоганн Генрих Песталоцци

Иоганн Генрих Песталоцци (1746-1827) - крупнейший швейцарский педагог-демократ, теоретик народной школы, оказавший огромное влияние на развитие педагогической теории и школьной практики во многих странах мира.

Под влиянием идей Руссо он посвятил свою жизнь поискам путей улучшения положения народа. Главные надежды он возлагал на правильно организованное воспитание и обучение детей, на единство умственного, нравственного и физического воспитания в сочетании с подготовкой к труду и участием в нем.

Песталоцци, гуманист-педагог, был верен своим демократическим идеалам. Свою педагогическую теорию он выводил из основной цели воспитания, которую усматривал в развитии всех природных способностей ребенка с учетом его индивидуальных особенностей и возраста. При этом воспитание должно формировать из ребенка не просто гармонически развитого индивидуума, а труженика - члена человеческого сообщества.

Разрабатывая проблемы дидактики, Песталоцци выдвинул плодотворную идею элементарного образования, согласно которой дети в процессе обучения и воспитания должны усваивать основные элементы знания, морали, приемов труда. Можно сказать, что Песталоцци тем самым сделал попытку поставить и решить одну из важнейших дидактических проблем - проблему отбора содержания образования, которое должно постепенно усложняться, соответствуя ступеням индивидуального и возрастного развития детей.

Большая заслуга Песталоцци состоит в развитии принципа наглядности обучения, в стремлении связать чувственное восприятие с развитием мышления, Важнейшей задачей обучения Песталоцци считал развитие логического мышления, познавательных способностей, умения логично и последовательно излагать свои мысли, формулировать понятия. Обучение, по мысли Песталоцци, обязательно должно действовать развивающе, побуждать детей к самодеятельности.

Опираясь на свои идеи развивающего обучения и элементарного образования, Песталоцци положил начало научной разработке методики первоначального обучения родному языку, арифметике, геометрии, географии.

Лингард и Гертруда

Организация школы

На следующий день начались занятия в школе.

Я не советовал бы, однако, другому учителю после такого, как находили люди, высокомерного выступления поступать так, как поступил лейтенант, и начинать занятия в школе при содействии простой крестьянки. Но Глюфи, и только такой человек, как Глюфи, мог это позволить себе.

Ему это не могло повредить.

Он предложил Гертруде установить в школе такой порядок, какой она создала у себя дома. Гертруда распределила ребят по возрасту и характеру работы. Своих детей и детей Руди, уже знакомых со всеми порядками, она разместила между остальными. Впереди всех, поближе к столу, она посадила малышей, не знавших еще азбуки. За ними - тех, которые умели читать по складам, затем - умеющих уже немного читать и, наконец, тех, которые читали свободно. После этого она взяла три буквы алфавита и прикрепила их к черной доске. Этими тремя буквами она решила ограничиться на этот день для первого ряда. Одному из детей она предложила повторить за ней буквы. Если ребенок правильно произносил их, другие должны были повторять за ним те же буквы. В дальнейшем она меняла порядок букв, прикрепляла к доске эти же буквы, но большего или меньшего размера. Покончив с этими упражнениями, она оставила буквы на все утро перед глазами детей.

С теми, кто умел читать по складам, она поступила так же, но им она дала большее количество букв.

Кто уже умел немного читать, должен был вместе с этими детьми читать по складам.

Перед детьми, умеющими немного читать, так же как и перед свободно читающими, лежали раскрытые книги. Если кто-нибудь из них читал вслух, все остальные вполголоса повторяли за ним прочитанное. И каждый знал, что Гертруда вызовет его сейчас и скажет: "Читай дальше!"

Для наблюдения за работами по рукоделию она привела с собой женщину, которую звали Маргрет. Та ежедневно должна была теперь являться в школу, так как Гертруда этого делать не могла. Вряд ли можно было найти более подходящего человека для этого дела, нежели Маргрет. Стоило остановиться руке или прялке, как она уже была возле ребенка и не отходила от него, пока и рука, и колесо не приходило опять в движение. Большинство детей в тот же вечер принесли домой такую работу, что матери им не поверили, сами ли они ее выполнили. Но дети отвечали им:

- Да, большая разница, как ты показываешь и как Маргрет, ты так не умеешь.

Не меньше хвалили они лейтенанта. После обеда он вел занятия, а Гертруда слушала его и присматривалась ко всему, что он делал. Все шло так хорошо, что она заметила ему:

- Если бы я знала, что помощь моя для устройства школы понадобится вам лишь на каких-нибудь два часа, я бы так не противилась этому во вторник.

Его тоже радовало, что все шло так гладко. Вечером он роздал всем детям, достигшим семи лет, по нескольку скрепленных листов бумаги и нескольку перьев. На этих листах каждый ребенок увидел свое имя, написанное так красиво, точно оно было напечатано. Они не могли налюбоваться, глядя на эти надписи, и все спрашивали, как это делают. Он показал им и около четверти часа выводил большие буквы, которые выглядели как печатные. Они охотно простояли бы так до утра и все смотрели бы, как он пишет,- так это понравилось им. "Неужели и мы сумеем так писать?" - удивлялись они.

- Чем лучше вы научитесь писать, тем приятнее будет мне,- ответил он.

При прощании Глюфи предупредил детей, чтобы они бережно обращались с бумагой и воткнули свои перья острым концом в гнилые яблоки: в них они лучше всего будут держаться.

- Да, если бы у нас были гнилые яблоки, но ведь теперь же не зима,- заметили многие.

Он рассмеялся и сказал:

- Возможно, я достану для вас такие яблоки; у пасторши их достаточно, больше, чем ей хотелось бы.

- Нет, нет, мы сами принесем для тех, у кого их нет! У нас тоже еще есть яблоки!- воскликнули другие дети.

68. Продолжение организации школы

Дети быстро побежали домой, чтобы показать родителям свои тетради с красивыми надписями и поделиться впечатлениями об учителе и Маргрет, которых они всячески расхваливали.

Но родители расхолаживали их, отвечая: "Известно, новая метла хорошо метет". Дети терялись и не знали, как быть. Им было больно и обидно, но они не могли не радоваться, и если не находили отклика у родителей, то обращались к другим и показывали свои красивые тетради всем окружающим, вплоть до ребенка в колыбели или кошки на столе. Никогда еще не заботились они о чем-либо так, как об этих тетрадях. Если братишка протягивал руку к тетради или кошка тянулась к ней мордочкой, они живо отдергивали ее и говорили:

- Только глазами смотри, а трогать нельзя.

Некоторые вложили свои листочки в библию, другие же боялись, что им трудно будет потом открыть эту толстую книгу, и положили их в свой ящик, где лежали любимые сокровища. Их радовала мысль, что завтра им предстоит опять пойти в школу; проснулись они на другой день чуть свет и просили своих матерей поскорее накормить их, чтобы им вовремя поспеть в школу. Особенно велика была радость в пятницу, когда прибыли заказанные школьные столы. На первом уроке все решительно хотели сесть за них. Но лейтенант разделил детей на четыре группы, чтобы они сидели свободно и чтобы ни одно движение руки не ускользнуло от него.

Он и здесь прекрасно справлялся с большинством ребят. Некоторым все давалось легко и без всякого усилия; другие работали успешно, потому что раньше упражняли руки на работе, требовавшей внимания.

Трудно давались занятия тем, кто, кроме ложки, которой они засовывали еду в рот, ничего в руках еще не держал. Счет некоторым из них давался еще легко, но в письме они были очень неловки и держали перья словно онемевшими руками; и вправду, несколько пришедших в школу мальчишек до этого дня умели лишь есть и бегать по улицам и лугам; в этом они далеко опередили других.

Оно и понятно: наибольшими дарованиями часто отличаются наибольшие лодыри: сплошь и рядом они способнее рабочего народа (к устному счету); известно также, что крестьян, лучше других умеющих считать, вернее всего можно найти сидящими в трактирах.

Но в общем эти бедные дети оказались гораздо способнее к умственному и ручному труду, нежели ожидал учитель. И это вполне понятно. Нужда и нищета заставляют человека терпеливо и напряженно думать и работать, чтобы добиться куска хлеба. На этом Глюфи и строил свою работу; каждое слово, все, что он делал, опиралось на этот фундамент, заложенный самой природой в основу воспитания и обучения сельских жителей и бедности. Это обстоятельство он стремился использовать для их же пользы. Он сам придавал большое значение упорному труду и уверял, что все, чему можно научить человека, лишь постольку делает из него пригодное для жизни существо, на труд и знания которого можно положиться, поскольку эти знания и умения приобретены упорным, тяжелым трудом в годы его учения. Если этого нет, все знания и умения подобны пене морской, как скала, поднимающаяся из пучины, но исчезающая при малейшем соприкосновении с ветром или волной.

Поэтому, говорил он, в деле воспитания человека серьезное и строгое профессиональное образование должно предшествовать словесному обучению.

С профессиональным образованием он связывал и моральное воспитание. Он утверждал, что моральные устои - обычаи и нравы каждого сословия и каждой профессии в каждой местности и стране - так важны для человека, что и счастье, и покой, и благоденствие всей его жизни в тысяче случаев против одного зависят от безупречности его нравов. Воспитание нравов было, таким образом, одной из главных его задач. Он требовал, чтобы в школьном помещении соблюдалась такая чистота, как в церкви. Он не допускал отсутствия хотя бы одного стекла в окнах, даже гвоздь в полу должен был быть хорошо вбит; он строго следил за тем, чтобы дети ничего не бросали на пол и не жевали во время уроков и т. д. Все должно было проходить гладко, без запинки, вплоть до того, как дети вставали и в каком порядке усаживались, чтобы не сталкиваться друг с другом. Если на дворе было грязно, они должны были снимать обувь, оставлять ее у дверей и в чулках садиться за свои столы. Грязную или мокрую одежду они должны были сушить на солнце или у печки и вычистить. Многим он своими маленькими ножницами подрезал ногти и почти всех мальчиков собственноручно остриг. Когда ребенок от письма переходил к работе, он обязан был мыть руки в тазу; он должен был полоскать рот и ухаживать за зубами, а также следить, чтобы не было запаха изо рта. Все это были порядки, о которых им впервые приходилось слышать. При письме и работе, стоя или сидя, они должны были держаться прямо, как свеча.

Приходя в школу и перед уходом они должны были один за другим подходить к учителю, чтобы поздороваться или проститься с ним. При этом он осматривал их с ног до головы и если замечал что-нибудь, то делал такие глаза, что каждый тотчас же понимал, в чем дело и что у него не в порядке. Лишь тогда, когда ребенок не исправлял недочетов, на которые ему указано было глазами, учитель прибегал к словам.

Если он видел, что виноваты родители, он сейчас же давал им знать об этом; и нередко ребенок приходил домой к матери с сообщением вроде: "Слушай, учитель велел тебе кланяться и спросить, нет ли у тебя иголок и ниток" или "Не стала ли вода у тебя дороже" и т. д.

Маргрет словно создана была для того, чтобы помогать Глюфи во всех этих начинаниях. Если волосы у девочки небрежно были заплетены, она сажала ее вместе с прялкой перед собой и заплетала ей косы, в то время как та училась и работала. Большинство не умело даже зашнуровать своих сапог и завязать чулки. Она все показывала им, оправляла платочки и передники, если они сидели криво; заметит дыру - сейчас же возьмет иголку и нитку из сумочки и зашьет ее. Перед окончанием школьных занятий она обходила всех и каждому говорила, хорошо ли он вел себя и как работал: хорошо, удовлетворительно или совсем плохо. Те, которые хорошо работали, первыми могли подойти к учителю, чтобы проститься с ним. Те, которые вели себя лишь удовлетворительно, подходили после них, а те, которые плохо вели себя и скверно работали, раньше всех должны были покинуть комнату и лишались права подойти к нему. Первым он подавал руку и каждому в отдельности говорил: "Да хранит тебя господь, милое дитя". Другим же он руки не подавал, а говорил лишь: "Да хранит тебя господь".

Если кто-нибудь опаздывал, вход в школу был для него закрыт. Плакали ли опоздавшие или нет - это не меняло дела: Глюфи отправлял их домой и говорил при этом, что им полезно будет подумать над тем, что все на свете должно быть сделано вовремя, иначе порядок может потерять смысл.

69. Слово божие - это истина

Таким образом, каждое слово, сказанное учителем детям, имело целью создать стойкие навыки и привычки, необходимые им в будущем, и постепенно подвести их к истинной мудрости жизни; каждое слово его должно было укрепить фундамент для внутреннего равновесия и спокойствия - качеств, которыми человек должен обладать при всех обстоятельствах жизни, если хочет преодолеть встречающиеся на его жизненном пути трудности.

В этом главное отличие способов воспитания, применявшихся Глюфи, от обычного школьного обучения.

Успех работы лейтенанта быстро убедил пастора в важности этого отличия; он понял, что всякое словесное обучение, поскольку оно должно развить и укрепить истинную человеческую мудрость и венец сей мудрости - истинную человеческую религию, должно быть, подчинено упражнениям в приобретении навыков, необходимых в домашнем быту, и что эти упражнения должны предшествовать словесной учебе. Что касается словесного обучения религии, то оно приобретает значение лишь тогда, когда упражнениями в этих жизненных навыках заложен прочный фундамент для возвышенных стремлений человека, т. е. для истинной мудрости и религиозности.

Но он увидел также, что с этой точки зрения он сам не годится для руководства людьми, что лейтенант и даже Маргрет одним словом своим могут добиться большего для достижения этой конечной цели, нежели он своими длинными проповедями или другими мерами. Ему стыдно было перед ними, но он пользовался случаем, чтобы поучиться, и строил все, чему он обучал своих детей, на тех упражнениях и навыках, которые сообщали им лейтенант и Маргрет, и, по мере того как те сообщали детям полезные знания и навыки, он сокращал свое словесное обучение.

Он давно охотно пошел бы по этому пути, но не знал, как и на чем строить свои занятия. Он мечтал о той работе, которую вели лейтенант и Маргрет, но был слишком честен, чтобы на основании одних мечтании отказаться от старого преподавания, несомненно имевшего и свои положительные стороны. Но теперь, когда преимущества упражнений в делах перед упражнениями в словах стали для него неоспоримой истиной, он последовал данному ему примеру, вступил на новый путь и для своих лет сделал гигантские шаги в деле обучения народа, изменив весь характер обучения религии. Он не давал уже детям заучивать наизусть целые изречения, толкования и те спорные вопросы, которые вот уже двести лет служили причиной раскола христианского народа и во всяком случае не облегчали сельскому населению пути к вечной жизни. Один из тех вопросов, о сохранении которого в неприкосновенности особенно яростно старались некоторые люди, он заклеил бумагой во всех учебниках; как известно, два года тому назад этот спорный пункт был даже причиной убийства в его общине. Его не смущало то, что в заклеенном листе были и вполне приемлемые места, так как с каждым годом крепло в нем убеждение, что человек ничего не теряет или во всяком случае теряет мало, если теряет слова.

Но, выкинув с божьей помощью, подобно Лютеру, весь этот фантастический хлам словесной религии, он не старался подменить его новым словесным хламом. Он стремился соединить свои усилия с усилиями лейтенанта и Маргрет, чтобы без лишних слов подвести детей к скромной трудовой жизни, созданием стойких привычек и мудрой организацией жизни предотвратить зарождение постыдных, неблагородных и беспорядочных нравов и этим положить основу тихой немногословной любви к богу, а также действенной и скупой на слова любви к ближнему.

Чтобы достигнуть этой цели, он связывал каждое слово своего краткого обучения закону божьему с тем, что дети делали, с условиями их жизни и труда; и когда он говорил теперь с ними о боге и вечности, то казалось, будто он говорит об отце и матери, о доме и родине - одним словом, о всех тех вещах, которые были им так близки.

Он сам отмечал в учебниках те немногие мудрые места, которые разрешалось заучивать; обо всем остальном пространном хламе, являвшемся причиной раздоров, он ни слова больше не говорил; если бы он мог, он вытравил бы его из сознания, как солнце растапливает вешний снег. А если кто-нибудь спрашивал его, почему он пренебрегает этими местами, как будто их и не было, он отвечал, что с каждым днем все больше убеждается в том, что не к чему вбивать людям в голову все эти "почему" и "потому"; чем больше, говорил он, люди носятся с этими "почему" да "потому", тем больше они теряют здравый смысл и умение разумно пользоваться в повседневной жизни своими руками и ногами. Он не разрешил также ребятам заучивать наизусть длинные молитвы. По этому поводу он во всеуслышание говорил, что это противоречит духу христианской веры и идет вразрез с ясным предписанием спасителя, данным его ученикам: "но если вы молитесь" и т. д. Это длинное чтение молитв, по его мнению, также явилось результатом проповедей. Вполне естественно, что люди, привыкшие слушать проповеди в течение нескольких часов подряд, и сами хотят преподносить богу свои дела в длинных речах.

70. Чтобы быть поистине добрым, надо казаться суровым

Самой прекрасной чертой пастора была та откровенность, с которой он признавал влияние лейтенанта и Маргрет на свою работу. "Без них,- говорил он,- я остался бы в деле обучения ребят все тем же старым боннальским пастором, каким был тридцать лет тому назад". Более того, он признавался, что и теперь еще не умеет руководить детьми. Все, что он может сделать,- это своим вмешательством в работу лейтенанта и Маргрет не ставить препятствий на их пути.

Пастор был почти прав. О разных видах профессий и о многих других вещах, на которых лейтенант строил свою работу, он почти ничего не знал. Он знал людей и все же не знал их. Он мог бы описать их, и это описание было бы верно. Но он не знал их жизнь настолько, чтобы принять участие в житейских делах этих людей, чтобы вместе с ними разобраться в их делах. Лейтенант часто говорил ему прямо в глаза, что он ничего путного из человека сделать не может и что он лишь портит людей своей добротой. Вам достаточно уже известен лейтенант, и вы знаете, что вряд ли у кого были более суровые принципы в вопросах воспитания, чем у него.

Глюфи говорил, что любовь в деле воспитания человека приносит пользу лишь тогда, когда идет рядом со страхом или следом за ним. Люди должны научиться с корнем вырывать терния, но они по доброй воле никогда не сделают этого, а лишь тогда, когда будут вынуждены и приучены к этому. "Тот, кто хочет воспитать человека,- говорил он,- должен обуздать его злобу, преследовать его лукавство и происки и, вгоняя его в пот, изгнать все дурное в нем". Воспитание человека, уверял он, не что иное, как шлифовка отдельных звеньев одной общей цепи, связывающей воедино все человечество; ошибки воспитания и руководства в том и заключаются, что отдельные звенья вынимают, над ними мудрят, точно они существуют сами по себе, а не составляют лишь часть одной большой цепи; как будто сила и пригодность отдельных звеньев в хорошей отделке их, в том, посеребрены ли они, или позолочены, или отделаны драгоценными каменьями, а не в сохранении их крепости и пригнанности к соседним звеньям с целью придать движению всей цепи и ее колебаниям достаточную упругость и гибкость. Так говорил человек, сила которого состояла в том, что он знал мир, священнослужителю, чьей слабостью было незнание мира.

