Ф. Энгельс. Анти-Дюринг

...После того как г-н Дюринг таким образом благополучно уничтожил религию,

"человек, опирающийся только на самого себя и природу и созревший до понимания своих коллективных сил, может смело двинуться вперед по всем тем путям, которые открывает перед ним ход вещей и его собственное существо".

Рассмотрим же для разнообразия тот "ход вещей", следуя которому опирающийся на самого себя человек может, под руководством г-на Дюринга, смело двинуться вперед.

Первый момент в ходе вещей, благодаря которому человек становится опорой самому себе, это его рождение. Потом,

на время своего естественного несовершеннолетия, он остается на попечении "естественной воспитательницы детей", т. е. матери. "Этот период может простираться, как в древнем римском праве, до возмужалости, т. е. приблизительно до 14 лет". Только в тех случаях, когда невоспитанные мальчики старшего возраста будут недостаточно почитать авторитет матери,- отцовское вмешательство, в особенности же общественные воспитательные меры должны обезвредить этот недостаток. Возмужав, ребенок поступает под "естественную опеку отца", если только таковой имеется налицо и притом "отцовство не оспаривается"; в противном случае община назначает опекуна.

Подобно тому как г-н Дюринг считает возможным, как мы это видели выше, заменить капиталистический способ производства общественным, не преобразуя самого производства, точно так же он воображает, что можно оторвать современную буржуазную семью от всей ее экономической основы, не изменяя тем самым всей формы семьи. Эта форма представляется ему до такой степени неизменной, что он даже делает "древнее римское право", хотя и в несколько "облагороженном" виде, руководящим началом для семейных отношений на вечные времена, представляя себе семью только как "оставляющую наследство", т. е. как владеющую собственностью единицу. В этом вопросе утописты стоят неизмеримо выше г-на Дюринга. Для них, вместе с установлением свободного объединения людей в общество и превращением частной домашней работы в общественную промышленность, непосредственно дано также и обобществление воспитания юношества, а вместе с тем действительно свободные взаимоотношения членов семьи. Далее, уже Маркс установил ("Капитал", стр. 515 и сл.), что "крупная промышленность, отводя решающую роль в общественно организованном процессе производства вне сферы домашнего очага женщинам, подросткам и детям обоего пола, создает новую экономическую основу для высшей формы семьи и отношения между полами".

"Каждый социал-реформаторский фантазер",- говорит г-н Дюринг,- "естественно имеет наготове соответствующую его новой социальной жизни педагогику".

С этой точки зрения сам г-н Дюринг представляется "настоящим монстром" среди социал-реформаторских фантазеров. Школе будущего он уделяет по меньшей мере столько же внимания, сколько и авторскому праву, а это кое-что да значит. У него имеется окончательно разработанный план школ и университетов не только для всего "обозримого будущего", но и для переходного периода. Ограничимся, однако, лишь обзором того, что предполагается давать юношеству обоего пола в окончательном социалитете последней инстанции.

Всеобщая народная школа дает своим ученикам "все, что само по себе и принципиально может обладать привлекательностью для человека", следовательно, в особенности - "основы и главные достижения всех наук, касающихся понимания мира и жизни". Там прежде всего будут обучать математике, притом так, что будет "полностью пройден" круг всех принципиальных понятий и приемов, начиная с простого счета и сложения и кончая интегральным исчислением.

Это не значит, однако, что в этой школе действительно будут дифференцировать и интегрировать. Совсем напротив: там будут преподаваться совершенно новые элементы математики, взятой в целом,- элементы, содержащие в зародыше как обыкновенную элементарную, так и высшую математику. Хотя г-н Дюринг и уверяет, что

"содержание учебников" этой школы будущего "схематически уже вырисовывается в своих главных чертах перед его глазами",

однако ему до сих пор не удалось, к сожалению, открыть эти

"элементы математики, взятой в целом".

а то, чего он не в состоянии сделать,

"следует, в самом деле, ожидать только от свободных и возросших сил нового общественного строя".

