О наших ошибках (1988 г.)

Л. А. Весной 1988 года к нам приехала из Гамбурга переводчица наших книг Марианна Бутеншён. Она уже бывала у нас раньше, и мы встретились как старые добрые знакомые, хотя, конечно, она приехала к нам не просто погостить. Читатели наших книг в ФРГ задавали много вопросов о том, как складывается наша жизнь дальше, как сказалось на судьбе детей все то, о чем мы писали. И вот, чтобы подробнее и точнее рассказать об этом, Марианна приехала к нам с магнитофоном. Разговоры иногда длились чуть не до утра. О чем только она и нас, и всех наших ребят не спрашивала! Один из вопросов звучал так: если бы вы начали свою семейную жизнь сначала, каких ошибок захотелось бы вам избежать?

Вопрос попал, как говорится, в больную точку: я об этом много думала и раньше, даже записывала кое-что в свою "красную книжечку". То, что я тогда ответила Марианне, перед вами. Это информация к размышлению, не больше. Но и не меньше! Думать тут действительно надо не только нам, но и всем, кто хочет у нас что-то перенять.

"...у нас получается так: Борис часто говорит, что я захожу с черной стороны, когда мы оцениваем то, что сделали. Но мы поставлены в такие условия, когда должны все анализировать еще и потому, что мы несем это людям. И когда я больше обращаю внимания на то, что у нас не выходит, Борис воспринимает это как "заход с черной стороны" - и даже завел для меня такую черную тетрадку, куда я писала всякие "черные" мысли, но еще подарил и красную тетрадку, чтобы я отмечала и какие-то светлые стороны... Потом я поняла, что мы здесь, наверно, делим какие-то свои функции. И это не без пользы получилось, потому что если бы я все время только поддерживала его, то мы бы унеслись в заоблачные дали и потеряли бы всякое представление о реальности, и мне волей-неволей пришлось занять такую позицию критика, хотя это очень тяжелая позиция, которая, конечно, ведет к конфликтам. Пришлось идти на это, и не потому, что у меня вредный характер, а потому что я просто чувствовала, что противовес должен быть. Увлечение увлечением, но мы обязаны видеть и негативные стороны, иначе очень сложно сориентироваться. И вот после какого-то нашего спора я записала такую вещь.

1. Первое, что мы сделали нехорошим, - это сосредоточенность наша на детях. У какого-то автора я встретила такой термин - "любование детством", поняла: это и про нас. Дети стали главным в нашей жизни; не детство как таковое, не изучение детей - это попозже было, хотя почти одновременно. Одно дело, когда люди изучают все, что связано с воспитанием, а другое дело, когда эти, конкретные люди, которые у тебя во власти, то есть собственные дети, стали как бы главным сосредоточием нашей жизни. Это было гипертрофированно, и это было нехорошо - в первую очередь для ребят.

Хорошо, что мы опомнились... Кстати, помог мне не ум понять это - ума бы, может, и не хватило, но я почувствовала, когда ребятишки - маленькие совсем! - начали себя подавать, себя показывать, изображать, хитрить, подлаживаться... и так далее. Вот я и почувствовала, что мы что-то делаем не то. А осмысление этого пришло гораздо позже, когда я поняла, что взрослые не должны ходить вокруг детей хороводом, особенно в семье, не должны отдавать свою жизнь детям - буквально на растерзание.

Это была одна из очень серьезных ошибок. Мы ее выправляли в течение всей жизни. По-моему, выправили в основном. С внуками я этого уже не допущу. Бабушкой я не принадлежу внукам своим - они будут ко мне лезть, но я себя не отдам им в распоряжение, не потому, что мне себя жалко, а потому, что я знаю, чем это грозит. Есть такая легенда. Сын вырос у матери один, влюбился в девушку, а девушка ему говорит: "Я буду твоя, если ты принесешь мне сердце матери" - только так. И он таки вынул сердце у матери, несет его своей жестокой красавице, а у порога ее дома спотыкается и роняет сердце. И слышит: "Не ушибся ли ты, сынок?" - это говорит ему материнское сердце. Вот такая легенда. Воспринимается она по-разному. И мной лично она воспринималась как апофеоз материнской любви: вот ведь - мать о себе не думает даже в такие моменты. И только сравнительно недавно, года два-три назад, я поняла трагический смысл этой притчи, который обычно так не воспринимается людьми: ведь такая мать только такого сына и могла вырастить, способного ради своего удовольствия на чудовищное злодейство. То есть получается все шиворот-навыворот. Выходит, нельзя себя в жертву приносить, а мы это хоть отчасти, но сделали.