Но ведь задачей жизни лейтенанта было узнать людей. Своему отцу он обязан тем, что с ранних лет обращал на это особое внимание. И отец его считал добрыми людей, оказавшихся впоследствии злыми; разочарование и горе убили его. За несколько дней до смерти он призвал одиннадцатилетнего сына своего Глюфи и сказал ему:

- Дитя мое, не доверяй человеку, пока не испытаешь его. Люди обманывают, и их обманывают, но знать людей надо. Присматривайся к ним, но не верь им; поставь себе за правило каждый вечер записывать о людях, с которыми ты имел дело, все, что заметил, что слышал от них, и все, что могло бы показаться тебе, что они собою представляют. Если ты исполнишь это, жизнь твоя сложится лучше, ты не будешь так несчастен, как я, оставляющий тебя в этом горестном мире без средств и поддержки.

При этих словах слезы потекли из глаз его. Это были последние слезы его. С этого дня Глюфи не пропустил ни одного вечера, чтобы не исполнить завета отца. Он и сейчас бережно хранит эти листы со времен своей юности. В этих записях содержатся ценнейшие сведения о людях. Глюфи говорит о них как о богатом наследии, полученном им от покойного отца. В трудные минуты, а таких выпало на его долю немало, они служили ему утешением; сейчас они оказывают ему неоценимую услугу в руководстве школой и быстро приводят его к цели.

По истечении восьми дней он знал своих детей лучше, чем родители успели узнать их за восемь лет. Он пользовался этим, чтобы, согласно своему принципу, "вгонять их в пот", если они хотели что-либо скрыть от него, и чтобы душа их оставалась раскрытой книгой для него.

84. Воспитание и только воспитание - цель школы

...В своем стремлении ввести новые порядки в деревне помещик опирался не на старое поколение, а на молодежь и на новую школу. Он рассчитывал на новое, юное поколение, которое будет отличаться от старого, как день от ночи.

Но он рассчитывал на него не потому, что это было его мечтою, а по тому, что видел,- лейтенанту удается осуществить задуманное. Глюфи это давалось так просто и так естественно, что каждому могло казаться, будто в школе ничего нет такого, чего бы и он не мог сделать. В самом деле, вести школу, как лейтенант ее вел, мог, пожалуй, каждый смышленый крестьянин, лишь бы он умел читать и писать; для этого стоило ему в течение нескольких дней присмотреться к порядкам, заведенным лейтенантом и Маргрет, и к их занятиям с детьми. Собственно говоря, и не нужно, чтобы такой человек сам умел считать; я знал одного, который пользовался арифметическими таблицами, занимаясь с группой детей, но сам не умел считать. Его дети прекрасно усвоили ряды чисел и совершали над ними любые действия, а человек, обучавший их счету, ни на минуту не выпускал из рук бумагу, на которой были написаны эти числовые ряды, чтобы самому не ошибиться.

Перемену, происшедшую в детях, заметил даже Карл, сын помещика. Возвращаясь из Бонналя, он обычно говорил:

- Мальчики этой деревни совсем не похожи на других деревенских ребят; кто-то даже сказал, что они господа по сравнению с другими, такие они смелые и так много знают.

Что касается смелости и прямоты, то на развитии этих качеств лейтенант строил все воспитание. Он требовал полной чистосердечности и часто говорил детям:

- Я охотно прощаю вам все ваши проступки, но если вы начнете притворяться, вы - погибшие существа и навсегда останетесь несчастными, испорченными людьми.

При малейшей попытке к притворству он пронизывал их своим острым взглядом, обрушивался за это, давил до тех пор, пока не пресекал зла и не вгонял в пот провинившихся. Пуще огня боялись они его слов: "Что за лицо ты делаешь? Что это за глаза?"

Они знали, с какой неумолимой строгостью учитель преследовал всякое притворство. Все свое воспитание, как уже сказано было, он строил на прямоте и чистосердечии - этом прочном фундаменте.

Он делал детей рассудительными для того, чтобы они могли быть откровенными. Он делал их осторожными, чтобы они не были недоверчивыми. Он делал их трудолюбивыми, чтобы они не были алчными. Он делал их честными, чтобы они могли внушить к себе доверие. Он делал их разумными для того, чтобы они стали смелыми. Таким образом, он работал над созданием ясного и открытого нрава и требовал от детей этой ясности и прямоты, когда бы они ни попадались ему на глаза. Одним словом, он учил их как человек, сам представляющий собою известную ценность и могущий быть полезным на любом месте; того же он добивался и от них. А это значит, что он учил их не так, как обычно учат люди, умеющие лишь болтать и кое-что писать.

Свою любовь к детям он долго и упорно скрывал и проявлял ее лишь по мере того, как они изо всех сил старались быть такими, какими они со временем должны были стать. Трудно себе представить, каких результатов они достигли этим путем. В глубине души они знали, что Глюфи любит их, и равнодушие его принимали как упрек, чувствуя, что они не то, чем должны были бы быть. Этого равнодушия они не выносили и удваивали свои усилия, пока не добивались его одобрения. Почти невероятным может показаться, как дети выросли за это время духовно и как окрепло их сознание.

Это обнаружилось не только в родной для них профессии. Если у них оставалось для этого время, то и самое далекое вскоре становилось им близким. Какую бы работу они ни видели теперь в руках других людей, они не сомневались в том, что и сами могли бы научиться ей.

Так, например, в деревне лет двадцать уже живет часовой мастер Энгер, и никогда еще крестьянский мальчик не заходил в его мастерскую, чтобы поинтересоваться тем или другим и попытаться самому что-нибудь сделать. Но с тех пор как Глюфи дал детям понять, что у них такие же руки, уши и носы, как и у других, более полдюжины ребят каждый вечер стали приходить к мастеру и не давали ему покоя, пока тот не позволял им взять в руки и повертеть ту или иную вещь или самим попробовать сделать что-либо. Ребята так ловко принимались за дело, что мастер не мог надивиться; он велел даже передать учителю, что если бы все крестьянские дети были так воспитаны, то не было бы ремесла, к которому они не была бы так же, а может быть и больше пригодны, чем городские дети.

Но этим дело не ограничилось. Энгер понял, что ему выгодно взять к себе в учение двух наиболее ловких из этих ребят; недолго думая, он предложил обучить их своему ремеслу без всякого вознаграждения.

Это были ребята, родители которых не имели ни земли, ни имущества и которые в будущем могли стать лишь слугами или поденщиками. Мальчики запрыгали от радости, когда он предложил им это, и бросились затем к учителю благодарить его.

Лейтенант был тронут благодарностью этих мальчиков, он молча держал их дрожащие руки в своей руке. Сердце его забилось при мысли о будущем, когда все ученики его будут пристроены. В тихом раздумье стоял он перед ними. Он мечтал о том благе, которое может дать его деятельность людям, о предмете стремлений каждого благородного бедняка, в том числе и своем,- сознавать, что ты уже и убелен сединами, но способствовал благополучию и счастью окружающих людей.

Рукопожатия детей пробудили его от грез. Он отправился с мальчиками к мастеру и помог им заключить договор на таких хороших условиях, каких другие мальчики, обучавшиеся у часового мастера безвозмездно, вряд ли могли добиться.

Лейтенант обещал мастеру в будущем смотреть на этих мальчиков как на его учеников и обучить их в области черчения и математики всему тому, что может им быть полезным для ремесла. Это было так важно для мастера Энгера, что при заключении договора с мальчиками он согласился на все условия, предложенные лейтенантом. Он даже сказал учителю, что если тот это для них сделает, мальчики пойдут далеко и достигнут большего в своем ремесле, чем он, Энгер.

С тех пор как лейтенант стал учителем, он почувствовал, как много может сделать для устройства будущего детей. Он стал заботиться о мальчиках, не имеющих земли, и стремился сделать из них ремесленников со всей свойственной ему страстностью. В свободные часы он водил мальчиков по всем мастерским, существующим в деревне, и часами наблюдал, как каждый берется за то или иное дело, чтобы узнать таким образом, на какую работу каждого поставить.

Этим способом ему удастся, если только он будет жить, сделать больше для улучшения жизни боннальских бедняков, нежели могли бы дать раздел луга и полей, освобожденных, как обещал Арнер, от уплаты десятины.

Не меньше делает он и для девочек. Пороки родителей не развращают их более. С утра до вечера они находятся теперь в обществе бодрого и разумного человека. Они никогда не сидят без дела. Болтовня и сплетни не смущают их и не ожесточают их сердце.

Поэтому щеки их розовеют, краска стыдливости вспыхивает на лицах, а в глазах сияют радость и бодрость. Ноги их подвижны, они готовы танцевать, а руки становятся гибкими и ловкими для женских работ. Глаз их воспринимает красоту природы и человека. Прилежание, бережливость и соблюдение порядка в доме - это важнейшие для жизни начала, охраняющие добродетель, под руководством Глюфи входят в плоть и кровь их.

Боже, чем были они при старом порядке! Утопая в тине несчастья, человек не может быть человеком. Без отцовского руководства мальчик не может стать мужчиной. Еще менее девушка может стать женщиной в руках беспутной матери и под руководством школы, управляемой тупицами.

Но в руках Глюфи мальчики и девочки росли, чтобы стать мужчинами и женщинами, такими мужчинами и женщинами, какими могут быть все, безразлично одеты ли они в простые ткани или в шелка.

Воздвигайте алтари этому человеку! Он пользуется всем, вплоть до цветка, растущего в саду, чтобы возвысить девичьи души, ибо им суждено дать счастье будущему поколению.

В Боннале живет женщина, вышедшая замуж в эту деревню из другой местности. Вот уже двадцать лет, как она сажает прелестные цветы, нежные овощи и прививает отборные сорта плодов дичками. Грубая боннальская молодежь воровала у нее из года в год цветы, капусту, груши и яблоки, а то, что не брала у нее тайком, выпрашивала на свадьбы и крестины. Но никому и в голову не приходило подражать ей и самим выращивать такие же цветы, капусту, яблоки и груши. Наоборот, эту женщину преследовали клеветой и злословием, ее обвиняли в бесхозяйственности, потому что она тратила время и удобрения на создание вещей, которые все равно разворуют у нее.

Но не прошло и нескольких недель с тех пор, как дети этого невежественного народа начали посещать школу Глюфи, и отношение к женщине изменилось; утром и вечером приходили они к старухе в сад, присматривались к ее цветам и к порядку и расспрашивали ее, как нужно делать то или другое, чтобы вышло так же красиво, как у нее. Старуха часами простаивала с ними с киркой в руках, все показывала, дарила цветы и обещала дать саженцев, семян и отростков, если бы они пожелали развести у себя такие же сады.

Однажды дети принесли цветы, данные ею, в школу и спросили Глюфи, не думает ли он, что и они бы могли устроить у себя дома такой же сад.

- Почему бы и нет,- ответил учитель,- если вы не будете лениться,- и сам повел всех детей в сад этой женщины.

Трудно передать радость старухи. Она сказала лейтенанту, что никогда еще с тех пор, как она в Боннале, не чувствовала себя так хорошо, как сегодня, когда он явился со своими учениками в ее сад.

А дети, придя домой, потребовали от матерей клочок земли, чтобы развести на нем сад согласно советам и указаниям этой женщины.

Все, что рано или поздно могло пригодиться детям, он считал возможным включить в свою школьную работу. Ибо он чувствовал себя отцом этих детей и задачей своей считал их воспитание. Все, что требовалось для их всестороннего воспитания, входило, по его мнению, в круг его деятельности. По той же причине он проводил с ребятами все вечера и занимался с ними всем, чем они желали. Иногда это была резьба по дереву, лепка разных фигур из воска: людей и зверей, голов и рук, нередко лепили дома, мельницы, пилы и корабли. Порой классная комната вся наполнялась разными ремесленными инструментами и стружками и походила на мастерскую, но перед уходом комната убиралась и снова становилась чистой, как весенний луг, с которого сгребли весь зимний валежник. Если вечер выпадал хороший, Глюфи отправлялся с детьми под орешник на лужайку.

Старики как будто с умыслом посадили на этом месте орешник, чтобы молодая смена могла отдыхать под тенью его и любоваться отсюда прекрасным закатом солнца.

Под этим деревом он часами беседовал с детьми и об их будущем, и об их жизни. Он рассказывал им краткую историю деревни, говорил, как несколько веков тому назад здесь стояло лишь немного домов; а так как жители ее не могли полностью использовать и обрабатывать всю землю, то они вынуждены были установить для пастбищ и пашен такие порядки, которые теперь при большей стоимости земли, сделали деревню несчастнее, беднее и более распущенной, нежели она могла быть при других условиях. Он указывал на то, как бумагопрядение привлекло в страну деньги и как поэтому те, которые не привыкли обращаться с ними, разорились. Многие крестьяне, имущество которых было продано с молотка, были, собственно говоря, значительно богаче тех, которые приобрели его, но благодаря лучшей обработке небольших участков земли ценность ее раз в десять повысилась в течение нескольких лет. Заканчивая историю деревни, он подчеркнул, что в данное время требуется больше точности во всем, больше внимания, расчета, больше порядка и обдуманности для того, чтобы дожить до здоровой, радостной старости и спокойным за судьбу своих детей сойти в могилу, чем это нужно было в старину при меньшей населенности, меньшем количестве денег и более простом образе жизни.

А когда дети, возвращаясь вечером домой, приносили с собой эти рассказы о далеком прошлом деревни и сопровождали их полученными от учителя объяснениями, родителям казалось непонятным, как мог учитель узнать обо всем этом; правда, они сами пережили это и испытали, но так, как он, не сумели бы рассказать. Их удивляло его умение растолковать детям все происходившее так, что они, несмотря на свой возраст, понимали его и сумели толково передать другим...

Иоганн Генрих Песталоцци. Избранные педагогические произведения в трех томах, т. I. M., Изд-во АПН РСФСР, 1961, стр. 537-565.

Памятная записка парижским друзьям о сущности и цели метода

Я уже давно ищу слова, которыми смог бы просто, но точно выразить, что же в сущности представляет собой мой метод. Я не нашел этих слов, их еще нет у меня, и причина ясна. Разработка метода не закончена, я еще не знаю его во всем объеме, во всех связях; я знаю его только в отдельных звеньях. Правда, эти отдельные звенья все теснее и теснее смыкаются друг с другом, и вытекающие из них последствия приходят во все более близкое соприкосновение, вступают во все более тесную взаимную связь. Метод в его различных частях близится к своему завершению. Но то, что приближается к цели, еще не достигло цели, и о том, что по-настоящему не закончено, я не могу сказать, чем оно будет, когда будет действительно закончено.

Не могу я обещать миру больше того, что имею. После моей смерти он получит больше, чем я даже могу себе сейчас представить. Но при жизни вряд ли смогу говорить о своем труде иначе, как о сне, в котором представления еще не приобрели того предметного содержания, которое в совершенной гармонии созревает в душе человека при полном ее бодрствовании. Сейчас мне кажется, что мой метод в основном базируется на организации последовательного ряда искусственных приемов, имеющих целью общее и гармоническое развитие природных задатков человеческого ума. Своеобразие метода заключается в сущности в том, что в процессе обучения откладывается на более поздний срок применение всех вообще искусственных приемов, которые не вытекают непосредственно из наших еще не сформировавшихся природных задатков, а соответствуют более высокому уровню развившихся из этих задатков способностей. Применение этих приемов должно быть отложено до тех пор, пока природные задатки, являющиеся основой всех искусственных средств, сами собой разовьются и будут доведены до уровня, на котором они просто, легко и гармонично сомкнутся с искусственными приемами обучения.

Сделав квадрат основным средством для развития первых понятий о числе и форме, метод не только создал благодаря этому фундамент наглядности для абстрактных понятий о времени и пространстве, чего эти понятия в качестве основы для обучения детей никогда не имели, но он сделал больше: он, безусловно, дал этим понятиям наиболее простую и плодотворную основу наглядности, которую человеческий ум в состоянии был найти для этой цели. Метод, несомненно, создал для этих понятий единственный фундамент наглядности, который может быть воспринят человеческим разумом.

Далее на фундаменте этой основы основ искусства педагогики метод создал последовательные ряды подчиненных приемов обучения, которые исходят как в отношении числа, так и формы из наивозможно простой, из простейшей единицы и переходят затем непрерывно, не оставляя никаких пробелов, от одной простейшей единицы к другой, никогда в своем продвижении вперед не заходя далее этого. Метод создал азбуку наблюдения, которая таким путем делает для глаза ребенка восприятие соотношения самых запутанных пропорций таким же простым, как и восприятие соотношения его десяти пальцев. Благодаря этому метод тесно объединил также и в обучении основы отношений мер и чисел, которые в человеческом сознании представляют одно и то же. Сделав это, метод поднял развившуюся по определенным законам способность к наблюдению у человека до всеобъемлющей силы искусства, благодаря которой умственные способности человека, безусловно, также неизмеримо усилятся, разовьются и, я бы сказал, по существу умножатся.

Подняв на орлиных крыльях нашу способность наблюдения в сферу воображения и этим самым предоставив этому важнейшему дару нашего ума новый, неизмеримый, никому доселе неведомый простор для воздействия на "tabula rasa", ребенка, метод в то же время железной уздой удерживает воображение от опасных блуждений, приковывая его к формам по существу математическим, которые, подобно извечно незыблемым утесам, преграждают путь опасным уклонениям силы воображения. Таким образом, он ведет ребенка к истине и ни к чему иному, кроме нее, привести не может.

Подобно тому как метод использует изначальный материал всякого образования - время и пространство - в качестве основного средства, чтобы привести людей к четким понятиям, то есть к истине, он в тех же целях использует великую особенность человеческого рода - язык. Как при сообщении понятий числа и формы, так и при обучении языку метод исходит из того принципа, что необходимо отложить на возможно более поздний срок применение всех искусственных приемов обучения, которые еще пока не соответствуют нашим не вполне созревшим природным задаткам, а лишь впоследствии будут непосредственно вытекать из достигнутого путем воздействия искусственных приемов более высокого уровня развития природных задатков. На этом уровне они уже сами собой, легко, просто и гармонично смогут вступать во взаимодействие с искусственными приемами обучения. Придерживаясь этого принципа и в преподавании родного языка, метод, совершенно отбрасывая в сторону книжный язык, дает возможность ребенку обучаться речи, следуя по пути, по которому ведет человеческий род природа, когда она развивает в человеке это его важнейшее свойство - дар речи. Язык, правда, по самой своей природе не может вечно подчиняться законам педагогического искусства, базирующегося на математических принципах. Но самое существенное свойство педагогического приема, который вытекает из подобных воззрений и принципов, таково, что оно приносит этот свой дух во все остальные связанные с ним средства обучения. Природа его такова, что он оказывает решающее влияние не только на подчиненные ему, но и на самостоятельно существующие рядом с ним приемы обучения.