Но если плоды математики будущего пока что еще очень зелены, го астрономия, механика и физика будущего не представят трудностей,

они "составят ядро всего школьного обучения", тогда как "ботаника и зоология, которые, несмотря на все свои теории, все еще носят преимущественно описательный характер", будут служить "больше для легкой, занимательной беседы".

Так говорится в "Курсе философии", стр. 417. Г-н Дюринг и до сего дня знает только преимущественно описательную ботанику и зоологию. Вся органическая морфология, охватывающая собой сравнительную анатомию, эмбриологию и палеонтологию органического мира, незнакома ему даже по названию. В то время как за его спиной в области биологии почти десятками возникают совершенно новые науки, его детское сердце все еще черпает "высокосовременные образовательные элементы естественнонаучного способа мышления" из "Естественной истории для детей" Раффа и дарует эту конституцию органического мира также всему "обозримому будущему". О существовании химии он, по своему обыкновению, и здесь совершенно забывает.

Что касается эстетической стороны воспитания, то в этой области г-н Дюринг намерен все создать заново. Вся прежняя поэзия для этого не годится. Там, где запрещена всякая религия,- там, само собой разумеется, не может быть терпима в школе обычная у прежних поэтов "мифологическая и прочая религиозная стряпня". Равным образом заслуживает осуждения и "поэтический мистицизм, к которому, например, был сильно склонен Гёте". Таким образом, г-ну Дюрингу придется самому дать нам те поэтические шедевры, которые "соответствуют более высоким запросам примиренной с рассудком фантазии", и нарисовать тот подлинный идеал, который "означает завершение мира". Пусть он только не медлит. Хозяйственная коммуна сможет завоевать мир лишь в том случае, если она двинется в поход примиренным с рассудком беглым шагом александрийского стиха.

Филологией подрастающего гражданина будущего не будут особенно донимать.

"Мертвые языки совершенно отпадают... а изучение живых иностранных языков остается... как нечто второстепенное". Только там, где сношения между народами выражаются в передвижениях самих народных масс, иностранные языки должны быть сделаны, в меру надобности, легкодоступными каждому. Для достижения "действительно образовательного результата при изучении языков" должна служить своего рода всеобщая грамматика, в особенности же - "материя и форма родного языка".

Национальная ограниченность современных людей все еще слишком космополитична для г-на Дюринга. Он хочет уничтожить и те два рычага, которые в современном мире дают хотя бы некоторую возможность стать выше ограниченной национальной точки зрения. Он хочет упразднить знание древних языков, открывающее, по крайней мере для получивших классическое образование людей различных национальностей, общий им, более широкий горизонт. Одновременно с этим он хочет упразднить также и знание новых языков, при помощи которого люди различных наций только и могут объясняться друг с другом и знакомиться с тем, что происходит за их собственным рубежом. Зато грамматика родного языка должна стать предметом основательной зубрежки. Но ведь "материя и форма родного языка" становятся понятными лишь тогда, когда прослеживается его возникновение и постепенное развитие, а это невозможно, если не уделять внимания, во-первых, его собственным отмершим формам и, во-вторых, родственным живым и мертвым языкам. Таким образом, мы здесь снова попадаем в запретную область. Но раз г-н Дюринг вычеркивает из своего учебного плана всю современную историческую грамматику, то для обучения языку у него остается только старомодная, препарированная в стиле старой классической филологии техническая грамматика со всей ее казуистикой и произвольностью, обусловленными отсутствием исторического фундамента. Ненависть к старой филологии приводит его к тому, что самый скверный продукт ее он возводит в ранг "центрального пункта действительно образовательного изучения языков". Ясно, что мы имеем дело с филологом, никогда ничего не слыхавшим об историческом языкознании, которое за последние 60 лет получило такое мощное и плодотворное развитие,- и поэтому-то г-н Дюринг ищет "в высокой степени современные образовательные элементы" изучения языков не у Боппа, Гримма и Дица, а у блаженной памяти Хейзе и Беккера.