2. Вторая наша ошибка, впрочем, не столько вина, сколько беда наша - от собственного бескультурья, непонимания, неразвитости какой-то, - мы перепутали в чем-то существенном свои роли, функции мужчины и женщины в семье. И от этого было много бед. Даже наблюдая нас, вы видите, что мне пришлось лидерствовать, а этого нельзя допускать в семье, лидером должен быть мужчина. Б. П. - лидер в определенных сферах своей жизни, своей деятельности, а вот решения по семейным делам чаще, к сожалению, пришлось принимать мне. Вот школа, допустим, в основном на меня легла - многое пришлось решать твердо, бескомпромиссно, что противопоказано женщине. А у меня и так характер был мальчишеский, потому что я среди мальчишек росла, и женского - не деятельного, а воспринимающего - во мне было очень мало; меня материнство спасло как женщину! Даже ум у меня ближе к мужскому - логическому, нежели к женскому - интуитивному. От этого я очень страдаю - боюсь, что передала это своим дочерям, что это помешает им в семейной жизни. Понимаю, что идет вообще глобальный процесс - омужичивание женщин, феминизация мужчин, и процесс этот очень больно ударяет по всем семьям. Если бы начинать сначала, то я попыталась бы противостоять этой напасти, как-то откорректировать отношения, кое-что отладить, кое-где самой на второй план встать, как-то стимулировать ведущее положение и ответственность мужчины в семье. Жаль, что у меня не хватило для этого ни интуиции, ни сердца, ни ума. Теперь я расхлебываю.

3. Очень серьезную ошибку мы допустили и в том, что серьезные вещи, серьезную жизнь подменяли игрой. К счастью, у нас сама по себе жизнь была нелегка: и неблагоустроенный быт, и постоянные материальные трудности, и вечный цейтнот - они нас заставляли решать проблемы всерьез. Если бы нам дали в то время какую-то дотацию, свалилась бы на нас, например, большая премия - я думаю, что мы здесь напутали бы хуже и больше.

Вот зайдите к нам в мастерскую - она же не Мастерская. Я в таких случаях вспоминаю верстак и рабочий стол своего отца (он был мастер на все руки) или рабочий уголок своего двоюродного брата, который он сделал в своей квартире, в крохотном помещении. Так это же Мастерская! Там что инструмент, что место для инструмента - место для работы! Там делают дело - сразу видно. А у нас... Борис Павлович сделал грандиозное дело, дав ребятам настоящие инструменты в руки, научив их работать, я ему благодарна буду, что называется, до конца своих дней. У наших ребят умелые руки, но эти умелые руки не реализовались в деле серьезном.

Когда они вошли в жизнь, жизнь не дала им этого дела, но ведь и мы не дали им настоящего дела в нашей мастерской. Работа в ней была ближе к игре: поигрались - и забросили. Прекрасные станочки были куплены или сделаны отцом, а много ли на этих станочках сделано реально такого, чтобы полюбоваться делом своих рук? Маловато. И это опять не столько вина наша, сколько беда. Я рано это поняла, но, к сожалению ничего не смогла сделать. Это одна из серьезных наших ошибок, сейчас пытаюсь ее преодолеть. Убеждена: детям нельзя легко давать дорогие приборы, дорогие инструменты, которыми можно что-то делать. Ребенок должен их заслужить - своей работой, своим старанием. А нам, взрослым, надо уметь поручить работу - мой отец вот умел это как-то делать: мы с братом из кожи вон лезли, чтобы доказать отцу нашу состоятельность в трудовых делах. Он доверял, например, мне провести линию у него на чертеже - я гордилась этим и на всю жизнь запомнила, что я оказалась достойна этого доверия. А мы своим ребятам предоставляли полную возможность - пожалуйста, делай, но не смогли осилить по-настоящему организацию их серьезного труда. Нас спасло от беды только то, что отец сам работает прекрасно, и делал он реальные вещи - полки, мебель, все приспособления, он не профессионально занимался этим, но тем не менее делал реальные вещи, и ребята ему помогали в этом - меньше, чем могли бы, правда.

4. Пойдем дальше. Мы теперь получаем иногда "рекламации" от детей: почему у нас нет хорошей художественной литературы, качественных музыкальных записей, почему на эстетическую сторону быта мы всегда обращали так мало внимания? Почему, почему... Тут уж моя вина, а скорее беда - ни сил, ни времени, ни средств не было это осилить. У нас действительно не хватало того, что мне всегда было близко (у меня брат - архитектор, я росла при нем), того, что называется уютом дома, в смысле упорядоченности его, если хотите, ухоженности. Правда, наш дом по-своему гармоничен. Допустим, если сделать красивую стенку и влепить ее Борису Павловичу в комнату, то пришлось бы все менять: среди самодельной мебели она стала бы инородным телом.