В части обучения родному языку метод является по существу не чем иным, как последовательным рядом искусственных приемов, обеспечивающих повторение индивидом того же пути, по которому шло естественное развитие речи у всего человеческого рода. При обучении родному языку, точно так же как и при обучении числу и форме, метод по существу является во всех случаях не чем иным, как закреплением единства чувственного образа единичного предмета с его наименованием. Придерживаясь этого закрепления единичного в познании ребенка как в чувственном восприятии, так и в наименовании его (опять-таки точно так же, как и при обучении понятиям о числе и форме), метод без всяких перерывов переходит от ближайшего к ребенку предмета ко все более от него удаленным, каждый раз выискивая среди более удаленных предметов только тот, который больше всего схож и всего ближе по своим признакам к предыдущему.

Все различие в принципе этого непрерывного продвижения вперед между обучением форме и числу, с одной стороны, и обучением языку - с другой, заключается в следующем. Исходным моментом числа и формы является точка, продвижение которой в бесконечность происходит по одному-единственному радиусу, тогда как в обучении языку исходный момент этого продвижения можно сравнить с центром окружности, расширяющейся по многочисленным радиусам. В последнем случае непрерывное движение вперед можно рассматривать с двух точек зрения:

1) непрерывности продвижения вперед по единичному радиусу,

2) спиралеобразной формы продвижения по всем радиусам.

Не упуская из виду этих двух точек зрения и придерживаясь принципа полной гармонии между используемыми словами и всей той массой чувственных представлений, на которых вообще и в частности базируется употребление этих слов, метод приводит людей как с помощью учения о языке, так и учения о форме и числе к познанию точных понятий, то есть к истине, и только к истине. Таким образом, побуждая, как правило, мысль к высокому взлету человеческого гения, метод в то же время уверенно руководит ею. Этим достигается гарантия того, что он служит только истине, ведет человека только к ней, пробуждает в нем интерес только к существующему в действительности. Повторяю, ни по своему существу, ни по своим формам мой метод не может дать человечеству ничего, кроме истины.

Как свет только одним своим присутствием убивает тьму, как истина одним своим существованием уничтожает заблуждение, так и метод одной своей сущностью уничтожает причины, вызывающие там, где его нет, безумие и заблуждение, разрушительно действующие на род людской.

Чтобы смягчить самонадеянную дерзость своих убеждений, а главным образом для того, чтобы осветить основные понятия, из которых исходит мой метод, я должен детально коснуться нескольких разъясняющих мою точку зрения положений.

Дикарь, которым руководит только природа, проходит без поддержки и изолированно от какого бы то ни было искусственного воздействия как раз тот самый путь, который начертан моим методом. Он не знает никаких произвольных цифровых обозначений; он знает только предметы, которые можно сосчитать, и он считает их. В течение ряда столетий в его сознании существуют их реальные соотношения задолго до того, как он узнает цифры, при помощи которых может выразить эти соотношения. И проходит еще много столетий, прежде чем он сможет представлять себе скрывающиеся под произвольными цифровыми обозначениями реально существующие соотношения предметов.

То же самое относится к соотношению единиц измерения. Природа не знает ни фута, ни дюйма, ни сажени, короче говоря, она не знает никаких произвольных обозначений какого бы то ни было соотношения мер. Во всяком случае, несомненным является то, что человечество может прийти к признанию и употреблению какой бы то ни было произвольной единицы измерения только через внутреннее осознание всеобщего реального соотношения всех форм измерения, основа которых заложена и не может не быть заложена в самой душе человека.

Итак, совершенно очевидно, что мой метод в смысле постижения понятий числа и формы является не чем иным, как воспроизведением естественного хода развития природы и первоначально заложенных в природе человека сил. Именно благодаря ему выдвигается на первый план по сравнению с любым производным средством вычисления и измерения глубокое осознание реально существующих соотношений, свойственных нашей природе и лежащих в основе любых форм вычисления и измерения.

Результаты применения метода очень значительны. Метод, с одной стороны, сохраняет во всей могучей силе естественный ход развития сознания человека; с другой стороны, подкрепляет его всеми средствами, которые дает ему в руки педагогическое искусство. При этом (преимущественно при помощи результатов, которые приносит применение квадрата как исходной формы всех понятий о соотношении числа и меры) он достигает того, что закладывает в самом сознании ребенка основу для более отвлеченных и общих понятий о всех соотношениях числа и меры еще задолго до того, как окажется возможным подвести ребенка к употреблению условных обозначений числа и меры. И точно так же как ребенок простым зрительным восприятием непрерывно следующих друг за другом рядов правильно разделенных квадратов может быть подведен к глубочайшему осознанию подлинной сущности самых сложных дробных отношений, так и при помощи одного только зрительного восприятия непрерывных рядов разделенных углов и диагоналей он может быть подведен к глубокому осознанию содержания понятия площади разделенных диагоналями четырехугольников задолго до того, как мыслимо думать об овладении ребенком собственно наукой, которая в значительной степени основывается на осознании этого понятия.

Следует еще прибавить, что в выработке искусственных навыков у глаза и руки метод идет по этому же пути и имеет такую же силу воздействия. Откладывая употребление линейки и циркуля до тех пор, пока не будут вызваны к жизни и развиты в ребенке силы, способствовавшие изобретению линейки и циркуля, метод, как правило, поднимает тем самым навыки ребенка до такой высокой степени искусства, которой люди, когда-либо при обучении пользовавшиеся линейкой и циркулем, никогда не смогут достигнуть. Учитывая вышесказанное, мы сможем до некоторой степени справедливо судить о преимуществах метода в отношении сообщения понятий числа и формы.

Рассмотрим теперь преимущества метода в части обучения родному языку.

Дикарь не знает ни числа, ни формы, но обретает их сам, абстрагируя эти понятия из окружающих его несосчитанных и неизмеренных предметов, об избытке или недостатке которых, их ширине и высоте он тем не менее получает твердое представление только через их наблюдение. Точно так же он не владеет и сформировавшимся языком. Потребовались тысячелетия, чтобы начала складываться членораздельная речь. И много тысячелетий потребовалось, чтобы человек перестал быть дикарем и оказался п состоянии усовершенствовать ее.

С этой же точки зрения нужно подходить к ребенку. Требуется время, требуются годы, пока ребенок подойдет к началу формирования Своего языка; он должен перестать быть ребенком в собственном значении этого слова, чтобы оказаться в состоянии пользоваться языком во всей его полноте.

В точности по этому пути идет и метод, тем самым устраняя бесконечное количество вредных последствий, которые проистекали из того, что с ребенком говорили на книжном языке раньше, чем он осваивал живую человеческую речь.

О, век наш! Когда ты это делал, ты на самом деле притуплял чувственные восприятия ребенка, придавая ему дряхлость старости раньше, чем он мог насладиться впечатлениями своей юности. Ты фактически покрывал "tabula rasa", которой можно уподобить невинный ум ребенка и которая предназначена богом воспринимать мир таким, каков он есть в действительности, грязным налетом слов, не оставляющим уже в уме ребенка места для тех впечатлений, которые он естественным образом должен был получать от мира. Своим книжным языком ты в течение ряда лет вводил ребенка в мир призрачных понятий, которые придавали в его уме пустым, лишенным всякой предметной основы словам мнимую и призрачную значимость, в результате чего убивалась та реальная значимость, которой должны были обладать в его сознании сами вещи. Короче, век наш,- об этом громко свидетельствует весь наш опыт, и я говорю это тебе с тем чувством удовлетворения, которое дает завершенный опыт испытания противоположного метода,- своим скороспелым применением книжного языка ты заложил основу той поверхностной самонадеянности, которой, как правило, подвержено современное поколение нашего континента.

В этом отношении метод возвращает процесс обучения от применяемых нами по существу пагубных упражнений к тому положению вещей, которое предшествовало их применению. Метод создал последовательные ряды речевых упражнений, которые, исходя из наименования единичного предмета, подолгу задерживаются на определении отношений числа и формы означенных предметов. Затем, уже после того как ребенок научится легко и без задержки выявлять и называть все прочие признаки этих первых, предложенных его вниманию предметов, речевые упражнения распространяются, подобно радиусам окружности, во все стороны, выискивая другие предметы, которые своими бросающимися в глаза свойствами поясняют сущность целого ряда схожих между собой предметов. Это приводит к тому, что метод в результате внесения основы наглядности в учение о времени и пространстве получает возможность не только подвести ребенка к границам знания, но и дать ему глубоко проникнуть в существо математических и других смежных наук. Точно так же и в области обучения родному языку как благодаря самому своему существу, так и вытекающим из этого существа средствам метод не только ведет ребенка к границам, но и далее - в самую сущность всех знаний, являющихся результатом тщательного ознакомления со всеми родами и видами предметов, которые становятся ясными и понятными для ребенка путем наглядного восприятия и наименования их.

Дело заключается в следующем. Если я, например, задержу внимание ребенка на наблюдении и наименовании всех характерных признаках коровы, собаки, кошки, мыши на срок достаточно длительный, чтобы все эти признаки с неизгладимой силой запечатлелись в сознании ребенка, то я незамедлительно могу присоединить к тому, что ребенок уже знает по тому разделу обучения, к которому относится корова, собака и т. п., всех других животных, относящихся к этому же разделу. Когда затем на первых уроках чтения я сделаю для ребенка привычными (путем многократного чтения слов) названия целого ряда важнейших млекопитающих, тогда мне останется только перенумеровать (перечислить) животных под общей рубрикой млекопитающих, прежде всего включив туда под № I животных собачьей породы, под № 2 - кошачьей, № 5 - породы грызунов, под №7 - породы рогатого скота и т. д. Затем обозначить каждое животное (название которого уже сделалось для ребенка привычным во время упражнений по чтению) цифрой, соответствующей его классу, Таким образом, ребенок будет не только точно знать, бегло просматривая номенклатуру этого раздела естественной истории, к какому классу принадлежит любое незнакомое ему млекопитающее, название которого он прочитал, но будет иметь твердое отчетливое представление о всех тех характерных признаках, на основании которых животное зачисляется именно в этот класс.

Таким образом, благодаря отказу от употребления книжного языка в обучении ребенка и возврату на тот путь, по которому шло естественное формирование речи в природных условиях, благодаря прочному закреплению за каждым словом наглядного предметного содержания, которое и легло в свое время в основу этого слова, метод достигает того, что ребенок уже с первых шагов обучения родному языку не только подходит к границам всех знаний, но углубляется в самое существо их. Метод добивается того, что ребенок, находясь еще в том возрасте, когда о собственно научном руководстве не может быть и речи, когда он пользуется своим родным языком не как сформировавшимся, а весь еще живет в предметных зрительных восприятиях,- только постепенно сам по себе подымается к познанию этого языка именно в тех рамках, в которых сама природа вела человеческий род к окончательному сформированию человеческой речи.

Хотя разработка этого раздела метода продвинулась еще не так далеко, как разделы обучения понятиям числа и формы, по тем не менее она приближается к своему завершению; скоро последовательные ряды педагогических приемов этого раздела метода предстанут такими же отчетливыми и глубоко разработанными, как и последовательные ряды других приемов обучения.

Теперь представим себе успех этих мероприятий. Представим себе ребенка, обученного по моему методу, как это действительно имеет место в Бургдорфе, в качестве достоверного факта, причем не в единственном, а в убедительно большом числе и притом при совершенно неодинаковых обстоятельствах и различных условиях. Представим себе далее, что он обладает благодаря моему методу таким линейным глазомером и такой твердой рукой, каких никогда, ни в прежнее время, ни теперь, не добивался ни один математик, пользующийся линейкой и циркулем. Представим себе, что он, руководствуясь моим методом, одним только осознанием соотношений частей квадрата и без всяких познаний в арифметике разбирается в самых запутанных соотношениях чисел с такой быстротой, за которой не в состоянии уследить искушенные в этом деле банкиры. Вообразим себе, как этот ребенок определяет площадь лежащих перед ним треугольников на основе соотношения их оснований, причем без всяких искусственных правил, исключительно только в результате зрительного восприятия и с такой быстротой, которая не под силу никакому математику. Представим себе, как наш ребенок, руководствуясь зрительным восприятием, тем фундаментом наглядности, который мой метод снабдил абстрактные понятия о времени и пространстве, элементарно (то есть без применения какого бы то ни было искусственного приема обучения, не опирающегося непосредственно на наши еще не подвергавшиеся педагогическому воздействию природные способности) осваивает основы всех математических знаний. И наконец, вообразим себе, как направляет его мой метод обучения родному языку, через который красной нитью проходит необходимость возвращения вспять к тем формам, в которых сама природа способствовала развитию речи у человека.

Я требую строгого соблюдения основного принципа метода - откладывать применение всех искусственных приемов обучения, которые непосредственно не вытекают из еще не сформировавшихся окончательно природных способностей, а являются лишь последующим результатом их созревшей уже силы, на возможно более отдаленный срок, пока природные задатки сами собой не образуются и не разовьются до такого уровня, на котором всякий искусственный прием преподавания легко и опять-таки сам собой сольется с ними. Благодаря соблюдению этого принципа ребенок при обучении родному языку также уже с первых шагов в приобретении навыков речи и чтения получает возможность не только подойти к границам, но и проникнуть в самую сущность этих знаний. И если мы обо всем этом подумаем, то сможем предвидеть, хотя бы в первом приближении и еще несколько туманно, куда может и должно привести человеческий род соблюдение основных принципов, на которых покоится мой метод.

Результаты применения моего метода не являются случайными. Они являются необходимым следствием как принципов, из которых исходит метод, так и приемов обучения, которые он для этой цели употребляет. Пока человеческая природа остается такой, какая она есть, до тех пор все основные принципы метода и употребляемые им приемы должны приносить успех. Число, форма и слово охватывают все элементы обучения. Кто может правильно определить предмет в отношении числа и формы, а также отчетливо сформулировать прочие его свойства, тот обладает достаточными знаниями об этом предмете.

Если, таким образом, метод может достаточно удовлетворительно и всесторонне развить способность человеческого ума правильно определять в каждом предмете отношения числа и меры и в то же время точно объяснить прочие его свойства, то он, очевидно, не только закладывает безусловные и всеобъемлющие основы всякого человеческого познания, но также, очевидно, приводит в процессе обучения, как правило, к точным понятиям, то есть к истине, и только к истине.

Какие бы правильные и далеко идущие выводы ни вытекали из всего вышесказанного, мы не должны скрывать от себя, что в целом предлагаемый мною метод обучения является только элементарным развитием наших умственных способностей и с этой точки зрения представляет собой только часть всестороннего элементарного образования, которое одно только и может во всей завершенности своих взаимосвязей принести человечеству плоды такой зрелости, о которой мой метод хотя и позволяет уже догадываться, но полностью обеспечить ее людям не может.

Человеку необходимо не только знать истину, но он должен еще быть в состоянии делать то, что является правильным, и желать делать это.

Этот неопровержимый принцип делит элементарное образование людей в основном на три части:

1. Элементарное интеллектуальное образование, целью которого является правильное всестороннее и гармоническое развитие умственных задатков человека, обеспечивающее ему интеллектуальную самостоятельность, и привитие ему определенных развитых интеллектуальных навыков.

2. Физическое элементарное образование, целью которого является правильное гармоническое развитие физических задатков человека, дающее человеку спокойствие и физическую самостоятельность, и привитие ему хороших физических навыков.

3. Нравственное элементарное образование, целью которого является правильное всестороннее и гармоническое развитие нравственных задатков человека, необходимое ему для обеспечения самостоятельности нравственных суждений, и привитие ему определенных нравственных навыков.

Но если мы себе теперь зададим вопрос, к чему ведет отдельно взятое интеллектуальное, отдельно взятое физическое и отдельно взятое нравственное образование, то увидим, что каждое из них перестает быть элементарным именно потому, что взятое в отдельности и в таком раздельно существующем от других двух видов образования виде только и может привести именно туда, куда ведет и не может не привести всякое одностороннее, рутинное воспитание, потому что такое воспитание не является элементарным образованием - ему недостает всестороннего, гармонического соответствия человеческой природе. И та самостоятельность, которую дает человеку каждый из этих трех взятых в отдельности видов образования, ни в какой мере не является истинной человеческой самостоятельностью, а является лишь кажущейся, шарлатанской самостоятельностью простофили в умственном, нравственном и физическом отношении (Verstandes,- Herzens - und Кorpernarren).

Эти троякие жертвы нашего эгоизма и самовлюбленности имеют, правда, много всяких разновидностей. Человек с шарлатанским, односторонним умственным образованием, обладающий неизмеримым запасом знаний, может представляться миру светочем науки и в то же время быть в своем собственном доме невеждой, человеком никчемным, совершенно непригодным в своем кругу для выполнения непосредственных обязанностей, устройства счастья своих ближних и т. д. и т. п. У себя дома он может быть ангелом, а за пределами своих стен взирать на образованнейшего бюргера, незнакомого с его системой, ни больше ни меньше как на какого-нибудь мужлана. Такой человек может пренебрегать своей женой и ребенком и даже дойти до того, что будет считать себя достойным той вершины литературного искусства, которой он достиг, хотя в то же время он не пожелает ничем поступиться в своей жизни, не двинет ни одним пальцем, чтобы заложить в массах основы разума, справедливости и тех навыков, которые во веки веков были, есть и будут единственным базисом выросших на здоровой основе национальной литературы и национального мастерства.

Но тут мы имеем дело еще с лучшими последствиями одностороннего развития умственных способностей; в этом заблуждении мы находим следы высочайшей чистоты устремлений и результаты высоких заслуг. Люди, которые таким образом используют односторонность развития своего ума, редко встречаются. Они для меня священны; они все же приносят пользу, хотя, несомненно, бесконечно меньшую, чем та, которую могли приносить, если бы, обладая такой же чистотой помыслов и такими же высокими достоинствами, не страдали односторонностью развития. Тем не менее они все же приносят пользу, и пользу существенную; но таких людей мало, и делают они хотя и хорошее дело, но дают гораздо меньше того, что могли дать и дали бы, если бы не были ограничены этой односторонностью развития.

