Очерк истории императорского Гатчинского сиротского института (отрывки)

(Печатается по изданию: Очерк истории императорского Гатчинского сиротского института / Составлен по случаю 50-летнего юбилея института Петром Гурьевым, инспектором классов при том же заведении. Спб., 1854. С. 3-6, 41, 84-85. В советской историко-педагогической литературе публикуется впервые.

В «Очерке...» дается аналитическая оценка педагогических идей и свершений Е. О. Гугеля, а также всего учебного уклада и воспитательного быта закрытого заведения для сирот (смешанного, а потом только для мальчиков).)

Время наше по преимуществу отличается строгим и обстоятельным изучением прошедшей народной жизни во всех ее возможных проявлениях: изыскания делаются повсюду с удивительным, достойным полной похвалы рвением, и то, что прежде, за каких-нибудь двадцать лет назад, осталось бы, вероятно, незамеченным, как не стоившее внимания по тогдашнему взгляду на вещи, возбуждает теперь живейший интерес всех вообще образованных людей и получает настоящую свою цену. Такое направление новейшей ученой деятельности в нашем Отечестве, беспрестанно усиливающееся, обещает прекрасные плоды в будущем; ибо только этим путем, чисто историческим, науки приимут у нас настоящее свое значение, с точностию определится их польза в самой жизни народа и выпукло выставятся те вопросы, которые каждая из них должна принять в свое ведение. Таким образом, и педагогия, в высшей степени опытная наука и потому менее всех других далекая от совершенства, до тех пор не выскажет определенного слова своего, не создаст своей теории, пока миллионы опытов и наблюдений не будут подвергнуты строгому анализу, не приведутся в ясность и определенность, не оценятся судом беспристрастной критики. И потребность эта - собирать факты, оставляя до времени в стороне полные теории и системы, - обнаруживается теперь и в педагогии, хотя далеко еще не в таком размере, как она обнаруживается в исследованиях об отечественном языке, географии, финансовых науках и пр. и пр. Действительно, мы прежде всего нуждаемся в монографиях точных, правдивых и сколь возможно подробных. И если где такие педагогические монографии могут иметь особую силу и особое значение для науки, так это у нас в России...

Не говоря о частностях, даже общие вопросы педагогии, каковы, например, что такое воспитание и какие его виды? - чем оно обусловливается? - на чем его следует окончательно утвердить? какие оно имеет средства и насколько их может осуществить? и пр. и пр., могут быть более или менее решены положительно, как мы сказали, методою историческою, предварительным собиранием и изучением множества педагогических монографий, написанных подробно и, главное, правдиво. Ошибки прошлой жизни особенно нам важны, чтобы безбоязненно и надежно идти вперед по пути усовершенствования. И очень заблуждались бы те, которые бы предполагали, что в монографиях русских воспитательных заведений мало найдется интересного относительно вообще науки о воспитании, в том смысле, как понимали ее знаменитые европейские мыслители разных эпох и у разных народов. Напротив, в отдельных историях наших общественных воспитательных заведений заключается тот особенный интерес для желающего внимательнее заняться их изучением, что так как эти заведения возникли гораздо позже однородных с ними европейских и потому, что весьма естественно, пользовались опытами и умозрительными выводами последних, то они собственно и могут служить самою верною поверкою, до какой степени безусловно правдиво и составляет достояние науки все, высказанное относительно педагогии со времен Бэкона и Локка.

...Трудно вообразить, до какой степени самые благодетельные намерения могут быть искажены, если исполнителями их назначено быть людям грубым и необразованным. В воспитании всего важнее пример и образец тех, которые им руководствуют, а где всего необходимее нужны были неукоризненные образцы, как не в деле воспитания несчастных сирот, с самого рождения осужденных на одиночество и утрату лучшего счастья в жизни, какое только можно обрести в семействе? Вместо любви, безграничной христианской любви, которая одна в состоянии была согреть и оживить эти юные, оторванные от общества отростки, чтобы снова привить их к этому обществу, их отвергшему, грубые приставники действовали на детей только страхом и беспрерывными наказаниями и таким образом поселяли в них, с самой ранней поры их жизни, глубокую ненависть ко всему их окружающему и навсегда отделяли их от общества.

...Эстетическое воспитание, а вместе и нравственное, как с ним неразлучное, преимущественно развивается под влиянием музыкального чувства, правильно направленного и образованного; наслаждения, им доставляемые, несравненно доступнее даже самой ранней молодости, нежели наслаждения от прочих искусств, как, например, живописи и поэзии, в тесном смысле этого слова. Чтобы понять и оценить изящное литературное произведение, для того нужна известная зрелость ума, известная степень познаний, для того надобно иногда много прочувствовать жизнь, хорошо понимать свет и людей, и потому часто восторженный юноша, цитирующий великого поэта, возбуждает только улыбку на устах зрелого мужа; но общее музыкальное чувство совсем не то, разумеется, и здесь в известных пределах оно доступно всем людям, всем состояниям. И таким образом, задача всякой школы (исключая, конечно, консерватории, требующие зато и особых условий) состоит не в том, чтобы образовать виртуозов, а в том, чтобы развить слух воспитанника, преподать ему главные начала музыки, чтобы облегчить для него средства, во-первых, вернее понимать музыкальные произведения, во-вторых, к дальнейшему усовершенствованию себя в музыке уже по выходе из заведения, если он к тому будет иметь особую склонность. С этою-то целью и введена музыка в Гатчинском институте, с 1840 г., в число предметов преподавания. Музыке теперь обучаются в свободное от классов время те воспитанники, которые обнаруживают к ней особую склонность и охоту; но пение сделано обязательным для всех...

При воспитании этих детей (сирот. - П. Л.) постоянно жаловались на следующие непохвальные свойства их нравственности: непризнательность, зависть, подчас излишнее угодничество и ласкательство, иногда на отчужденность от всего их окружавшего. Но нетрудно объяснить себе все эти качества их состояния. Им вошло в привычку быть непризнательными, потому что они знали, что их никто и никогда не любил; они были завистливы, потому что убеждены были в себе, что им, по особенности их положения между людьми, никогда нельзя сравниться с другими; они были излишне подчас угодливы и ласкательны, чтоб выманить что-нибудь от других, так как никогда и ничего своего не имели; они чуждались людей, потому что мало на кого надеялись. Но где же, спрашивается, коренная причина всего этого? Опять повторяем: в отсутствии любви. Мы имели много случаев удостовериться, как изменялись эти самые дети, когда убеждались в любви к себе кого-нибудь. Например, известно, что питомцы Гатчинского дома до крайности любили Гугеля и очень тосковали об его смерти, хотя Гугель иногда был слишком строг с ними. Они убеждены были, что он любил их и желал им истинного добра, что действительно так и было.

...Круглый сирота, в самых нежных летах своей жизни лишившийся родителей и имеющий преимущественное право пользоваться воспитанием в этом благотворительном заведении, стоит бок о бок с несчастно рожденным сиротою. Он взывает к той же любви, которую так алкал последний и от недостатка которой так скоро увядал, словно цветок, лишенный плодотворных лучей солнца; он требует также тщательного ухода за собою, а этот уход обусловливается лишь самоотвержением тех, которые приставлены к нему...

Только в новейшее время поняли всю важность подробных, рациональных программ преподавания по каждому предмету обучения...