Когда японцы целенаправленно озаботились эстетическим воспитанием, к тому же на базе общей высокой культуры, да стали развивать всех вообще детей эстетически, они добились колоссальной производительности и прекрасного качества своих изделий как раз благодаря этому. Они поняли выгоду эстетического воспитания. Но меня волнует не эта сторона. Я понимаю, что человек, эстетически воспитанный, с молоком матери вобравший в себя гармонию мира, гармонию превосходных изделий рук человеческих, не может плохо сделать для другого. Ему будет не только противно, но и стыдно на небрежно оторванной бумажке кому-нибудь записку написать - у него натура этого не потерпит! То есть эстетический вкус - это закладывание очень многих нравственных начал в человеке.

Здесь я могла бы ребятам больше дать, меня саму тянет к искусству - это от семьи у меня: мы любили петь вместе, любили и музыку, и поэзию, и книги - все то, что связано с духовным миром искусства вообще. А в нашей семье многое было в загоне, и очень долго. Пожалуй, кроме книг, поскольку я работала в библиотеке. Если бы я там не работала, это было бы бедствие - найти книги хорошие ведь у нас невозможно. И вот все лучшее, что попадало мне там в руки, я несла домой читать - часто для чтения вслух. Это, пожалуй, единственное средство, которое было в моих руках: я уж старалась за всех артистов разом и пыталась ребятам как бы передать эту любовь к слову, звучащему слову. О самом чтении вслух многое можно рассказать - это совершенно удивительное действие, в котором не только что-то узнается и что-то выращивается в душах человеческих, поскольку это искусство. Само это общее действие необыкновенно сближает, необыкновенно! Когда мы смотрим телевизор или идем в театр, кино, мы там друг на друга не смотрим, а смотрим куда-то и каждый по-своему воспринимает и переживает... А когда читаешь книгу, ты видишь все лица, а они видят лицо читающего: если уж у меня дрожит голос в какой-то момент, я же не играю при этом, тут предельная искренность крайне нужна, как это действует! Это настолько поразительный способ объединения, узнавания друг друга, что я лучше просто не знаю.

А в общем-то, этот огромный пласт человеческой культуры - через искусство идет культура к человеку - у нас остался на примитивном, низком уровне. Я хотела, конечно, передать ребятам свое собственное благоговейное отношение к искусству, этому великому проявлению человеческого духа, но не знала, как это сделать, чтобы не навредить, не возбудить потребительское отношение к нему. Именно поэтому я боялась ходить с ними по музеям, всяким экскурсиям. Я вообще считаю, что сейчас отношение к музеям, к святым местам безобразно. Когда Парфенон греческий - общее детство человечества - толпами топчут, фотографируют и кусочки отрывают - нет слов. Нужно, чтобы на сто километров кругом никаких дорог: снимай лапти и топай туда босиком, как в святые места раньше ходили. Ты за это время прочувствуешь, куда ты идешь, ты о многом подумаешь, и тогда восприятие того, к чему ты идешь, будет на всю жизнь! Может, один раз и надо это сделать, как в Мекку люди ходили... Это нельзя потреблять, до этого надо подниматься. Я так чувствую: не могу идти в музей, пока не готова.

Понимаю, что из-за моего "максимализма" ребята у нас получили в этом отношении маловато. Сейчас бы я, наверное, сделала иначе: стала бы, например, обязательно обзаводиться хорошей библиотекой. Я всегда пользовалась библиотечными книгами, но я же их возвращала. И как трудно было расставаться с книгой, с которой как бы срослась душой, а достать ее было невозможно. И только Юля занялась сейчас этим делом. Она как-то устроила "бунт": "Вот посмотри, папа, сколько книг стоит! А где книги мамины?! (Она имеет в виду - касающиеся искусства, литературы...) Все только твои!" Я удивилась: действительно, так и есть. А хорошие книги должны быть постоянно в доме, чтобы руку протянул - и прочитал строчки, нужные позарез.

5. А вот еще мы говорим: "Легко учатся. Легко постигают..." - действительно, легко, а ведь это и плохо. Меру сложности, нагрузки на ребят мы определить не очень-то сумели, и у них сложилось впечатление, что легко и должно быть - как бы ожидание легкого. А вот, допустим, иностранный язык, который мы не смогли дать в семье, оказался нелегким, и почти никто из них не знает его. "Не зацепило", потому что трудно. Вот на этом "легком" мы тоже слегка погорели. Я бы сейчас в этом отношении политику свою вела иначе. Трудно сказать КАК, но иначе.