Большинство же наших односторонне развитых людей рассудка (Verstandesmenschen), большая часть наших интеллектуально развитых шарлатанов и эгоистов (Verstands-Egoisten) не только не делают доброго дела, но в неизмеримо большей степени творят зло; необузданную силу интеллекта в соединении с безграничной бесчувственностью сердца ко всему доброму и с безграничным развитием звериной жажды насилия они употребляют для захвата и удержания всего, что служит их эгоизму, льстит ему, не считаясь при этом ни с правдой, ни со справедливостью.

Безгранично широкое распространение среди всех сословий нашло такое направление развития умственных способностей людей, которое можно характеризовать только как одностороннее развитие бессердечного, эгоистического животного начала в человеке. Среди всех сословий имеется неправдоподобно большое количество обладающих разумом хищников (Verstandsbestien). Однако закон преследует только тех хищников, которые живут в лесу. Между тем гораздо большую опасность представляют обладающие разумом хищники, которых вскармливает, защищает и растит закон. Да, да! Именно их-то и вскармливают, защищают, растят гражданские, военные, финансовые и сословные законы.

Несомненно, что наличие у нас такого бесчисленного количества обладающих разумом хищников является повсюду результатом той совершенно ни с чем не соразмерной свободы, которая представляется нашим порочным государственным устройством этим хитроумным и могущественным людям в их действиях, направленных против правды, справедливости и нашего слабого правопорядка. Это они превращают имеющиеся в стране неравенство дарований и сил, которое при мудром и справедливом законодательстве было бы благословением для страны, в проклятие, ибо они пожирают любовь к людям. Да, это они, вырывая из сердца человека любовь, вкладывают на ее место, вскармливают и развивают в нем презрение к людям, проникнутый бесстыдством и разбойничьим духом холодный эгоизм и в десятки раз облегчают бюргеру возможность добиться богатства, уважения и власти путем хитрого предательства, бессердечности и насилия по сравнению с тем, чего он может добиться противоположными поступками и качествами. Нечего жаловаться на человеческую природу! Нет и тысячу раз нет! В этом отношении повинны не свойства напрасно обвиняемой человеческой природы, а, как это пи печально, повинна в том все еще недостаточно разоблаченная порочность общественного устройства, в результате которой святыня человеческой природы повсюду - от деревенских хижин до самого трона - оказывается во власти обладающих разумом хищников.

И всегда эти обладающие разумом хищники от самого трона до городских и сельских жилищ представляют смертельную угрозу справедливости, законности и человеческому счастью в той мере, в какой их грубость, насильственные действия, предательство и бесстыдство находят поблажку и защиту в организованном грубом насилии и бесстыдном предательстве со стороны государства.

Наряду с обывательским тупоумием, выражающимся в однобокости правовых установлений, и сатанинской односторонностью, с которой более высокий интеллект по-звериному применяется в жизни общества, существует еще экономическая односторонность в использовании высокоразвитого интеллекта, а именно направленность всех умственных способностей на получение экономической выгоды.

Если людей первого типа я называл умственными простофилями, людей второго типа - прохвостами, то третьих я называю "разумными ослами" (Verstandesesel), потому что они все свои умственные и душевные силы перечеканивают в крейцеры и пфенниги и каждодневно нагружают себя этой ношей, пока не потеряют человеческой души и все их чувства не уподобятся ощущением осла, для которого все замкнуто в одном круговороте - наесться чахлой травки, чтобы иметь силы тащить ношу, и тащить ношу, чтобы иметь возможность наесться чахлой травки.

То же заблуждение имеет место и в отношении развития физических сил человека. Здесь также однобокость развития порождает в физическом отношении и наглых шарлатанов, и злоупотребляющих физической силой хищников, и несчастных, нагруженных непосильной ношей ослов.

Танцы, занятия фехтованием, верховой ездой, плаванием, лазаньем, вольтижировкой, к которой присоединяются еще и все соблазны театрального искусства и актерского тщеславия, делаются для всей массы бюргерства пожирающей время и деньги потребностью. Поскольку это увлечение абсолютно не соответствует настрою и обстоятельствам трудовой жизни, а также положению каждого индивида в отдельности, оно приводит человека к тому же шарлатанству и донкихотству, которому он поддается и в интеллектуальном отношении, когда одностороннее увлечение какими-либо научными предметами совершенно выбивает его из колеи трудовой жизни, нарушает порождающие любовь и невинность условия, которые были уготованы ему божьим провидением. Это увлечение приводит человека к желанию ездить верхом, когда у него нет лошади, к желанию танцевать, когда у него нет возможности купить бальные туфли. Оно приводит мещаночек к устройству в маленьких городках приемов и вечеров, в то время как их отцы каждодневно должны зарабатывать своими руками хлеб насущный. Увы! Этот путь приводит и сыновей к тому, что они начинают питать отвращение к тому самому ремеслу, на заработки от которого добрые, неразумные отцы обучают их танцам, фехтованию, вольтижировке, гимнастике. А! Это приводит этих несчастных юношей к тому, что они воруют деньги из кошельков своих матерей, отцов и хозяев, чтобы участвовать в лотерее, надеясь, что крупный выигрыш даст им возможность до конца дней иметь достаточно денег, чтобы заниматься танцами, фехтованием, верховой ездой - всем, чего они так жаждали.

И здесь вина лежит на государстве. Да, государство виновато, если повсюду умение танцевать, фехтовать и ездить верхом больше уважается и ценится, чем скромные заслуги людей, воспитание которых не было испорчено каким-либо шарлатанским направлением. Да, государство виновато, если какая-нибудь увешанная драгоценностями танцовщица может выйти, получив свое вознаграждение сполна, из кабинета министра и позволить себе заявить целому ряду не получивших никакой оплаты граждан: "Вам бы тоже не мешало кое-чему поучиться!"

Но, увы, люди, которых односторонность физического развития сделала шарлатанами, еще не из худших. Существует и другая разновидность искажения физического воспитания, бесконечно более губительная для человечества. Это не более других тщеславное и гоняющееся за почестями направление развития физических сил делает человека подобным одноглазому циклопу в его пещере, стремящемуся, прежде чем сожрать свою добычу, ударить жертву с нечеловеческой злобой о стену. Существует такое физическое искажение человеческой природы, которое порождает хищных насильников, являющихся в области физической для человечества тем же, чем в области интеллектуальной являются хищники, обладающие разумом. И действительно, наш мир от беднейших хижин и до самого трона так же переполнен этими хищными насильниками, иными словами, хищниками, признающими только силу кулака, как он кишит обладающими разумом хищниками, начиная от разбойника, хватающего тебя за горло, чтобы завладеть твоим добром, и деревенского богача, доказывающего тебе кулаком под нос и сапогом в зад справедливость и законность его притязаний к себе, и кончая человеком, который отдаст приказ притащить тебя на веревке и запереть в тюрьму, если ты не перестанешь своим правом и своей правдой подкапываться под его добычу, которую он, видите ли, привык пожирать и которую защищает от тебя силой кулака.

Как в единичных проявлениях, так и в целом мир полон такими хищниками, и в самом государственном устройстве не содержится никакого противовеса против них. Всякий строй, опирающийся на одностороннее применение силы, не содержит в себе самом никакого противовеса против злоупотреблений силой. Сила по самой своей природе извечно противостоит праву.

Самозащита и самопомощь - это единственно возможные средства против кулачного права, и па этом мудром основании покоится единственная надежда всех благородных умов, начиная от трона и вплоть до самых жалких хижин. Да, начиная от трона, потому что человек, сидящий на троне, не любит кулачного права, которое противно человеческой природе. Да, он не любит его, он любит истинное право, если он Человек. Но тысячи тысяч людей, которым повсюду, вплоть до сельской хижины, гораздо удобнее существовать при помощи насилия, обеспечивая себе этим возможность досыта нажираться и наслаждаться в полной безопасности захваченной добычей, лишают человека на троне почти всякой возможности пребывать во главе их и вместе с тем стать Человеком и как Человеку бороться с ними, с их звериной прожорливостью.

Кроме шарлатанов и хищников в физическом и в интеллектуальном отношениях, существует еще третий класс испорченных порочным образованием людей. Это те люди, которые, пренебрегая общим физическим, нравственным и умственным воспитанием, в результате одностороннего развития одного только какого-нибудь физического ремесленного навыка становятся калеками в физическом отношении. В процессе использования этой единственно развитой своей способности они рассматривают все умственное и нравственное развитие только как внешнюю оболочку, скорлупу для своего единственно функционирующего профессионального навыка, служащего им для каждодневного добывания хлеба насущного; эти люди превращаются в ослов, целыми днями приводящих в движение мельничные колеса и неспособных более ни к какому иному движению и напряжению сил.

Подобно тому как я называл две первые категории испорченных порочным физическим воспитанием людей физическими шарлатанами и хищными насильниками, признающими только силу кулака, мне хотелось бы назвать ему последнюю категорию людей ослами на службе у своего ремесла или профессии (Handwerks - und Berufsesel), тем более что в смысле умственного развития они-то как раз и являются теми самыми субъектами, которых я называл разумными ослами. Вся их деятельность сводится буквально к следующему: с утра до вечера они крутят свое несчастное колесо только для того, чтобы пощипать затем чахлую травку, и каждодневно питаются этой чахлой травкой только для того, чтобы иметь силы крутить свое колесо.

Человек во всех своих проявлениях подобен самому себе. В нравственном отношении он представляет из себя то же самое, что в умственном и физическом. Будучи искалечен морально, он в нравственном отношении представляет из себя то же самое, что он представляет из себя в физическом и интеллектуальном отношениях, когда его искалечили неправильным воспитанием,- донкихотом, шарлатаном, хищником или ослом. Человек, являющийся шарлатаном в моральном отношении (Herzenscharletan), так же как и шарлатан в интеллектуальном отношении (Verstandscharlelan), может благодаря своим безграничным познаниям представлять светоч науки и одновременно быть самым бессердечным человеком по отношению к домашним и другим окружающим людям. Обычно такое шарлатанское пренебрежение законами сердца и шарлатанское одностороннее умственное развитие тесно переплетены друг с другом.

Все претензии на высокую мораль, если они не исходят из подлинных, присущих человеку чувств любви, признательности, доверия, если они не опираются на свойственные, как правило, человеку живые чувства красоты, порядка и мира, не рождены истиной и ни в коем случае не представляют собой истинной ценности. И какими бы словами ты ни разукрашивал эту ханжескую мораль, какие бы горы слов ни нагромождал для возведения на их основе целой системы нравственных устоев, слова твои - песок, и только песок. И если даже силою своего воображения ты перевоплотишь эти горы песка в несокрушимые твердыни господни и будешь растрачивать всю силу своего ума на то, чтобы самого себя ввести в заблуждение и заставить поверить, что нравственность в человеческой душе произрастает из пустой болтовни и ханжеского кривления,- это все же будут нагроможденные тобой горы песка, а не твердыни господни! Твои горы песка - это словоблудие, и если нахлынут волны горести и печали, то в сердце твоем не останется ни следа какой-либо нравственной силы, будет в нем так пусто, как если бы ты ни одного мгновения своей жизни не тратил на самообольщение пустой болтовней ханжеской морали.

И все-таки я могу еще терпимо отнестись к подобного рода проявлениям морального шарлатанства. Как и всякие проявления донкихотства, свойственные человеческой натуре, они имеют большую притягательную силу и очень полезны для внутренней жизни чувств. Все положительное, что в них есть как в физическом, так и в умственном отношении, переплетается со многими другими хорошими свойствами. Да, конечно, человеку приятно на некоторое время предаться романтическим сновидениям, но только пока он не очнется от своего сна. А когда касается существенно важных для него вещей, человеку суждено просыпаться, каким бы приятным ни было его сновидение. В этих нравственных мечтаниях подобные люди обыкновенно большей частью вводят в заблуждение самих себя и, по крайней мере, не хотят повредить никому другому. Противоречие заключается именно в том, что это только сновидение.

Но вот и другая категория нравственно искалеченных людей, которая безмерно вредит человеческому роду и прибегает к насилию, чтобы повредить людям. Я имею в виду таких людей, которые с безграничной бесчувственностью ко всему доброму, с непомерно раздувшейся звериной волей к насилию добиваются всего, что служит и льстит их эгоизму. Они душат и убивают в самых глубинах человеческой натуры всякие зародыши нравственных устоев, опирающихся на чистоту сердца и помыслов, на чувство любви, признательности и доверия, которые в то же время эти люди внешне, на словах, превозносят, проповедуют и восхваляют. Эти люди, которые неразрывно связывают все понятия истины, веры и любви только с возможностью использовать их на потребу своего ненасытного прожорливого естества. Они считают любое мнение и суждение, которое рано или поздно могло бы привести к ограничению их чрезмерно обильной пищи, подрывом основ всякой веры, всякой любви, всякой нравственности. Ради сохранения среди людей учения любви, веры и нравственности, поскольку последние внешне являются фундаментом их прожорливого благополучия, они предают людей огню и травят их. Это люди, у которых на устах имя бога и любовь, но во имя бога и во имя любви они в каждой деревушке, в каждом городе действуют против вдов, сирот и слабых заодно с любым обладающим разумом хищником и любым хищником, признающим только силу кулака.

Это люди, которые много молятся, платят десятину даже с грядки тмина, подают на улице милостыню нищим, но в любой тяжбе подкупают судью. Это люди, которые повсюду проповедуют слово божье, истину, любовь, но в школах, с кафедры, в исповедальной и во всех темных закоулках предусмотрительно принимают все меры к тому, чтобы народ никогда и решительно ни в чем не мог раскрыть истину о творящихся по отношению к нему несправедливостях. Это те, которые, проповедуя на словах милосердие и справедливость, в глубине души не хотят, чтобы народ жил по-человечески, а желают, чтобы он остался на положении скота и скотом умер. Это те, которые, с тех пор как стоит мир, душой и телом заодно с людьми, заставляющими народ грешить, чтобы иметь возможность его наказать, и подвергают его наказанию за то, что сами заставляли его грешить. Это люди, которые со времен Моисея и до христианской эры позорили достоинство человеческой природы. Они никогда не проявляли желания вырвать детей господних, детей бедноты, путем обучения их истине из когтей обладающих разумом хищников, из когтей хищников, признающих только силу кулака, а также из своих собственных когтей. Это те, которые со времен Моисея и до пришествия Христа, с рождества Христова и до наших дней преследовали, избивали каменьями людей из народа, всех, несущих народу истину и справедливость. Это те, которые со времен Моисея до пришествия Христа и далее, до наших дней, насильственно низвергали всех, кто служил опорой угнетенных и опорой истины и справедливости. Это те, которые с незапамятных времен преследовали, клеветали на людей, несущих истину народу, побивали их каменьями, как будто бы это были враги бога, враги народа; убив их, они затем воздвигали жертвам надгробные памятники. Больше мне ничего не остается сказать. Это не новые люди, это люди, какими они были всегда. По каиновой печати, которой они отмечены, их можно всегда узнать. Скорее погибнут небо и земля, чем исчезнет клеймо, выжженное на лбах этих людей. Оно остается навечно.

Поскольку я называл людей, которые как в физическом, так и в умственном отношениях проявляют безмерную бесчувственность ко всему доброму, соединенную с непомерно разросшейся волей к захвату и защите от любых покушений всего, что служит и льстит их эгоизму, обладающими разумом хищниками и хищниками, признающими только силу кулака, то эту последнюю категорию людей я не могу назвать иначе, как хищниками "от морали" (Herzensbestien). И такими полон свет...

Заблуждения и однобокость в нравственном руководстве порождают не только духовных донкихотов и хищников "от морали", но благодаря им нет недостатка (как это имеет место и в физическом, и в умственном отношении) также в людях, которые в нравственном отношении являются ослами (Herzensesel). Увы, число их так велико! И пока властвуют или кажутся властвующими первые два извращения, этих ослов можно считать еще очень добропорядочными. Пока они властвуют, большинство человечества не может в массе своей добиться ничего иного, как добродетели тянущего свою лямку ремесленника. Я хотел бы об этом определенна заявить, но меня охватывает грусть, когда я пытаюсь это сделать,- а не ошибаюсь ли я? Грусть меня охватывает, когда я пытаюсь это сделать, но сказать я должен: мне кажется, что в большей своей части это именно та категория людей, обращаясь к которой Иисус говорил: "Приидите ко мне, все страждущие и обремененные, и я успокою вас". Иудея, я в этом убежден, в развитии своей морали до Христа не пошла дальше этого состояния "только обремененности" со всеми последствиями ограниченного добродушия и бессильного доброжелательства. Это случилось с народом, который, помимо первоначального ожесточения своего деятельного и эгоистического национального характера, в этот исторический момент направлялся прежде противоречивыми, а теперь объединившимися на эгоистической основе притязаниями, правами, привилегиями, интригами и коварством фарисеев, саддукеев, приверженцев Ирода, да сверх того еще был повергнут в смятение, оскорблен и подавлен военной оккупацией римлян.

Вот что порождает одностороннее воспитание человечества в физическом, нравственном и умственном отношении. Разумеется, реальные люди не подразделяются на такие обособленные группы шарлатанов, ослов и насильников. В очень многих людях односторонность воспитания одинаково сказалась во всех трех направлениях, так что в отдельных случаях не так затруднительно бывает обнаружить у данного индивидуума указанные слабые стороны, как трудно отнести его к определенной категории по какой-нибудь выдающейся черте характера. Ведь существуют натуры, которым доставляет удовольствие бросаться в глаза не только своим шарлатанством, но и в такой же степени ослиными мозгами, отличаться как донкихотством, так и насилием. Есть люди, которые не допустят, чтобы общество исковеркало их хотя бы с одной какой-нибудь стороны; есть другие, которые в определенные дни, в определенном обществе и в определенной одежде разыгрывают из себя, собственно говоря, добродушных ослов, но в другие дни недели, в другом обществе и в другом платье будут считать для себя недопустимым не принадлежать к числу самых отъявленных, обладающих разумом хищников, и хищников, признающих только силу кулака. Это люди, которые в определенные дни ходят в овечьей шкуре, а в другие дни настолько открыто носят волчью шкуру, как будто они ни одного дня в году не показывались в овечьем обличье. Эти кривляки - по уму ли, сердцу или здоровенным кулакам - в равной степени только самонадеянные наглецы, не представляющие никакой даже односторонней ценности; они являются несчастнейшими жертвами нашего исковерканного воспитания. Их обезьяноподобные рожи искривляются в гримасах, которые становятся более или менее заметными при всех обстоятельствах: когда, с одной стороны, они смущены сознанием собственной слабости и, с другой стороны, когда под напором страстей ощущение своего полного бессилия заставляет их с остекленевшими глазами растягивать губы в двусмысленном четырехугольном оскале, который извечно выражает non plus ultra всех недостатков нашего порочного общественного воспитания.