Но и после всей этой выучки молодой гражданин будущего далеко еще не может "опереться на самого себя". Для этого нужно заложить более глубокое основание при помощи

"усвоения последних философских основ". "Но такое углубление... не представляет собой гигантской задачи" - с тех пор как г-н Дюринг проложил в этой области широкий путь. В самом деле, "если немногие положения строгого знания, которыми может похвалиться всеобщая схематика бытия, очистить от ложных схоластических завитушек и если решиться везде признавать значение только за действительностью, удостоверенной" г-ном Дюрингом, то элементарная философия станет вполне доступной и для юношества будущего. "Напомним о тех крайне простых приемах, посредством которых мы доставили понятиям бесконечности и их критике доселе неведомую значимость",- и тогда "нет решительно никакого основания, почему бы элементы универсального понимания пространства и времени, столь просто построенные благодаря современному углублению и заострению,- почему бы эти элементы не могли, наконец, перейти в разряд подготовительных знаний... Наиболее коренные идеи" г-на Дюринга "не должны играть второстепенной роли в универсальной образовательной систематике нового общества". Равное самому себе состояние материи и сосчитанная бесчисленность призваны, напротив, "не только поставить человека на ноги, но и заставить его уразуметь собственными силами, что так называемый абсолют находится у него под ногами".

Народная школа будущего, как видит читатель, представляет собой не что иное, как немного "облагороженную" прусскую гимназию. В этой шкале греческий язык и латынь заменены несколько большим количеством ЧИСТОЙ и прикладной математики, в особенности же элементами философии действительности, а преподавание немецкого языка низведено опять до блаженной памяти Беккера, другими словами - приблизительно до уровня начальной школы. Действительно, "нет решительно никакого основания", почему бы "знания" г-на Дюринга, оказавшиеся после нашего рассмотрения крайне школьническими во всех затронутых им областях, или, лучше сказать, почему бы то, что вообще остается от них после предварительной основательной "чистки", не могло, наконец, перейти целиком и полностью в "разряд подготовительных знаний", поскольку знания г-на Дюринга никогда и не возвышались над этим уровнем. Конечно, г-н Дюринг слышал краем уха, что в социалистическом обществе труд и воспитание будут соединены и таким путем подрастающим поколениям будет обеспечено разностороннее техническое образование, как и практическая основа для научного воспитания; поэтому также и этот пункт он использует на свой обычный лад для социалитета. Но так как в сфере производства, по г-ну Дюрингу, прежнее разделение труда в существенных чертах, как мы видели, преспокойно продолжает существовать, то у этого технического школьного образования отнимается всякое позднейшее практическое применение, отнимается всякое значение для самого производства,- техническое образование преследует исключительно школьную цель: оно должно заменить собой гимнастику, о которой наш радикальный новатор и слышать не хочет. Вот почему г-н Дюринг и может дать нам по этой части лишь две-три банальные фразы, вроде следующей:

"Юноши, как и старики, должны работать в серьезном смысле этого слова".

Поистине жалкое впечатление производит это беспомощное и бессодержательное переливание из пустого в порожнее, когда сравниваешь его с тем местом "Капитала" (стр. 508-515), где Маркс развивает положение, что "из фабричной системы, как можно проследить в деталях у Роберта Оуэна, вырос зародыш воспитания эпохи будущего, когда для всех детей свыше известного возраста производительный труд будет соединяться с обучением и гимнастикой не только как одно из средств для увеличения общественного производства, но и как единственное средство для производства всесторонне развитых людей".

Оставим в стороне университет будущего, где философия действительности будет служить ядром всего знания и где рядом с медицинским факультетом будет процветать также и юридический; оставим в стороне также "специальные учебные заведения", о которых мы узнаем лишь то, что они предназначаются только "для двух-трех дисциплин".

К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинение изд. 2, т. 20, стр. 330-335.