С этим связана еще проблема, грандиозная для родителей и воспитателей: соотношение "хочу" и "надо". Мы эту проблему не решили. Нет, я бы так сказала: мы все проблемы в основном решили, поскольку нет катастроф, но решили не так, как надо было бы, не на должном уровне: "хочу" для некоторых наших ребят куда сильнее "надо", а у других наоборот: "надо" давит желания. А ведь в принципе-то у человека все счастье заключается в том, чтобы "надо" стало твоим "хочу". Но для этого надо разобраться, что действительно НАДО, а что вовсе не обязательно - это проблема огромной важности. Если верно определить это "надо", тогда складываются долг и желания и получается то, что хотелось бы. Но у нас в жизни много противоречий: ребятам говорят "надо", а они не понимают, почему "надо". Например, "Почему я должна в школу идти?" - а почему, действительно? Попробуй докажи, что в эту школу надо ходить. И когда мне пришлось об этом думать, то решила, что сталкивать эти две вещи нельзя: "надо" - должно быть убеждением человека, а не чем-то навязанным, когда силой кто-то заставил. А если убежден - значит, ХОЧУ: как говорится, охота пуще неволи.

Сама-то я росла в те самые тридцатые-сороковые, когда веру в кумира, это самое "надо" нам вталкивали очень сильно - до подкорки, до интуиции какой-то - чувство долга! Теперь я сама с собой в этом отношении борюсь: "А надо ли?" Тебе сказали "надо!" - и ты, не вникнув, как дура, стараешься. Через многое пришлось пройти, даже через отрицание опыта собственной матушки: она общественница, учительница, вечно несла какие-то поссоветовские общественные обязанности. А у меня рано возникли сомнения, зачем она столько времени тратит, например, на избирательные списки - ночами глаза портит, но - "надо!". И понадобилось время, чтобы понять, что ничего этого не надо, и уж меня в эту общественную деятельность не заманишь никакими калачами.

Вот и ребятам мы говорим: сам принимай решение, потому что то, что говорят "надо" - далеко не всегда так; собственную голову имей - думай, действительно ли это надо. Например, одеваться как все - надо? Если это твою душу защищает от вторжения - да! Мне Оля сказала однажды: "Оденешься как все, так не лезет никто в душу", и я поняла, что джинсы купить надо, это не блажь. А могла бы поиздеваться: "Что это тебе обязательно модные тряпки нужны?" Оказывается, действительно, могут быть и нужны.

6. А самая наша грандиозная ошибка заключается в том, что живем мы как в аквариуме. То, что мы совершили, просто немыслимо. Я иногда вообще не пойму, как мы выдерживали все, почему ребята не разбежались до сих пор. Я понимаю семью как мир интимный, закрытый от посторонних взглядов - это очень личное окружение человека, вторгаться в него безнаказанно нельзя. Англичане не зря говорят: "Мой дом - моя крепость", потому что здесь, в семье, пожалуй, единственное место, где человек может быть сам собой - без всяких масок и мундиров.

И когда толпа людей идет через дом ежедневно, еженощно и всю жизнь - конечно, на разнос все идет. Борис Павлович в этом отношении абсолютно спокоен. Для него выглядит так: ну как же, люди идут, им надо помочь... Сколько мы ни толковали, сколько ни спорили, сколько я ни рыдала, ни отчаивалась - даже ультиматумы выдвигала - и все равно так и не объяснила ему очевидные для меня вещи. Потом это дошло и до детей - начали бунтовать и они. Вообще-то ребята у нас доброжелательные и людей встречали хорошо, но однажды меня прямо затрясло, когда я вдруг услышала - это было лет 15 назад: "Ой, опять идут эти типы..." - Я пришла в ужас, обмерла буквально. Мы-то и людей еще не знаем, какие они, а уже - "типы". Я же знала, что люди к нам идут в основном хорошие - то-то и обидно! Значит, независимо от того, кто идет, уже какое-то человеконенавистничество начинается - от усталости, от этого постоянного калейдоскопа лиц... Меня саму это доводит до невозможного состояния, моя психика, наверное, не выдерживает больше ста знакомых, и когда я вижу знакомое лицо и не помню, кто это, для меня это "облом", как говорит Юля, а у меня этих "обломов" каждый день...

Постепенно я все-таки смирилась и, наверное, слегка отупела. А когда услышала: "типы", кажется, я даже провалялась дня три в постели. Тогда и начались наши баталии, потом появилось это ужасное объявление на березе: "Приходите в последнее воскресенье".

Что бы я сделала сейчас? Я бы все это, конечно, смягчила и очень озаботилась тем, какую информацию получают люди, чтобы она была наиболее приближенной к реальной, действительной жизни, чтобы не было легенд ни в ту, ни в другую сторону: ни "золотых памятников" и ни милиции. Ведь мы жили постоянно между двумя этими огнями. Одни: "Анафему им!?

Лишить родительских прав!" Другие: "Вам при жизни надо памятники! В министры!" - а ведь и то, и другое ни нам, ни людям не нужно. Им нужна наиболее правдивая, наиболее достоверная информация о том, что есть в нашем опыте ценного для всех. Так же, впрочем, как и в любом другом опыте. Вот об этом, думаю, и надо было нам позаботиться с самого начала".