Чем большей высоты достигает одностороннее развитие какой-нибудь нации, тем глубже погрязает она в пороках своего ложного образования. Только этим можно объяснить загадку, почему дьявольская изощренность ума и национальная глупость, мятежный дух и ослиное терпение, с которым люди переносят невероятные тяготы, шарлатанская изворотливость и явно выраженное слабоумие в развитии производства и в существе подготовки лиц разных профессий в тех государствах, где односторонность является первоосновой образования людей, не только мирно уживаются друг с другом, но их противоположные слабые и сильные стороны должны неизбежно привести к образованию полных и невероятных контрастов в национальных особенностях. Между тем нет более верного признака смерти, чем лихорадочное возбуждение в соединении с полным нервным истощением. Триумф всякого национального величия, покоящегося на организованном развращении нации, является триумфом передового отряда, самый образ действий которого обрекает его на поражение в развязанных им боях. Европу ничто не спасет и не может спасти, кроме высоких в своей простоте принципов в народном образовании.

Ничто не спасет и не может спасти Европу, кроме решительного возврата к принципам, которые в той же мере соответствуют человеческой природе, в какой с ней расходятся те, которые грозят ей близкой гибелью.

Ничто не спасет Европу, кроме признания чистых элементарных начал, из которых должно исходить физическое, нравственное и умственное образование человеческого рода. Мой метод пытается удовлетворить этому требованию в интеллектуальном отношении; но он не сможет этого сделать и не сделает, если не приведет к таким же элементарным методам обучения в отношении физического и нравственного образования человека. Только объединением принципов и приемов, в совместном развитии этих троякого рода задатков человека можно добиться воспитания цельной натуры, без принижения ее в угоду развития то одних только умственных, то одних только нравственных или физических задатков до уровня шарлатана, вьючного животного или хищного насильника.

Так же как мы старались избежать этого в интеллектуальном отношении при помощи нашего метода элементарного образования, точно так же мы должны попытаться избежать этого и при помощи сходных методов элементарного физического образования. И опять-таки точно так же как при помощи нашего интеллектуального элементарного воздействия на человека путем развития соответствующих его способностей мы старались сделать его самостоятельным в этом отношении, мы равным образом старались путем развития физических сил поднять его до полной физической самостоятельности.

И поскольку совершенно очевидно, что физическая самостоятельность бюргера выражается в его индивидуальной способности зарабатывать себе на хлеб насущный или, если хотите, в его способности к приобретению, приумножению и сохранению собственности, так же несомненно, что как ни хороши и ни полезны для него развивавшиеся в результате общей физической подготовки ловкость и проворство, они не должны находиться в несоответствии с навыками, необходимыми ему лично для добывания средств к жизни. Наоборот, они должны находиться в полном и тщательно обдуманном соответствии с его реальным положением. Нельзя учить человека танцевать, фехтовать и ездить верхом, если это грозит ему тем, что он будет обречен на голодную смерть или, еще хуже, что он не сможет вступить в брак и т. п. Нельзя допускать также, чтобы особая искусность в каком-нибудь одном из физических навыков превратилась в такую страсть, которая сделает для него постылыми все его обязанности, всю профессиональную работу, в случае если эти последние вредят или, по крайней мере, мало гармонируют с его страстью.

Физическую самостоятельность человека следует, как правило, строить на основе его реального общественного положения, не развивая в нем той непомерной животной силы, которая может привести его к злоупотреблению ею - к насилию. Следует остерегаться также окоченелости, ослабления всех физических сил в целом в угоду развитию какого-нибудь одного профессионального навыка, принижающего человека до уровня тупого вьючного животного. Точно так же следует в физическом воспитании противодействовать всякому шарлатанскому, одностороннему развитию ловкости и проворства, страстное увлечение которыми идет вразрез с трудовыми и житейскими обязанностями.

Величие идеи элементарного образования состоит в гармоническом развитии всех сил, но с тем, чтобы их использование было обязательно подчинено потребности, вытекающей из положения данного индивидуума в обществе. Элементарно развитый в физическом отношении человек должен обязательно быть воспитан в гармонии с его общественным положением, иными словами, в гармонии с самим собой.

Правильное физическое элементарное образование должно подготовить каждого человека к тому, чтобы он не гнушался никакой работой, не страшился никакого напряжения сил, которые в его положении могут наилучшим образом послужить ему к приобретению физической самостоятельности. И наоборот, правильное элементарное физическое образование должно облегчить каждому отдельному человеку приобретение как раз тех навыков, которые окажутся для него наиболее полезными. Именно таким путем и вырабатываются сделавшиеся чрезвычайно привычными и легкими искусные навыки в работе, которые не только крепко привяжут гражданина к своему сословию и своей профессии, но и заставят его с любовью относиться к ним, что при прочих равных условиях всегда вернее всего обеспечит ему достижение независимого положения в обществе.

Следует между тем сказать, что элементарное физическое образование не в меньшей степени, чем всякие другие виды элементарного образования, покоится на выделении физических сил, на принципе простоты, последовательности и гармоничности их развития. Оно покоится на последовательных рядах средств обучения, которые так же, как и приемы умственного образования, исходят из высшей степени примитивного их употребления; и затем эти ряды в неразрывной связи, без всяких скачков ведут от простого к сложному. В основном же это физическое элементарное образование покоится на искусстве устанавливать гармонию между всеми физическими задатками человека уже в самом начале их развития и доводить их до степени навыков, которые в своем окончательно развитом виде должны сохранять состояние равновесия. Своей общей гармонией они должны предохранить от того, чтобы возникшие впоследствии навыки, необходимые для данного сословия и профессии, не подавили всех остальных задатков человеческого тела, лишив их возможности применения и тем самым всех средств для дальнейшего совершенствования.

Нисколько не противоречит этому, а, наоборот, является тем более существенным то, чтобы физическое воспитание так же, как и умственное элементарное образование, исходило из самого ребенка, чтобы первые стимулы и первую сферу приложения оно старалось найти в силах самого ребенка и его инстинктивном стремлении к их развитию. Далее физическое воспитание ребенка должно руководствоваться всеобщим законом, согласно которому каждый предмет в соответствии со степенью его физической близости или отдаленности действует сильнее или слабее на наши чувства. Этому неизменному закону должна быть подчинена вся последовательность воспитательных средств, которые в основном должны согласоваться с положением ребенка и с условиями его жизни.

Принципы и средства этих двух видов элементарного образования просты и легки в применении. Более важными, трудными, а отчасти и незнакомыми для нас являются принципы и средства элементарного нравственного образования. Я говорю отчасти незнакомыми, потому что в основной своей сущности они заложены в сердце каждой матери и каждая мать в отдельности действует согласно своим побуждениям. Они для нас только потому трудны и малознакомы, что мы сами себя не знаем. Мы их потеряли потому, что потеряли самих себя.

Если в результате отсутствия сосредоточенности и бездушного употребления пустых слов мы почти полностью утратили силу, которую дает нам внешнее созерцание мира, и опустились до того, что едва ли не полностью потеряли способность получать таким путем точные, истинные понятия о мире, то это еще более справедливо в отношении нашего внутреннего созерцания. Именно в отношении внутреннего созерцания в результате рассеянности и бездушного, кощунственного употребления пустых слов мы пали до такой степени, что утратили всю силу, которую дает нам наличие внутри нас способности к этому созерцанию.

И все же сущность нашей нравственности, а следовательно, и существо всех средств нравственного воспитания покоятся на том, чтобы сохранить в неприкосновенности силу и чистоту нашего внутреннего созерцания. Миру оно больше неведомо. Современные моральные системы, как и современная религия, построены на песке пустых слов и мнений, которые никоим образом не могут уже больше нести в себе во всей возвышенной чистоте святыню внутреннего созерцания в качестве несокрушимого вечного фундамента его внешнего проявления. Над словами внутреннего созерцания даже издеваются, и это печально. Я могу себе объяснить эти насмешки только следующим образом: если бы мы все были слепы, то и самую идею внешнего созерцания, которое должно было бы осуществляться через незнакомое нами чувство - через зрение, считали бы плодом расстроенного воображения и издевались бы над нею.

Чувства, благодаря которым появляются первые чувственные ростки нравственности у людей, являются основным фундаментом нашего внутреннего созерцания. Поэтому элементарное воспитание чувств любви, признательности и доверия является одновременно и элементарным воспитанием нашего внутреннего созерцания, а элементарное воспитание внутреннего созерцания является не чем иным, как элементарным воспитанном нравственности, которая в своем существе покоится на тех же законах чувственной природы, на которых построена и вся основа интеллектуального и физического элементарного образования.

Подобно тому как при интеллектуальном элементарном образовании чувственное восприятие предмета должно быть налицо в сознании ребенка до того, как он научится произносить слово, обозначающее этот предмет, так же точно и чувства, составляющие чувственную основу всех нравственных понятий в душе ребенка, должны уже быть в ней налицо, прежде чем слова, обозначающие их, будут ему вложены в уста.

Между тем объем чувственных основ нравственности выходит за пределы чувств любви, признательности и доверия.

Чувства порядка, гармонии, красоты и покоя также составляют чувственную основу нравственности; при элементарном воспитании нравственности они должны подчиняться тем же самым законам, которым должны подчиняться все чувственные впечатления, и в той мере, в какой они являются основным фундаментом в воспитании человека. Каждое учение о красоте, порядке, душевном покое, если оно не подкреплено чувственным и наглядным представлением о них, теряет свое значение в качестве составной части элементарного метода нравственного воспитания. Оно не только теряет свое значение элементарного учения, но вследствие ошибок, бездушия и отсутствия правдивости в изложении превращается в ложное учение, очень легко приводящее к навыкам, являющим собой полную противоположность всему тому прекрасному, гармоничному и благородному, о чем лживая трескотня научила нас только бесконечно болтать.

В целом наша нравственность заключается в совершенном познании добра, в совершенном умении и желании творить добро. Таким образом, средства элементарного нравственного образования состоят во внутренней гармонии с элементарными средствами интеллектуального и физического образования. И если интеллектуальное элементарное образование должно сохранять для невинного ума ребенка во всей чистоте и правдивости результаты его ничем не омраченных восприятий, то тем более это верно в отношении нравственного элементарного образования. Если интеллектуальное элементарное образование, как таковое, не признает никаких авторитетов, если оно, как таковое, никогда не принимает на веру никаких предвзятых мнений, не придает никакого значения словам, не опирающимся на чувственное восприятие, то и нравственное элементарное образование должно проходить во всех этих отношениях в гармонии с интеллектуальным. И более того, оно должно своей опережающей интеллектуальное развитие моральной силой заранее прокладывать верный путь для него.

Не при помощи нашего интеллектуального развития, так же как и не при помощи элементарного физического развития, достигаем мы внутреннего единства с самим собой и согласия со всей окружающей природой. Нет! Только при помощи любви, признательности и доверия, при помощи очарования красоты, чувства гармонии и душевного покоя могу я как в физическом, так и в интеллектуальном и моральном отношениях достигнуть внутреннего равновесия...

Мать, мать! Ты одна только и можешь направить элементарное образование человека к гармоническому развитию всех трех сторон его природы. Несомненно, что только одна мать в состоянии заложить правильную чувственную основу нравственного воспитания человека. Скажу больше: ее реальные поступки, к которым ее побуждает один только голый инстинкт, при условии, если это поступки чисто инстинктивные, являются по существу правильными, опирающимися на чувственное восприятие и естественными средствами нравственного воспитания. Скажу еще больше: каждый поступок матери в той мере, в какой он вызван только здоровым инстинктом в отношении ребенка, сам по себе является правильной основой всеобщего элементарного образования человека во всех его трех разделах. Каждый поступок матери в отношении своего ребенка, являющийся следствием только ее инстинкта и ничем больше, в каждом случае одновременно охватывает в целом все три стороны воспитания - физическое, умственное и нравственное совершенствование. Если мать просто приказывает ребенку перенести стакан воды с одного стола на другой, то она, несомненно, в каждом случае прежде всего учитывает положение его тела; во-вторых, достаточно ли сосредоточено его внимание на том, чтобы не расплескать воду в стакане, и, в-третьих, поощрять его улыбкой, если он правильно выполнил все, что она ему приказала. И таким образом в каждом отдельном случае и при каждом своем указании она оказывает влияние на его физическое воспитание, на его умственное развитие и на пробуждение его нравственных чувств.

Итак, мои современники, вы, которые хотите построить воспитание ребенка не на материнском инстинкте, а на чем-то другом, на своих собственных познаниях, собственном искусстве и бог знает еще на чем; итак, мои современники, либо я должен оставить всякую надежду сделать из нашего поколения нечто большее, чем то, чем оно уже успело стать благодаря вашему разуму, вашим наукам и искусству, либо я должен вырвать молодое поколение из-под влияния вашего разума, ваших знаний и отдать дело его воспитания в руки женщины, душу которой бог наделил способностью воспитывать. И это действительно так; я должен отказаться от мысли сделать из человеческого рода нечто большее и нечто лучшее, чем то, что он представляет собой сейчас, или же я должен построить его воспитание на той силе, которая неугасимым пламенем горит в сердце матери и которую бог дал ей и никому более.

По отношению к ребенку мать хочет сделать то, что она может, и может сделать то, что она хочет. Ее желание всегда неизменно. Сила ее чрезвычайно велика. Единственное, чего ей недостает,- это внешнего руководства ее волей и силой.

Что касается интеллектуального элементарного образования, то мой метод является здесь определенной попыткой удовлетворить эту потребность матери в интеллектуальном руководстве. Но и в отношении физического воспитания она нуждается в подобном руководстве. Главным же образом она в нем нуждается в части нравственного воспитания. Здесь ей необходима такая книга, которая, как никакая другая, исходя из природы божества и натуры женщины, сама является подлинным отражением природы бога и натуры женщины. Мать нуждается в книге, которая полна глубокого знания психологии зарождения, развития, полного созревания и гибели всех человеческих чувств и в полном объеме использует влияние красоты, изобилия и порядка вещей во всей природе на эти чувства. Она нуждается в книге, в которой так же очевидна пропасть между чувствами, облагораживающими нас, и чувствами, приводящими нас к одичанию, как видна человеку расселина в скале, глубину и широту которой он тысячи и тысячи раз измерил сам. Она нуждается в книге, которая подчеркивает глубокое различие, существующее между отчетливым сознанием общечеловеческого долга и тончайшими фибрами человеческой натуры, заставляющей нас выполнять в отдельных элементах этот общечеловеческий долг задолго до того, как мы получим хотя бы отдаленное представление о том великом целом, в котором заключается этот долг. Мать нуждается в книге, которая не заставляет ребенка произносить выражающие чувства слова до того, как чувства, волнующие его сердце, не заставят его искать слова, которые бы выразили то, что живет и бурлит в глубинах его существа. Мать нуждается в книге, которая не учит ребенка произносить слова "обязанность" и "право" до тех пор, пока в самых глубоких мироощущениях ребенка основы, из которых в человеческой природе вырастают понятия обязанности и права, не станут отчетливыми, как и чувственные, предметные основы, из которых в человеческом уме складываются понятия "рот", "рука", существующие в чувственном восприятии ребенка задолго до того, как он научился произносить эти слова.

Мать нуждается в книге, которая в отношении нравственного воспитания, так же как и умственного, на длительный срок откладывает употребление книжного языка и всех искусственных средств обучения, которые не вытекают непосредственно из наших еще не сформировавшихся природных задатков, а являются лишь позднейшим результатом их развития,- откладывает до тех пор, пока эти задатки и способности человека сами собой не разовьются до такого уровня, на котором каждый искусственный педагогический прием легко и просто вступит с ними во взаимодействие.

В природе заложены начатки языка нравственности так же, как и лепет языка чувств. Да будут они благословенны! Последовательные ряды твоих педагогических приемов ты с равным психологическим искусством должен увязывать как с тем, так и с другим языком. Точно так же и последовательные ряды развития всех нравственных понятий должно строить с учетом положения ребенка, и в процессе дальнейшего применения тех или иных педагогических приемов ты не должен ни на минуту упускать из виду реального положения вещей.

С точки зрения развития нравственных понятий у ребенка мать нуждается в книге, которая бы в даваемых ею последовательных рядах средств формирования нравственных понятий исходила из побуждений материнского сердца, которая приближалась бы затем к отцу, заглядывала в жилые комнаты, показывала жизнь природы и всю прелесть искусства, с которыми ребенок может встретиться в этом окружении; затем раскрывала бы окна и двери и выходила за порог - на простор, где царит прекрасная природа, к мужчине, к женщине, к ребенку, который живет рядом, к пасущемуся неподалеку стаду и наливающимся хлебам. В нравственном отношении мать нуждается в книге, которая бы легко, как сама сотворенная богом природа, научила бы ее ежедневно и ежечасно с глубоким вниманием, с чувством любви, благодарности и доверия наблюдать всю красоту, порядок и покой, которые разлиты вокруг. Она нуждается в книге, которая бы легко и просто, как сама природа, научила ее своей материнской любовью завоевать ответную любовь ребенка и пользоваться ею для воспитания в нем послушания и чувства долга. Она нуждается в книге, которая бы научила ее развивать в своем ребенке уже в раннем возрасте чувство нравственной заботы и способность к нравственному напряжению, что так сильно связано с чувством долга. Для этого она должна приучать его помогать как ей самой, так и своим братьям и сестрам во время болезни или в любом другом случае и делать это с любовью, то есть с особенно теплым проявлением этого чувства, а также приучать ребенка не только выполнять обязанности каждодневной жизни, но и переносить жизненные тяготы еще до того, как он узнает, в чем состоят эти обязанности и тяготы. Короче говоря, она нуждается в элементарной книге, которая бы в деле нравственного воспитания не предполагала в ребенке решительно ничего, кроме того, что в нем уже есть; но зато все, что действительно в нем уже заложено от природы, искусно и деятельно побуждало бы к жизни, приводило в систему и гармонию. Она нуждается в элементарной книге о нравственности, которая, так же как и элементарная книга об умственном воспитании, не использует даже в качестве семени то, что не только не превратилось еще в зрелый плод, но, напротив, представляет собой едва-едва распустившийся бутон.

Мать нуждается и одновременно не нуждается в подобной книге. Сама ее природа заменяет ей эту книгу. Ее чувства гораздо ближе к взглядам, излагаемым в такой книге, чем к взглядам подобной же книги по умственному образованию ребенка. Она скорее и глубже почувствует дух, которым проникнута книга о нравственном воспитании; ее женственность, ее материнство обогатят его. Книга эта как книга, написанная мужчиной, в ее руках и ее устах исчезнет, превращаясь в ее книгу, в книгу ее души. Этим все сказано: элементарное образование во всем его объеме становится делом ее сердца, становится ее собственным делом.

В природе женщины совершенно бесспорно заложено неугасимое, инстинктивное, постоянное стремление деятельно способствовать развитию всех трех видов задатков человеческой природы, на совместном развитии которых покоится успех всякого воспитания человека. Поэтому ясно также, что элементарное образование людей должно исходить из признания особой способности к этому, лежащей в самой природе женщины: и оно должно начинаться с того, чтобы пробудить, использовать во всем объеме в качестве элементов нравственного воспитания центральное ядро этой способности женщины - ее материнские чувства, для того чтобы потом на их основе построить все здание всеобщего элементарного образования человеческого рода. Мы не можем скрывать от себя, что мать только в той мере способна правильно и всесторонне влиять на развитие умственных сил подрастающего поколения, в какой она способна правильно и всесторонне влиять на его нравственное развитие. Но это общее положение: никакое интеллектуальное развитие не приведет человека к облагораживанию, если оно не построено на его законченном нравственном воспитании.

Однако мы не можем скрывать от себя и того, что всеобщая основа нравственного и интеллектуального совершенствования в той мере, в какой она заложена и должна закладываться матерью, в зародыше своем имеет совершенно инстинктивный характер. И следовательно, в ходе прогрессивного развития своих средств воздействия она должна сначала оказывать влияние на чувства, а далее в этом законченном воспитании чувств искать базис для воздействия на разум. Мой метод должен в основном использовать тот же путь обучения, для того чтобы достигнуть поставленной цели. Но, если я это признаю, мне должны сразу броситься в глаза пробелы метода, поскольку он должен явиться всеобщим элементарным образованием, а не односторонним средством интеллектуального совершенствования человечества. Отсюда совершенно очевидно, что только после устранения этих пробелов посредством подчинения средств интеллектуального развития, лежащими в их основе подобным же элементарным средствам нравственного воспитания, я смогу сказать о своем методе то, что до сих пор, почти не принимая во внимание всего вышесказанного, я считал себя в праве говорить и говорил.

"Замкнутый в кругу воздействия приемов моего метода, ребенок, воспитанный на его принципах, ощущает главным образом заложенные внутри него силы. Для него неважно, что он делает, не имеет значения, что он знает. Все это для него неважно. Все ценное для него заключается в его внутренней силе, и эту силу он видит только в истине, только в самом себе. Вне себя он ее не мыслит. Он ищет ее только в себе самом, в неразрывной связи с реальными условиями своей жизни, со своим положением.

Если ребенок беден, для него имеет цену только усиление способности заработать себе свой крейцер; но это святой крейцер. Для него имеет ценность только возможность с помощью заработанного им крейцера дать хоть один светлый миг изможденной матери и измученному заботами отцу. Для него все заключается только в умножении своих сил для оказания помощи самому себе, и, добиваясь этого, он занят благороднейшим делом служения своей матери, своему отцу, обслуживания своего дома. И при этом вся сила его эгоизма преображается в более благородные силы, что никогда не могло бы произойти вне этого служения.

Если ребенок богат, он так же, как и бедный, тесно связывает развитие своих сил с условиями своего существования, старается приносить пользу матери, отцу, сестрам, братьям, служанке, всем близким. В выполнении своих обязанностей перед святыней дома он также находит средство перевоплощения своих эгоистических сил и задатков в такие возвышенные силы, какими они никогда не могли стать без этого служения. Этим он подымается в своем богатстве до такого положения, когда прислуживают не ему, а он служит другим, отказываясь от своего ради счастья других".

Я считал себя вправе сказать все это о методе обучения в том виде, в каком он действительно существует. Но теперь я ясно вижу, что сказать этого не могу. Самой правдивостью своей сущности метод заставляет меня признать те пробелы, которые еще имеют в нем место, если его рассматривать как универсальное средство человеческого совершенствования. Конечно, верно, что метод и посредством одного только изолированно взятого интеллектуального образования также твердой рукой направляет человека к истине, учитывая при этом его общественное положение. Но даже самое совершенное интеллектуальное образование не гарантирует и не может гарантировать человеку успеха в его деятельности; не может гарантировать того, чтобы человек со всеми его способностями и наклонностями, вместе взятыми, полностью соответствовал условиям его жизни в данной среде, его положению в ней; не может создать и того полного соответствия между человеком и его положением в обществе, которое необходимо ему, чтобы в полном согласии с самим собой и с неизменностью условий своего существования стать тем, чем он должен стать, если хочет прийти к целям, к которым должен стремиться каждый хороший человек.

Совершенно неопровержимо следующее: из самого существа заложенных в нас свойств вытекает, что подобная гарантия обеспечена человеку только через подчинение его интеллектуального образования нравственному воспитанию. Только таким путем можно начиная с колыбели вести воспитание ребенка в возвышенном и величественном слиянии всех живых чувств его и всех впечатлений, получаемых от окружающей природы, со святыней его физического существования и положения именно в том кругу, в центр которого бог ставит каждого индивида таким образом, что разрыв этого круга представляет для него распад всей гармонии впечатлений, посредством которых окружающий мир действует на его чувства, то есть на его воспитание.

Мои современники! Вы видите из этих слов мое отношение к начатому делу. Я потратил жизнь на то, чтобы прийти к тому, что мною достигнуто, и до последнего своего часа буду посвящать все свое время и все силы доработке тех частей своего начинания, которые в этой доработке нуждаются.

От того, насколько удачно мне удастся продать разработанные мною пособия по интеллектуальному элементарному образованию, зависит, буду ли я обречен на то, чтобы и в будущем с огромным трудом добиваться своей цели; более того, от этого же зависит, насколько я смогу отдаваться и дальше этому делу.

Мне остается добавить одно: тысячи и тысячи людей уже в течение двадцати лет твердят мне, что они проливали тихие слезы у смертного одра бабушки моего Рудели, и я не сомневаюсь, что многим из этих людей приятно будет без особого для них труда облегчить автору этой сцены его тяжелый путь к цели его жизни.

Париж. Иоганн Генрих Песталоцци. Избранные педагогические произведения в трех томах, т. II. М., Изд-во АПН РСФСР, 1903, стр. 391-426.

Лебединая песня

 Подвергните все испытанию, сохраните хо-
 рошее, а если в вас самих созрело нечто
 лучшее, то правдиво и с любовью присое-
 дините к тому, что я пытаюсь также прав-
 диво и с любовью дать вам на этих стра-
 ницах.

Идея элементарного образования, теоретическому и практическому разъяснению которой я отдал большую часть своих зрелых лет, идея, мне самому в большей или меньшей степени понятная во всем ее объеме, есть не что иное, как идея природосообразного развития и формирования задатков и сил человеческого рода.

Но чтобы хоть отдаленно предугадать сущность и масштабы требований, предъявляемых этой природосообразностью, мы должны прежде всего спросить: что такое человеческая природа? В чем подлинная сущность, каковы отличительные признаки человеческой природы как таковой? И я не могу даже на одно мгновение себе представить, чтобы истинной основой человеческой природы как таковой являлась какая-либо из сил и задатков, общих у меня с животными. Я не могу иначе, я должен признать, что истинная сущность человеческой природы - это совокупность задатков и силы, которые отличают человека от всех прочих существ на земле. Я должен признать, что не моя бренная плоть и кровь, не животная сущность человеческих желаний, а задатки моего человеческого сердца и человеческого ума, мои человеческие способности к мастерству - вот что составляет человеческую сущность моей природы, или, что то же самое, мою человеческую природу. Отсюда естественно следует, что идею элементарного образования нужно рассматривать как идею природосообразного развития и формирования сил и задатков человеческого сердца, человеческого ума и человеческих умений. Поэтому природосообразность, которую эта идея предъявляет к средствам развития и формирования наших сил и задатков, точно так же непременно требует полностью подчинить притязания нашей животной природы более высоким притязаниям внутренней, божественной сущности задатков и сил нашего сердца, нашего ума и наших умений, то есть по существу подчинить нашу плоть и кровь нашему духу. Отсюда следует далее, что совокупность средств искусства воспитания, применяемых в целях природосообразного развития сил и задатков человека, предполагает если не четкое знание, то во всяком случае живое внутреннее ощущение того пути, по которому идет сама природа, развивая и формируя наши силы. Этот ход природы покоится на вечных, неизменных законах, заложенных в каждой из человеческих сил и в каждой из них связанных с непреодолимым стремлением к собственному развитию. Весь естественный ход нашего развития в значительной мере вытекает из этих стремлений. Человек хочет всего, к чему в себе самом чувствует силы, и он должен всего этого хотеть в силу этих присущих ему стремлений.

Ощущение этой силы есть выражение вечных, непреложных и неизменных законов, на которых, применительно к развитию человека, зиждется ход природы.

Эти законы, в своей основе вытекающие из особенностей каждого отдельного человеческого задатка, значительно отличаются друг от друга, как и те силы, которым они присущи. Но все они, как и эти силы, вытекают из единства человеческой природы и поэтому при всем своем различии тесно и глубоко между собой связаны. Собственно, только благодаря гармонии и равновесию, сохраняемым ими при их совместном присутствии в человеческом роде, они и являются для него подлинно и полностью природосообразными и способствуют формированию человека. Вот истина, подтверждающаяся при всех обстоятельствах: действенно, истинно и природосообразно формированию человека способствует лишь то, что захватывает человека, воздействуя на силы его природы во всей их совокупности, то есть на сердце, ум и руку. Все, что воздействует на человека не подобным образом, все, что не захватывает всего его существа в целом, воздействует неприродосообразно и не способствует формированию человека в полном значении этого слова. Все, что воздействует на человека односторонне, то есть только на одну из его сил, будь то сила сердца, сила ума или сила руки, подрывает и нарушает равновесие его сил и ведет к отрыву средств образования от природы, последствием чего являются повсеместно распространившееся неправильное воспитание и утрата человечеством естественности. Никогда нельзя средствами, способными возвысить душу человека, формировать лишь сами по себе силы человеческого ума; точно так же никогда нельзя средствами, природосообразно развивающими человеческий ум, природоспособно и в достаточной мере облагородить лишь сами по себе силы человеческой души.

Любое одностороннее развитие одной из наших сил - не истинное, не природосообразное развитие; оно лишь кажущееся образование, медь свучащая и кимвал бряцающий образования, а не само образование.

Истинное природосообразное образование по самой своей сути вызывает стремление к совершенству, стремление к совершенствованию человеческих сил. Односторонность же развития этих сил по самой своей сути ведет к подрыву, к разложению и в конце концов к гибели той совокупности сил человеческой природы, из которой и может только истинно и природосообразно возникнуть это стремление...

Если человек допускает это в отношении образования, то, в каком бы это ни происходило направлении, оно приводит к формированию каких-то полулюдей, в которых нет ничего хорошего.

Всякая односторонность в развитии наших сил ведет к самообману необоснованных претензий, к непризнанию своих слабостей и недостатков, к суровым суждениям обо всех тех, кто не согласен с нашими ошибками, односторонними взглядами. Это столь же верно в отношении людей, способных перехватить через край ради сердца и веры, как и в отношении тех, кто в своем не знающем любви эгоизме предоставляет своим умственным силам такой же широкий простор для неестественности, несущей им гибель. Любой односторонний перевес какой-либо силы ведет к раздутым претензиям с ее стороны, внутренне бессильным и мертвым. Это столь же верно в отношении любви и веры, как и в отношении мыслительных способностей человека, его способностей к мастерству и профессии. Внутренние основы семейного и гражданского благополучия - это, в сущности, дух и жизнь; внешние же навыки, формирования которых также требует семейная и гражданская жизнь, без внутренней сущности основ, на которых зиждется их благотворность, являются для человечества причиной опаснейших заблуждений, источником разностороннейшей неудовлетворительности в семейной и гражданской жизни, источником всех страданий и обид, всего одичания, которые неизбежно вытекают из их природы.

Равновесие сил, которого столь настоятельно требует идея элементарного образования, предполагает необходимость природосообразного развития каждой отдельной основной силы человеческой природы. Каждая из них развивается по вечным, неизменным законам, и ее развитие природосообразно лишь постольку, поскольку само оно находится в согласии с этими вечными законами нашей природы. Во всех случаях, когда развитие каким бы то ни было образом вступает в противоречие с этими законами, оно неестественно и противно природе. Законы, лежащие в основе природосообразного развития каждой отдельной нашей силы, сами по себе существенно отличаются друг от друга. Человеческий ум отнюдь не получит природосообразного развития, если будет развиваться по законам, на основе которых сила человеческой души может возвыситься до чистейшего благородства. Законы же, по которым природосообразно формируются наши органы чувств и наши члены, столь же существенно отличаются от законов, способных природосообразно формировать силы нашей души и нашего ума.

Но каждая из этих отдельных сил развивается природосообразно главным образом только посредством упражнения.

Человек сам природосообразно развивает основы своей нравственной жизни - любовь и веру, если только он прбявляет их на деле. Человек сам природосообразно развивает основы своих умственных сил, своего мышления, лишь через самый акт мышления. Точно так же он природосообразно развивает внешние основы своих способностей к мастерству и профессии, свои внешние чувства, органы и члены, лишь практически их упражняя.

И сама природа каждой из этих сил побуждает человека к их упражнению. Глаз хочет смотреть, ухо - слышать, нога - ходить и рука - хватать. Но также и сердце хочет верить и любить. Ум хочет мыслить. В любом задатке человеческой природы заложено естественное стремление выйти из состояния безжизненности и неумелости и стать развитой силой, которая в неразвитом состоянии заложена в нас лишь в виде своего зародыша, а не самой силы.

Но подобно тому как у ребенка, еще не умеющего ходить, это его желание тотчас же ослабевает, как только он при первых своих попытках шлепнется носом, точно так же ослабевает и его желание верить, если кошка, к которой он потянулся ручонкой, его оцарапает, а собачонка, до который он хочет дотронуться, залает и оскалит на него зубы. Так же неизбежно уменьшается у него желание на деле развивать свои мыслительные способности путем упражнения их, если средства, с помощью которых его хотят научить мыслить, не действуют возбуждающе на эти способности, а утомительно отягощают их и скорее усыпляют и смущают, нежели пробуждают и оживляют их согласованными усилиями. Если ход природы в развитии человеческих сил предоставлен себе, развитие движется медленно, исходит из чувственно-животного в человеке и этим чувственно-животным тормозится. Ходу природы надлежит подняться до развития в человеке человеческих свойств. Это предполагает, с одной стороны, помощь разумной любви, чувственно ограниченный зародыш которой заложен в нас в виде инстинктивного отцовского, материнского, братского чувства, а с другой - разумное использование искусства воспитания, за тысячелетия освоенного человечеством на опыте.

Таким образом, если дать более точное ее определение, идея элементарного образования есть не что иное, как результат стремлений человечества оказать ходу природы в развитии и формировании наших задатков и сил такое содействие, какое способны оказать ему разумная любовь, развитой ум и хорошо развитые технические склонности.

Каким бы священным и божественным в своих основах ни был ход природы в развитии рода человеческого, но, предоставленный самому себе, он первоначально носит чисто животный характер. Человечество должно позаботиться о том, чтобы оживить ход природы, внеся в него человеческое и божественное начало. В этом цель идеи элементарного образования, в этом цель благочестия и мудрости.

Рассмотрим теперь ближе это положение с нравственной, духовной, семейной и гражданской сторон.

Зададим себе первый вопрос: как же на самом деле подлинно природосообразно развиваются в людях основы нашей нравственной жизни - любовь и вера? Как в младенце с самого рождения под влиянием человеческой заботы и человеческого искусства природосообразно оживляются и поддерживаются первые ростки наших нравственных и религиозных задатков? Как они по мере своего роста настолько укрепляются, что конечные высшие результаты нравственности и религиозности и их благотворное влияние следует считать действительно и природосообразно обоснованными и подготовленными ими, хотя и при помощи человека? И мы найдем следующее: первые ростки нравственных сил младенца с самого его рождения природосообразно оживляются и развиваются благодаря неуклонному и спокойному удовлетворению его физических потребностей. Святая материнская забота и инстинктивно пробуждающаяся в младенце настороженность в отношении немедленного удовлетворения любви потребности, неудовлетворение которой способно физически обеспокоить его,- вот что мы должны признать первой и самой важной подготовкой, продвижением к такому состоянию, при котором у младенца развиваются чувственные ростки доверия к источнику своего удовлетворения, а с ними и первые ростки любви к этому источнику. Из оживления этих первых чувственных ростков доверия и любви появляются и развиваются затем первые чувственные ростки нравственности и религиозности.

Поэтому для формирования человеческих свойств при воспитании человека в высшей степени важно содержать грудного младенца в состоянии полного покоя и удовлетворенности; важно использовать эти моменты для того, чтобы вызвать к жизни еще дремлющие зародыши чувства, которыми люди отличаются от всех других живых существ.

Всякое беспокойство, нарушающее в этот период растительный образ жизни ребенка, закладывает основу для оживления и усиления всех побуждений и притязаний нашей чувственной, животной природы и для подрыва важнейших основ природосообразного развития всех задатков и сил, составляющих самую сущность человеческих свойств.

Природа вложила в сердце матери первую и самую насущную заботу о сохранении этого покоя в самый ранний период жизни ребенка. Эта забота проявляется у людей повсюду в виде присущей матери материнской силы и материнской преданности. Отсутствие этой силы и преданности у матери противно природе, оно следствие противоестественной испорченности материнского сердца. Там, где это имеет место, воздействие братского и сестринского чувства, а тем самым и благотворное влияние семейной жизни вообще лишаются своего самого первого и самого чистого живительного средства и теряют свою силу. Источник и сущность этого влияния основываются на деятельной материнской силе и материнской преданности. И подобно тому как забота о покое ребенка в первый период его жизни вообще мыслима лишь при наличии этой силы и этой преданности, точно так же сохранение их мыслимо лишь тогда, если природосообразное формирование нравственной силы ребенка продолжается.

Сущность человечности развивается только при наличии покоя. Без него любовь теряет всю силу своей истинности и благотворного влияния. Беспокойство по сути является порождением чувственных страданий или чувственных желаний: оно - дитя жесткой нужды или еще более жесткого эгоизма. Но во всех случаях беспокойство само порождает бесчувственность, неверие и все последствия, которые по своей природе вытекают из бесчувственности и неверия.

Вот насколько важна забота о покое ребенка и охраняющей его материнской силе и материнской преданности, забота о предотвращении всякого чувственного раздражения, могущего вызвать у ребенка в этот период беспокойство.

Подобные раздражения проистекают как от недостатка любовной заботы об удовлетворении действительных физических потребностей младенца, так и от избытка ненужных физических благ, возбуждающих животный эгоизм. Зародыш вредного беспокойства и всех его последствий в высокой степени развивается и оживляется в грудном младенце тогда, когда мать часто, не соблюдая никаких правил, покидает плачущего младенца, хотя тот испытывает какую-либо потребность, которую она должна удовлетворить. Ему неудобно, он так часто и подолгу вынужден бывает ждать, что испытываемая им потребность обращается в страдания, нужду и боль. Запоздалое удовлетворение потребностей младенца уже более не способно природосообразным путем, как это бы следовало, вызвать к жизни священные ростки любви и доверия к матери. Вместо создаваемого удовлетворением покоя, при котором только и развиваются природосообразно ростки любви и доверия, у ребенка появляется вредное беспокойство - первый зародыш животного одичания.

Вызванное у грудного младенца в первые же дни его жизни беспокойство неизбежно рождает первые ростки возмутившегося чувства его физической силы и склонности к животному насилию, а вместе с этим и весь ад безнравственного, безбожного суетного духа, которому чужда внутренняя, божественная сущность самой человечности и который отрицает ее.

Ребенок, до глубины возмущенный своими страданиями, вызванными тем, что мать не удовлетворила его потребности, теперь набрасывается на материнскую грудь, как голодный и томящийся жаждой зверь. А между тем, если бы он испытал лишь легкую потребность, он приник бы к ней по-человечески радостно. Какова бы ни была причина, но когда ребенок не знает нежной руки матери и ее улыбчивых глаз, то и в его глазах и на его губах не появляются ни улыбки, ни то очарование, которые столь естественны для него, когда он спокоен. Это первое свидетельство пробуждающейся к жизни человечности отсутствует в лишенном покоя ребенке. В нем, напротив, проявляются все признаки беспокойства и недоверия, которые, можно сказать, приостанавливают развитие любви и веры в самом зародыше, приводят их в замешательство и угрожают самому существу едва начавшегося в ребенке развития.

Но и пресыщение ребенка физическими благами, в которых он в спокойном, свободном от неестественного физического возбуждения состоянии не ощущает потребности, в корне подрывает благотворную силу священного покоя, при котором природосообразно развиваются зародыши любви и доверия, и порождает в то же время зло чувственного беспокойства и все последствия, к которым приводят вызванные им недоверие и насилие.

Безрассудная богачка, к какому бы сословию она ни принадлежала, ежедневно пресыщающая своего ребенка физическими благами, прививает ему животную, противную природе жажду наслаждений, реально не обоснованных действительными потребностями человеческой природы. Эти наслаждения скорее могут впоследствии стать неопреодолимым препятствием для надежного удовлетворения действительных потребностей человека, уже в колыбели подорвав, приведя в замешательство и парализовав те силы, которые ему необходимы для верного и самостоятельного удовлетворения потребностей в течение всей его жизни. Тем самым они легко и почти неизбежно вырождаются в человеке в неиссякаемый источник все возрастающих волнений, тревог, страданий и грубого насилия. Подлинная материнская забота о первом, чистом пробуждении в ребенке человечности, из которой, собственно говоря, проистекает высшая сущность его нравственности и религиозности, ограничивается действительным удовлетворением его настоящих потребностей. Просвещенная и рассудительная мать живет для ребенка, служа его любви, а не капризам и его по-животному возбуждаемому и поддерживаемому эгоизму.

Природосообразная заботливость, с которой мать охраняет покой ребенка, не способна раздражать его чувственность, она может лишь удовлетворить его физические потребности. Эта природосообразная материнская заботливость, хотя она и живет в матери в виде инстинкта, все же находится в гармонии с запросами ее ума и сердца. Она опирается на ум и сердце и лишь вызвана к жизни в виде инстинкта, следовательно, ни в коем случае не является результатом подчинения наиболее благородных, самых высоких задатков матери чувственным возбуждениям ее плоти и крови, есть результат устремлений ее ума и сердца.

Воздействуя таким путем, материнская сила и материнская преданность природосообразно развивают в младенце ростки любви и веры. Эта сила и эта преданность призваны подготовить и заложить основы благотворного влияния отцовской силы, братского и сестринского чувства и таким образом постепенно распространить дух любви и доверия на весь круг семейной жизни. Физическая любовь к матери и чувственная вера в нее вырастают таким путем до человеческой любви и человеческой веры. Исходя из любви к матери, этот дух любви и доверия находит себе выражение в любви к отцу, братьям и сестрам и в доверии к ним. Круг человеческой любви и человеческой веры ребенка все более расширяется. Кого любит мать, того любит и ее дитя. Кому доверяет мать, тому доверяет и дитя. Даже если мать скажет о чужом человеке, которого ребенок еще никогда не видел: "Он любит тебя, ты должен ему доверять, он хороший человек, подай ему ручку", то ребенок улыбнется ему и охотно протянет свою невинную ручонку. И если мать скажет ему: "Далеко-далеко отсюда у тебя есть дедушка, и он тебя любит", то ребенок этому поверит, охотно станет говорить с матерью о нем, поверит в то, что дедушка его любит. И если мать скажет ребенку: "У меня есть отец небесный, от которого исходит все хорошее, чем мы с тобой обладаем", то ребенок, веря матери на слово, поверит в ее небесного отца... Так ребенок под руководством матери природосообразно поднимается от чувственной веры и физической любви к любви человеческой, к человеческому доверию, а от них к чистому чувству истинной христианской веры и истинной христианской любви. Идея элементарного образования хочет видеть цель своих стремлений в том, чтобы этим же путем с самой колыбели строить на человеческой основе нравственную и религиозную жизнь ребенка.

Иду дальше и задаю себе второй вопрос: каким образом в человеке природосообразно развиваются основы его духовной жизни, основы его мыслительных способностей, его способностей обдумывания, исследования и суждения? Мы найдем, что развитие таких мыслительных способностей начинается с впечатления, которое мы получаем в процессе чувственного восприятия (созерцания) всех предметов, поскольку они, затрагивая наши внутренние и внешние чувства, возбуждают и оживляют глубоко присущее силам нашего ума стремление к саморазвитию.

Это чувственное восприятие, оживленное стремлением наших мыслительных способностей к саморазвитию, в силу своей природы ведет прежде всего к осознанию впечатления, которое произвели на нас предметы такого восприятия, и, следовательно, к чувственному их познанию. Тем самым оно с необходимостью вызывает в нас потребность выразить впечатления, полученные нами путем чувственного восприятия. Прежде всего возникает потребность к мимике, но в то же время в еще большей степени ощущается и более свойственная человеку потребность в способности к речи, с развитием которой сразу же отпадает необходимость пользоваться в данном случае мимикой.

Эту важную для формирования мыслительных способностей человеческую способность к речи следует рассматривать главным образом как вспомогательную силу человеческой природы, предназначенную помочь нам плодотворно усвоить знания, приобретенные путем чувственного восприятия. Она с самого начала природосообразно развивается лишь в тесной связи с ростом и расширением полученных через чувственное восприятие знаний, которые ей обыкновенно предшествуют. Человек не может природосообразно говорить о чем-то, чего он еще не знает. О чем бы человек ни говорил, он может говорить об этом лишь так, как он это знал. Что человек узнал поверхностно, о том он и говорит поверхностно; что он узнал неправильно, о том он и говорит неправильно; то, что в данном случае было верно с самого начала, то верно и по сей день.

Природосообразность изучения родного языка и любого иного языка связана со знаниями, приобретенными через чувственное восприятие, а природосообразный ход их изучения должен в главнейшем соответствовать пути природы, каким впечатления, полученные путем чувственного восприятия, превращаются в знания. Если мы с этой точки зрения подойдем к изучению родного языка, то обнаружим, что, подобно тому как все многочисленные и существенные человеческие черты лишь медленно и постепенно развиваются из животных свойств нашей чувственной природы, из которой они происходят, так и овладение родным языком как в отношении органов речи, так и в отношении усвоения самого языка происходит также медленно и постепенно. Ребенок не умеет говорить до тех пор, пока не разовьются его органы речи. Но в самом начале жизни он ведь, собственно, ничего и не знает и, следовательно, не может испытывать желания о чем-либо говорить. Желание и способность говорить развиваются в нем лишь по мере роста его познаний, приобретаемых им постепенно путем чувственного восприятия. Природа не знает иного пути, каким можно научить младенца говорить, и искусство воспитания, помогая достижению той же цели, должно вместе с ребенком так же медленно идти этим путем. Оно должно вместе с тем стараться сопроводить это всем тем, что может быть заманчиво для ребенка в появлении каких-либо предметов, в его окружении или во впечатлении, производимом различными звуками, на которые способны органы речи, всем тем, что может поощрить ребенка.

Чтобы научить ребенка говорить, мать должна позволить самой природе воздействовать на ребенка всей прелестью, которую имеет для его органов возможность слышать, видеть, осязать и т. д. По мере того как в ребенке пробудится сознание, что он видит, слышит, осязает, обоняет и ощущает вкус, у него все сильнее станет проявляться желание узнать слова, выражающие эти впечатления, и уметь ими пользоваться, иными словами, у него все сильнее станет проявляться желание научиться об этом говорить и будет возрастать его способность овладеть этим умением. Для этой цели мать должна использовать и заманчивость звуков. Если мать заинтересована в том, чтобы побыстрее научить свое дитя говорить, и поскольку она в этом заинтересована, она должна доводить до его слуха звуки речи то громко, то тихо, то нараспев, то со смехом и т. д., всякий раз по-разному, живо и весело, да так, чтобы ребенок непременно почувствовал охоту лепетать, повторяя их вслед за ней. Она должна в то же время сопровождать свои слова возбуждением у ребенка непосредственного впечатления от тех предметов, названия которых он должен запомнить. Она должна вызвать у ребенка чувственное представление об этих предметах в их важнейших связях, в самых разнообразных и живых положениях, должна закрепить в нем полученное представление. В усвоении же ребенком слов, выражающих эти предметы, мать должна продвигаться вперед лишь в той мере, в какой у него созрело впечатление, полученное через чувственное восприятие этих предметов. Искусство или, вернее, разумная материнская заботливость и материнская преданность могут ускорить и оживить этот медлительный ход природы при изучении родного языка. Задача элементарного образования состоит в том, чтобы исследовать средства подобного ускорения и оживления и в ясной и четкой форме предложить их матерям в виде последовательных рядов упражнений, способных содействовать достижению цели. Когда искусство выполнит это, оно совершенно найдет материнское сердце готовым воспринять эти средства и с горячей любовью использовать их для своего ребенка.

Природосообразное изучение любого другого языка, кроме родного, совсем не идет этим столь долгим путем. При изучении иностранного языка, будь то древний или новый, мы имеем следующее:

1. Ребенок обладает уже развитыми органами речи. При изучении каждого иностранного языка ему приходится упражнять свои в общем уже развитые органы речи в произнесении лишь небольшого числа звуков, свойственных именно этому языку.

2. В том возрасте, когда ребенок начинает изучать иностранный язык, древний или новый, он с помощью чувственного восприятия усвоил уже так много знаний, что в состоянии выразить их на родном языке с величайшей определенностью. Поэтому научиться каждому новому языку, по существу, означает для ребенка не что иное, как научиться преобразовывать звуки, значение которых на родном языке ему известно, в звуки, ему еще незнакомые. Искусство, предназначенное облегчить такое преобразование при помощи мнемонических средств и свести его к психологически обоснованным последовательным рядам упражнений, в результате чего понятия, словесное познавание которых облегчают детям мнемонические средства, природосообразно и непременно получат свое ясное истолкование,- это искусство должно рассматривать как одну из важнейших задач идеи элементарного образования. Все чувствуют потребность в психологическом обосновании исходных начал обучения языку. Мне кажется, что я, начав полвека тому назад и непрерывно продолжая опыты упрощения исходных начал обучения народа, нашел некоторые природосообразные, в данном отношении плодотворные средства достижения этой важной цели.

Но чтобы не упускать нити изложения идеи элементарного образования, вернусь к тому положению, что умственное развитие, исходящее из чувственного восприятия, должно обратиться к природосообразному обучению языка как важнейшему вспомогательному средству искусства. Средство это, поскольку оно служит уяснению познаний, исходит из чувственного восприятия. Однако умственное развитие по самой своей природе требует основы, способствующей дальнейшему его продвижению. Оно требует применения средств искусства для природосообразного развития способности самостоятельно сопоставлять, различать и сравнивать предметы, познанные путем чувственного восприятия, ясного осознания их. Это позволит природной склонности правильно судить о предметах, об их сущности и свойствах, возвыситься до уровня истинных вычислительных способностей.

Умственное развитие и зависящая от него культура человечества требуют постоянного совершенствования логических средств искусства в целях природосообразного развития наших мыслительных способностей, наших способностей к исследованию и суждению, до осознания и использования которых человеческий род возвысился с давних пор. Эти средства по своему существу и во всем своем объеме исходят из присущей нам способности свободно и самостоятельно сопоставлять, различать и сравнивать предметы, ясно осознанные нами самими через чувственное восприятие, то есть логически их рассматривать и логически их обрабатывать, тем самым позволять нам подняться до развитой человеческой способности к суждению.

Одним из важнейших стремлений идеи элементарного образования является исследование сущности этих средств искусства, возвышающих мыслительные способности человека до развитой способности к суждению, и их усовершенствование, чтобы эти средства стали во всем пригодны и общеприменимы. И так как способность логически обрабатывать предметы, отчетливо осознанные через чувственное восприятие, несомненно, прежде всего и природосообразно побуждается и поощряется развитой способностью считать и измерять, то ясно, что наилучшее средство для достижений этой важной цели образования надо усмотреть в упрощенной обработке обучения числу и форме. Ясно также, почему идея элементарного образования признает психологически обоснованное и упрощенное обучение числу и форме в сочетании со столь же упрощенным обучением языку глубочайшей, самой действенной и самой широкой основой природосообразного формирования в процессе обучения мыслительных способностей человека и почему она требует такого обучения.

Если говорить об элементарной обработке обучения числу и форме, то показательно поразительное впечатление, которое произвели на всех наши первые опыты в этом направлении еще в Бургдорфе. Еще примечательней, однако, тот бесспорный факт, что одни лишь позднейшие результаты этих опытов, в высшей степени односторонне начатых в Бургдорфе, а затем совершенно заглохших, позволили устоять до сих пор моему заведению, так давно уже глубоко потрясенному в своих основах, долгие годы с открытым возмущением боровшемуся за свое существование и очутившемуся уже на краю пропасти^*. И даже теперь еще, когда все внешние средства его все более слабеют и почти уже истощились, когда, казалось бы, близка его гибель, оно обнаруживает великую искру внутренней жизненной силы, учреждая институт для подготовки воспитателей и воспитательниц; это выдающееся явление все еще не дает угаснуть во мне надежде на спасение моего заведения.

^* (Эти строки писались более двух лет тому назад, и их следует рассматривать как выражение еще живущей тогда во мне надежды на сохранение моего заведения в Ифертене, несмотря на все трудности, с которыми оно пыталось бороться. Я не стану перечеркивать этих строк, но во избежание всяких недоразумений я должен сделать это примечание.- Прим. автора.)

Если мы спросим себя, в-третьих, как развиваются основы искусства воспитания, на которых покоятся все средства, позволяющие выразить результаты деятельности человеческого ума и обеспечить побуждениями человеческой души внешний успех и действенность, как развиваются основы, с помощью которых должны складываться все навыки, необходимые в семейной и гражданской жизни, то сразу увидим, что эти основы и внутренние и внешние, что они и духовные и физические. Но мы увидим также, что внутренняя сущность формирования всех способностей к мастерству и профессии заключается в формировании духовных сил человеческой природы, в формировании способности человека мыслить и судить. Духовные же силы человека в своем существе проистекают из природосообразного формирования у человека способности чувственного восприятия. Мы не можем не признать ту истину, что если человек хорошо, то есть природосообразно и удовлетворительным образом, обучен считать, измерять и, что с этим связано, чертить, то он в себе самом уже содержит глубокие, важнейшие основы всякого мастерства и всякой умелости. Для определенной цели приобретения нужных навыков в том мастерстве, которое он собирается изучить, ему остается лишь механически усовершенствовать силы своих органов чувств и членов в соответствии с внутренне развитыми у него способностями к овладению мастерством.

Если элементарно обработанное обучение числу и форме следует рассматривать как настоящую гимнастику для духовных способностей к мастерству, то механическое упражнение органов чувств и членов, необходимое для формирования внешних навыков, следует считать, напротив, физической гимнастикой для способностей овладеть мастерством.

Элементарное формирование способностей к мастерству (профессиональные умения нужно рассматривать лишь как специальное приложение этих способностей соответственно сословному положению и обстоятельствам жизни каждого отдельного индивидуума) покоится, таким образом, на двух различных по своему существу основах. Его природосообразные средства исходят из оживления и совершенствования двух отличных друг от друга основных сил - духовной и физической. Но лишь благодаря общему, с ними связанному оживлению и совершенствованию трех основных сил культуры человечества эти средства становятся средствами истинного образования, или, что то же самое, настоящими и природосообразными средствами образования для той человеческой сущности, что заложена в нашей природе.

Я затронул сущность элементарной разработки этих средств в их нравственных и умственных основах; коснусь еще их физических основ. Главное побуждение к формированию наших нравственных и умственных сил заключается в самом их природном стремлении к саморазвитию. Точно так же главные побуждения к природосообразному формированию способностей к мастерству - и в физическом отношении тоже - заключаются в собственном стремлении этих способностей к саморазвитию. Стремление это и в данном случае заложено в самом существе наших чувств, органов и членов. Умственно и физически пробужденное, оно делает для нас склонность к применению этих способностей прямо-таки необходимостью. Что касается такого пробуждения, то искусству воспитания здесь, собственно, почти нечего делать. Физическое стремление пользоваться своими органами чувств и членами в основном оживляется животным инстинктом. Подчинение его инстинктам оживления законам нравственных и умственных основ искусства - вот на что, собственно говоря, должно быть направлено элементарное стремление к природосообразному развитию этой нашей силы. В этом его преимущественно поддерживает и оживляет сила принуждения, заключенная в обстоятельствах и условиях жизни каждого отдельного индивидуума и в воздействии семейной жизни, в которой эта сила принуждения сосредоточивает все свои средства в нравственном, умственном и физическом отношениях. Заботливое и мудрое использование образовательных средств, заложенных в семейной жизни, следовательно, столь же важно в физическом отношении, как и в нравственном и умственном. Неодинаковость этих средств определяется различием в положении и условиях семейной жизни каждого отдельного индивидуума. Но при всем хаотичном разнообразии образовательных средств, содействующих применению основных сил нашей природы, сущность этих средств для развития как в физическом, так и в нравственном и умственном отношениях подчинена вечным и неизменным законам, следовательно, тождественна повсюду. При образовании ребенка совершается переход от внимательного соблюдения правильности любой формы, предлагаемой для изучения, к силе в воспроизведении ее, затем к стремлению любую форму, хорошо усвоенную в смысле правильности и силы, воспроизводить с легкостью и тонкостью. А от освоения правильности, силы и тонкости формы ребенок переходит к свободе и самостоятельности в изображении формы и к выявлению своих умений. Таков путь, которым идет природа, которым она всегда должна идти, вырабатывая умения человека. Прививая своему воспитаннику последовательным применением своих образовательных средств умение и доводя его в правильности, силе и тонкости до определенной единообразной по отношению к отдельным элементам степени совершенства, природа достигает того, что результаты этих отдельных упражнений согласуются и гармонически связаны между собой. В силу этого они вырастают во всеобъемлющую силу мастерства, без которой человек не в состоянии ни облагородить себя, ни даже почувствовать твердое, в себе самом истинно обоснованное стремление к совершенству в каком бы то ни было действительном мастерстве.

Этот природосообразный ход развития, механических основ способности к овладению мастерством находится в полном согласии с ходом природы в развитии глубоких духовных основ этой способности. Он вообще прокладывает ей природосообразный путь к достижению гармонии с основами образования ума и сердца, чтобы таким образам объединить природосообразные средства воспитания любви и веры с такими же средствами формирования способностей к мастерству (точно так же как это происходит в отношении средств развития мыслительных способностей). Без этого равновесие наших сил, это высокое свидетельство вытекающей из единства нашего существа совокупной силы нашей природы вообще не только недостижимо, а просто немыслимо.

Хочу еще немного задержаться на одной из самых существенных сторон этого высокого свидетельства истинно развитой совокупной силы нашей природы - на равновесии нравственных, умственных и физических сил человека, или, что то же самое, равновесии сил нашего сердца, ума и мастерства...

Человек, утративший подобное равновесие сил, как бы серьезно он ни стремился укрепить свои слабые умственные силы, в своих бессильных и беспочвенных стремлениях к познанию истины может все глубже погрязнуть в бредовых заблуждениях. Он утрачивает способность к действенному познанию истины и справедливости, к выполнению всех обязанностей, нуждающихся в таком познании и его предполагающих, Такой человек чувствует, мыслит и действует с необычной горячностью. Из-за неё, хотя она первоначально и проистекала из чистых побуждений сердца, он в одно и то же время, природе вопреки, стремится к тому, чего из-за присущих ему слабости и заблуждений сам же в себе не признает и что в себе презирает.... И тогда он может обессилеть и впасть в противоречие с самим собой, а это в высшей степени достойно сожаления и, откровенно говоря, может оказаться неизлечимым... Животное удовлетворение, которое людям приносят ощутимые результаты преобладающих в них сил ума, способностей к мастерству и профессии, по самому своему существу таково, что заглушает ощущение недостатка любви и веры, а тем самым и стремление восстановить равновесие своих сил, укрепляя в себе любовь и веру, заглушает его в самой глубине человеческой души до такой степени, что, откровенно говоря, восстановить его просто невозможно. Подобное нарушение равновесия сил в результате ведет к ожесточенности, к состоянию, немыслимому при всех вызванных слабостью заблуждениях самой неразумной любви, самой бессильной и бездеятельной веры.

Благочестие, вера и любовь даже у слабого и заблуждающегося стремятся к покою. Духовные силы, способности к мастерству и профессии без веры и любви становятся неиссякаемым источником животного беспокойства, а оно причиняет огромный вред природосообразному развитию человеческих сил.

Ожесточенность, влекущая за собой полную неспособность серьезно и искренне стремиться к укреплению своих слабых сил и восстановлению утраченных, ожесточенность, к которой так легко и часто ведут надменность умственных сил и наглость физических, не обладает такой же заманчивостью и нелегко проявляется при наличии благочестия, любви и веры - даже при очень значительном недостатке умственных сил и очень большой физической беспомощности. Это верно и несомненно, однако, лишь в том случае, если, рассматривая эту породу слабых и односторонне развитых людей, подходить к каждому из них индивидуально. Коль скоро они составляют массу, корпорацию, орден, клику, секту и выступают в таком качестве, то и у отдельных членов этих сообществ теряется ощущение их индивидуальной слабости, столь важное для основ истинной любви и истинной веры, столь необходимое для чистого стремления к укреплению слабых сил и восстановлению утраченных. Ощутив себя массой чувственно человеческой, то есть животной силой, они в умственном и гражданском смысле чувствуют себя сильнее, чем это есть в действительности. Противоречия между смиренным ощущением своей слабости и вспыхнувшим чувством своей силы и своих притязаний как массы порождает настроение духа, способное при слабости людей легко побудить каждого из них в отдельности к лицемерному самообману, возбуждающему гордость своей массовой силой, и страстное, враждебное и несправедливое отношение ко всем, чьи мнения и суждения не совпадают с мнениями и суждениями, объединяющими их как массу или секту. Вследствие этого истинная способность и тихое, смиренное стремление к укреплению сил, в каждом из них в отдельности недостаточных, и к восстановлению утраченных ими сил не просто ослабевает, но еще ведет к возникновению в них грубого чувства заносчивых притязаний и жесткой жажды насильственных действий. Отсюда и ожесточенность мирских сознаний, приводящая к полнейшей неспособности искренне и истинно стремиться к укреплению ослабленных и к восстановлению утраченных сил. Esprit du corps и в религиозном, и в гражданском отношениях исходит не из стремлений духа, а из стремлений плоти и в своих конечных результатах проявляется совершенно так же, как проявляются односторонне оживленные результаты перевеса духовных или физических сил...

Я продолжаю. Рассмотрим теперь идею элементарного образования с точки зрения всего объема требований, предъявляемых ее средствами обучения. Природосообразность идеи требует вообще максимального упрощения ее средств, и несомненно именно в этом положении заключался, в сущности, источник всех педагогических устремлений моей жизни. Вначале я ничего другого не делал и ни к чему другому не стремился, как лишь к тому, чтобы максимально упростить привычные и общераспространенные средства обучения народа и тем самым сделать их использование и применение более доступным для каждой семьи. Такой взгляд, естественно, вел к разработке последовательных рядов средств обучения. Отправляясь во всех отраслях человеческого знания и умения от простейших исходных начал, эти ряды в непрерывной последовательности ведут от более легкого к более трудному; шагая в ногу с ростом сил воспитанника, они из него самого исходят и на него воздействуют, всегда оживляя и никогда не утомляя и не изнуряя его.

Для четкого, психологически верного проведения этого принципа в жизнь большое значение имеет признание различия между исходящими из вечных законов, всегда тождественными средствами развития основных сил человека и средствами, с помощью которых усваиваются знания и навыки, нужные для применения сформировавшихся способностей к развитию. Эти последние средства в полном своем объеме так же разнообразны, как существующие в мире предметы, на познание и использование которых направлены наши силы, как различны положение и обстоятельства индивидуумов, желающих и обязанных применять эти сформировавшиеся силы. Но в задачи элементарного образования входит предотвратить последствия этого несходства через преобладающее влияние вечно тождественных средств развития наших сил, а для этой конечной цели - подчинить средства, помогающие применять наши силы, средства, служащие для их развития, и поставить первые в зависимость от последних. Оно достигает этого преимущественно тем, что, пользуясь всеми средствами для развития и применения наших сил, стремится завершить каждый этап своего воздействия на ребенка, прежде чем сделать хоть один новый шаг в своих упражнениях. Тем и другим - как упражнениями, развивающими способности, так и упражнениями в их применении - элементарное образование вызывает у ребенка духовное стремление к совершенству, способное не только установить полное согласие между действием элементарных средств развития сил и средств, формирующих способности к их применению, но и привить ребенку общее стремление к совершенству во всей его жизненной деятельности.

Я пока еще не затрагиваю разносторонних последствий выдвинутого положения. Прежде чем продолжать, я в первую очередь займусь рассмотрением такого вопроса: не мечта ли идея элементарного образования? Является ли она основанием действительно выполнимого дела? Громко и со всех сторон до меня доносится вопрос: где она существует в действительности?

Отвечаю: повсюду и нигде. Повсюду - в виде отдельных доказательств ее выполнимости; нигде - в завершенном виде. В виде метода, введенного в полном объеме и представленного разнообразными средствами, ее нет нигде. Нет ни одной школы, полностью организованной по элементарному принципу, нет ни одного такого института. Человеческие знания и умения во всех областях разрозненны, и даже самое высокое и самое лучшее в нашей культуре складывается и организуется лишь по кусочкам; в каждом разделе своей культуры, складывающейся лишь по кусочкам, человек то продвигается вперед, то опять отступает назад. Не может возникнуть и никогда не возникнет такое состояние, которое во всем могло бы удовлетворить требованиям этой великой идеи. Человеческая природа в самой себе содержит непреодолимые препятствия для общего и в своих средствах совершенного осуществления этой идеи... Никогда ни одному институту, ни одному заведению, пусть даже их извне и поощряли и поддерживали бы по-княжески, пусть бы они получали столь же щедрую поддержку в нравственном и умственном отношении, не удастся достичь, чтобы во всей стране была введена на практике и признана идея элементарного образования как совершенный по своим средствам метод воспитания и обучения для всех сословий.

Я повторяю: человеческая природа с непреодолимой силой противится полному, всеобщему внедрению этой высокой идеи. Все наши знания и все наше умение далеки от цельности и во веки веков таковыми останутся, и прогресс наших знаний, нашего умения и даже нашего желания, так как он проистекает из ограниченного прогресса отдельных людей и отдельных сообществ, не изменит несовершенства наших знаний и нашего умения. Более того, он даже станет препятствовать отдельным людям успешно в этом продвигаться, приблизиться к завершению этого несовершенного в той области, в которой они дальше всего ушли.

Мы должны это прямо высказать: метод воспитания и обучения, в совершенстве отвечающий требованиям идеи элементарного образования, немыслим.

Какую бы ясность мы ни внесли в принципы идеи, как бы максимально ни упростили ее средства, насколько бы очевидным ни сделали внутреннее тождество средств ее осуществления, все равно внешнее тождество средств се осуществления немыслимо. Каждый отдельный человек будет в соответствии с особенностями своей индивидуальности применять эти средства иначе, чем любой другой, чья индивидуальность не гармонирует с его собственной. Один в своем сердце найдет силу для осуществления идеи и будет стремиться к ней со всем благородным пылом своей любви; другой увидит эту силу в преобладании умственного начала своей индивидуальности и постарается проложить себе путь к достижению цели с помощью ясных и верных понятий, ведущих к ней; еще кто-нибудь постарается проложить этот путь с помощью способностей к мастерству и профессии, которые он в себе ощущает; и поистине хорошо, что это так. Есть гении сердца, есть гении ума и гении умения. Их так создал бог. Некоторым из них он дал в миллион раз большее, но одностороннее превосходство над их ближними. Они - миллионеры в обладании внутренними средствами нравственных, умственных и физических сил человечества, но в глубине их чувств, мыслей и поступков живут все претензии индивидуального эгоизма, как мы это ежедневно имеем возможность наблюдать на денежных миллионерах и миллионерах власти, живущих среди нас. В разнообразии своих неравных притязаний, проистекших из природы преобладающей в них особой силы, они, подобно денежным миллионерам, находят целый ряд сторонников; заинтересованные в сохранении превосходства своей односторонней силы, они вступают в оппозицию к притязаниям превосходящих противоположных сил. Последствия этого с необходимостью должны вести к тому, что человеческая природа направляет всякое преобладание отдельных сил на способствование сохранению равновесия всех своих сил, но в то же время и на сохранение преград и препятствий, которые наше несовершенство воздвигает на пути успеха каждой отдельной силы и всех ее средств для этого. С таким признанием связана природосообразность всех успехов наших знаний и нашего умения, а вместе с тем и все действительное благо, проистекающее из человеческих знаний и умений.

Пока мы этого не осознаем, нам придется считать идею элементарного образования только мечтой, рожденной человеческими заблуждениями, а полное осуществление ее целей невозможным. Но если мы станем смотреть на цель элементарного образования самого по себе как на цель всей человеческой культуры и признаем, что природосообразность прогресса всех наших знаний вытекает из природы их несовершенства, повсюду ставящего непреодолимые пределы нашим знаниям и нашему умению, то цель этой великой идеи ясно представится как цель человечества. Тогда само собою отпадет суждение, в котором виновно наше ослепление, будто эта идея - пустая мечта, порожденная человеческим заблуждением, и сама по себе невыполнима.

Нет, то, что является целью человеческого рода, вменяет мне в долг стремление к этой цели, а то, что является долгом человеческого рода, никак не может быть невыполнимым и недостижимым и не должно считаться таким. И это поистине относится к идее элементарного образования, если ее правильно понимать и брать в неискаженном виде. Верно и неоспоримо, что она никогда не достигнет полного внутреннего совершенства в формах и видах своего осуществления как метода, но так же несомненно и то, что стремление к этой цели всегда заложено в безыскусственной, я бы даже сказал, в не испорченной культурой человеческой природе. Этому стремлению, вообще присущему природе человека, мы обязаны той степенью культуры, до которой цивилизованный мир возвысился в нравственном, умственном и физическом отношениях. Каждый принцип природосообразного воспитания, каждое природосообразное средство, применяемое в какой-либо отрасли обучения,- результат этого стремления.

Еще раз скажу: эта высокая идея - повсюду и нигде. Так же, как ее нет нигде в завершенном виде, так она видна всюду в незавершенных своих проявлениях и стремлениях. Общее непонимание этой идеи есть непонимание всего божественного и вечного, что заложено в человеческой природе. Но это божественное и вечное по своей сущности и есть сама человеческая природа. По своей сущности оно есть единственное истинно человеческое в нашей природе, и природосообразность средств образования, которую требует для человека идея элементарного образования, по своей сущности представляет собой тоже не что иное, как соответствие этих средств нерушимым основам вечной божественной искры, что заложена в природе человека, но состоит в вечном противоречии и вечной борьбе с чувственной сущностью нашей животной природы. Чувственный эгоизм - сущность животной природы, и что от него исходит и его соблазнами оживлено, с чисто человеческой точки зрения противоестественно.

Следовательно, требования идеи элементарного образования - главные требования истинной природосообразности, вытекающие из духа и жизни нашей внутренней природы. Поэтому они так явно и находятся в вечном противоречии как со всем хитросплетением животных средств, ведущих человеческий род по пути искусственности, так и с чувственным всемогуществом по-животному укоренившихся в нас неестественных и противоестественных свойств - следствием преобладания плоти над духом. Мирская суетность, особое внимание к способствующим коллективному существованию человечества средствам образования, преобладающее над вниманием к средствам, способствующим индивидуальному существованию, противоречат существу требований элементарного образования и воздействию его природосообразных средств во всем их истинном значении. Иначе и быть не может. Средства образования, способствующие коллективному существованию рода человеческого, по своему существу требуют больше физических сил, физического умения и напряжения, нежели нравственных и умственных сил. Стремления плоти во всех формах и видах должны быть подчинены стремлениям духа, и дух идеи элементарного образования всей сущности и во всем объеме своих устремлений ведет к глубокому и живому признанию необходимости такого подчинения.

Охватывая взором всю совокупность своих усилий добиться признания идеи элементарного образования, я не могу утаить от себя, что, вынашивая эту идею, я понимал, насколько далеки от нее начальные средства народного образования для всех сословий. С невыразимой силой оживляла она никогда не угасавшее во мне стремление в упрощении обычных, общеупотребительных форм обучения народа как наилучшему способу с несомненным успехом противодействовать плохому состоянию этого обучения во всех сословиях. Однако она, эта высокая идея, жила во мне преимущественно как плод доброго, любвеобильного сердца при несоразмерно более слабых силах ума и умения, которые должны были бы помочь стремлению моей души воздействовать на претворение в жизнь этой высокой идеи. Она жила во мне как продукт крайне развитой силы воображения, которая не могла привести ни к каким действительно значительным реальным результатам при рутине, господствовавшей в этом вопросе в моем окружении. Она скорее походила на ребенка, вступившего в борьбу с могущественными современниками, желавшими и осуществлявшими нечто противоположное тому, к чему он в мечтах стремился; в этой борьбе он тем более должен был потерпеть поражение, что упорствовал в ней, цепляясь за свою мечту. При таких обстоятельствах мои стремления, конечно, не могли привести ни к каким более значительным реальным результатам, чем те, каких они достигли в действительности в виде побуждения,- результаты отчасти живые и блестящие, но в общем оставшиеся без последствий.

Природосообразные средства образования, проистекающие из духовного начала, с другой стороны, воздействуют на отдельного человека в общем в той степени, в какой эти начала в нем оживлены. Они должны воздействовать на него в такой степени.

Воздействие неестественности и противоестественности мирской суетности и всех пагубных последствий ее эгоизма всегда заразительно для животной природы человека в силу соблазна чувственного удовлетворения, и сами по себе они заразительны вследствие животного стремления к подражанию и всемогущества рутины esprit du corps. Но в такой же мере природосообразность элементарного образования и всех его средств там, где оно действительно существует во всей истинности и благотворности своей объединенной силы, действует захватывающе и увлекающе на духовные начала человека там, где они внутренне оживлены. Она всюду воздействует на восприимчивость к нравственным и умственным побуждениям, на простодушие и непредвзятость, из которых чаще всего проистекает эта восприимчивость. И благодаря этому элементарное образование способно также успешно противодействовать соблазнам неестественности и противоестественности в средствах образования и развития человеческого рода и их последствиям. Опыт всей культуры человечества во все эпохи ее истории с самой недвусмысленной определенностью раскрывает эту захватывающую и увлекающую силу природосообразности средств формирования и одушевления наших сил, или, что одно и то же, раскрывает силу идеи элементарного образования и его средств, где бы ни приходили в соприкосновение с простодушием и непредвзятостью людей. Но искать идею элементарного образования нужно не в мечтах о возможности ее появления в полном и всесторонне завершенном виде, а в каждом ее обрывке, как бы он ни возник, пусть несовершенном, но с большей или меньшей силой стремящемся и приближающемся к совершенству. И тогда ее существование увлекающе и захватывающе раскроется исследователю во множестве незаметных проявлений, в невинности и чистоте человеческого сердца...

Иоганн Генрих Песталоцци. Избранные педагогические произведения в трех томах, т. III. М., Изд-во АПН РСФСР, 1965, стр. 339-366.